Дети с улюлюканьем гнали кого-то прямо ко входу в Либерио.

— Эй, смотрите под ноги! 

Вот ведь бешеные, чуть не сшибли.

Малышня его не интересовала. Способные, маленькие, одинаково несчастные: Зик уже не помнил толком своих успевших вылететь с курса погодок, про этих нечего и говорить. Магат в своей неповторимой манере намекал, что будущий выводок Воинов придется вести ему — присмотрись, Йегер, — по старшинству и по уму, но разговоры оставались разговорами. Их даже подслушивать стало не так интересно, ничего нового.

Голову припекло, пришлось ссутулиться — пожалел, что не курит, потянул бы время. Подслеповато прищурился, вглядываясь вперед, перекинул через плечо тяжелую учебную сумку. Пик, милую смышленую первогодку с высшим баллом на последнем срезе, он вроде бы в толпе не заметил, да и зачем ей. Грызня — удел слабых и отчаявшихся, тех, кто уже чувствовал, что вылетит на летних экзаменах. Зик прислушался к себе, попытавшись выудить из памяти что-то. Но тогда в шесть лет никто его не бил: все и без того знали, что бездарность вылетит сама. В углу глаз мигнул сгорбленный силуэт отца, пришлось с силой сморгнуть.

Вокруг текла размеренная городская жизнь: в разгар дня, когда в военке кончались занятия, оживали ресторанчики и магазины, люди спешили, не глядя, по своим делам. Что там делают элдийские выродки, убьют ли друг дружку или просто покалечат — никому нет дела. Ему тоже: надо бы просто пойти другой дорогой, все равно с него никто не спросит.

Из подворотни раздался сдавленный крик. Дети жестоки.

Зик вытянул шею, помялся с пятки на носок, пожевал губу. Поправил выглаженную желтую повязку с белой звездой и отправился домой.

***

Громко тикали часы и капал кран. Дедушка все силился его починить, но с практики приходил настолько уставший, что валился спать сразу после ужина, и бабушка просила Зика потише подниматься по лестнице. В гостиной никого не оказалось, но на старом деревянном столе для него лежали нарезанные яблоки. Пахло выпечкой — наверняка бабушка заняла кухню. Соваться в чужое царство — гнилая затея, да и что сказать?

Я пришел. Я поднимусь к себе. Я тихо.

Он увидел ее мельком, прежде чем подняться: короткие темные с проседью волосы, светлая вязаная кофта, выступающий шейный позвонок, лямки передника. Казалась меньше и старше, как будто старое горе давило на плечи. Не заметив его, она вдруг цокнула, коснулась рукой стены — у самой плиты опять отошла штукатурка. Апрель выдался слишком влажным.

Шторы не пускали свет — их Зик распахнул, как только переступил порог собственной комнаты. Проверил свои тайники по порядку, как всегда: под третьей половицей, в столе, в изголовье кровати, в шкафу. Осмотрел придирчиво, проверил содержимое, запер и только потом выдохнул. Присел на край кровати, потеребил повязку. Досчитал до пяти и снял, аккуратно отложив на письменный стол. Болезненный узел в груди едва ослаб, и он позволил себе снять форму, аккуратно развесить уголок к уголку. Замер, зябко поежившись, уперся руками в створки. Шумно выдохнул и потянулся за другой формой — гражданской.

Время до ужина летело быстро, когда спорилось дело: сначала с уроками, потом в саду, потом на кухне. Бабушка не доверяла ему слишком сложные задачи, предпочитала руководить сама, забывая сколько ему лет. Им удалось организовать суп и наваристое рагу — пришлось, правда, пройтись по соседям, но хватить должно надолго.

Когда дедушка появился на пороге, Зик уже зажигал лампы и рассказывал очередную выдуманную историю про учебу. Про то, как замечательно работают инструкторы, вбивая им в голову историю их славной родины. Про новеньких ребят с горящими глазами, про Воинов, которых обязательно привезут показать осенью, как утихнут бои на юге.

— Какой ты молодец, — он потрепал Зику макушку своей сухой ладонью, — а теперь давайте за стол.

За едой рассказы повторились: важно запоминать, что и кому ты говоришь, особенно, когда работаешь ложкой. От супа приятно пахло бульоном и жареным луком, согревался живот и развязывался язык — тогда Зик брал паузу, чтобы послушать, как идут дела в госпитале. 

Там ничего не менялось.

Потом пришла пора убирать со стола, и бабушка заторопилась куда-то, суетливо собирая посуду. Отшутилась — потом еще успеете натаскаться, идите к себе спокойно, отдохните, — дернула повязку. Она не снимала ее даже дома, словно в любой момент могут выдернуть на улицу. Проверила и плотно задернула шторы.

Пришло время расходиться. 

Прошло семь лет, а ему все еще казалось, что нужно собираться домой. Что бабушка с дедушкой сейчас хлопнут по плечу, соберут котомку сдобы в дорогу и проводят до порога.

Дверь откроется, а за ней кто-то будет ждать.

***

Зик не впервые видел, как судорожно она одергивала ремни кадетской сумки, как ускоряла шаг, уходя самой первой с общей линейки, пыталась выиграть время. Как крысенышем пригибалась к земле, прежде чем перейти на широкий шаг, затем на трусцу, а потом и вовсе побежать. Нескладно вытянутая для малявки — только ноги мелькали.

Остальная орава азартно бросилась следом, словно учуяв чужой страх: сколько уже это повторялось? Дней, месяцев, лет? Всегда существовал кто-то для битья и тычков, и никогда старшие не пытались этому помешать. Право сильного, да? Историю пишут победители, да. Не можешь расквасить нос шестилетке — не сможешь убить на поле боя. Не сможешь отдать жизнь за Марли — значит дефектный. Арифметика простая.

Зик нарочито растягивал собственные шаги: петлять в обход неохота, а наткнуться на свору драчливых детей — еще больше. Ходить потом по родителям с вежливыми улыбками, потому что именно так стоит поступить, стоит быть хорошим до зубного скрежета. Он миновал почти все повороты, но неудачно свернул уже у самого гетто — услышал возню.

— Твоя мать — шлюха!

Удар.

— Это все знают!

Хрип.

— Заткнись!

— Бей чучело!

Сам не понял, зачем выглянул из-за угла, словно что-то укололо: нашел в тени захламленного тупика все то, на что рассчитывал — дерущихся детей. Глупых, потому что никто не сторожил, диких, потому что трое пытались стащить с помятой долговязой девчонки нарукавную повязку. Зик хмыкнул.

Все понятно.

Тут она его заметила, глаза в глаза: на секунду замерла от ужаса, так и не решившись дать сдачи, а потом вдруг зарычала, отталкивая обидчиков. Какой-то круглолицый мальчишка со всей дури плюхнулся на брусчатку и взвыл. Девчонка взмахнула сумкой, словно булавой, дернула головой. Взлетела вдруг вверх по сваленным в кучу доскам испуганной кошкой — как успела только? — прыгнула, ухватилась за оконный козырек и резво подтянулась, подобрав ноги. Оттолкнулась, вылезла на карниз второго этажа, вцепилась в форточку. Дети загалдели, пытаясь понять, что теперь делать, когда не достать. Ну и кто так делает? Донеслось приглушенное:

— Бей ее!

Кто-то швырнул камень. Звякнуло стекло. 

Девчонка отпрыгнула от осколков, так и хватаясь руками за натянутые бельевые веревки, и с проворностью обезьяны перебралась на другую сторону. Понятно — Зик беззвучно хмыкнул, — адреналин. Она огляделась испуганно: заметит марлиец — и убить может. Перспектива так себе. Кадеты галдели, роем жужжали, пытаясь понять, что теперь делать, кто-то пытался снова кидаться, а кто-то крикнул «вечно сидеть не сможет», послышался смех.

Тогда бледная носатая девчонка нахмурилась и, словно назло, подпрыгнула снова, перебралась вместе с тяжелой сумкой на подоконник третьего этажа, оттуда  зацепилась за сточную трубу, взобралась, словно ничего не весила, на крышу.

И побежала.

***

Они бросились врассыпную — Зик еле успел отпрянуть и состроить безразличную физиономию — окружили дом, точнее попытались, но со стратегическим мышлением у них явно туговато.

Зик неверяще задрал голову, отошел в зону видимости — нет, ну это глупости. Чего она вообще этим добивалась? И почему сейчас это должно его волновать? Стало как-то особенно досадно от собственной непоследовательности, он прищурился. Девчонка и правда оказалась на крыше. Больше того: стоило приложить руки козырьком ко лбу, стало понятно — разбегается.

Чего?..

Пришлось глаза протереть, моргнуть с силой, но черное пятнышко человека взяло разгон, задвигало ногами, а потом перелетело на соседнюю крышу, вспугнув голубей и разбив коленки. Поднялась, побежала дальше, а он… 

Как придурок побежал следом.

Девчонка не могла его видеть, не могла слышать, да и не соображала ничего — кому вообще в голову придет подобная затея? Почему она не воспользовалась черным ходом, не выждала, не отсиделась? Каковы шансы не расшибиться насмерть? Почему вообще?..

Дура.

Зик ненавидел вопросы без ответов. А себя — за эти вопросы — еще больше.

Он подсек ее у гетто, там, где дома становились ниже у самой стены, переходя в хозяйственные сараи. Она больше не прыгала: шустро перебиралась по перекинутым между домами балкам, которыми пользовались трубочисты, словно знала, где их нужно искать. Пару раз Зик терял ее из вида и злился, но девчонка пугала голубей и ворон — так и вычислил. Внутри шевельнулось что-то неясное, когда он заметил темную взъерошенную макушку и едва сгорбленную спину впереди себя. Девчонка дышала судорожно ртом, кашляя и горбясь в три погибели, задыхалась — потеряла бдительность.

Зря.

Зик резко дернул ее за шиворот, сбил с ног, и девчонка отлетела спиной к каменной стенке. Вышибло дыхание, она сначала закрылась грязными руками, словно загнанный в угол звереныш. 

Заскребла разбитыми ногами в попытке подняться и зарычала почти — захотелось засмеяться — вот ведь жалкое, дурацкое зрелище! Зик уперся руками в ноги, задышал шумно носом: все же запыхался, но склонился над ней почти угрожающе, чтоб не дергалась куда ненароком. Сощурился, натягивая привычную свою улыбку, не зря же тренировался.

Чумазое чучело молча уставилось на него своими грязными серыми глазищами.

— Ну и как тебя зовут?