Он не запомнил его ни за год, ни за два, ни за бесконечные столкновения. Оно ходило по пятам, а вернее, далеко впереди пят, чтобы он спотыкался и каждый раз падал. Он бы думал, что это Рыжая, заткнувшая себе рот тряпкой, чтоб не засмеяться и не спугнуть шутку, но однажды он залез этому пальцами в рот, а тряпки не нащупал. И смеха тоже. Как и любого звука.

Он схватил это за голову, хорошенько потряс за длинные патлы, потрогал за нос, снова за рот и спустился руками ниже. Его хлёстко ударили. Стало ясно, что это — девушка.

— Ты что здесь всё время делаешь? — отняв руку от горящей щеки, он медленно поднялся с пола.

Ему не ответили. Он протянул ей руку, но и тут ничего. Она как будто растворилась, бесшумно утекла по ступенькам и оставила только болезненный след на коже. Впервые — она, а не пол.

Он снова сел вниз. Пошарив вокруг руками, убедился, что никого. И прикоснулся к стене, где вечно спотыкался то о короб, то о марево, то о девушку. И нащупал густой слой краски, а на полу потёки от неё, мохнатые кисти, тупые карандаши, ещё вмазался пальцами в баночку с вязким содержимым. Что-то невесомо коснулось макушки. С испугу, он сшиб рукой другую с водой. В висках застучала кровь.

Секунда — тишина. Он глупо покрутил головой, готовый вот-вот уловить что-то ещё — шорох, запах.

Что бы это ни было — теперь оно растекалось по полу широкой лужицей.