Ягоды в руках пачкали пальцы красным терпким соком, похожим на кровь. Порко держал их осторожно, но все норовил воровато сжать руку и то и дело подцеплял землянику языком, отправляя прямо в рот. Он бы собрал ее в майку, но тогда мама бы всыпала ему по первое число, поэтому он пытался поместить ягоды в маленьких, тронутых мозолями ладонях.

Под ногой хрустнула ветка.

Полуденное солнце пекло ему щеку и ухо, но Порко не жаловался: во-первых, им редко давали передых между полевыми учениями, во-вторых — стыдно перед Марселем. Рядом прожужжал слепень и Порко фыркнул, ускоряя шаг. Он и так забрел довольно далеко от опушки, а за это могли и штрафной круг дать.

Глаза привычно забегали в поисках брата: кадеты рассеялись по лугу, и пойди не перепутай макушку среди сочной зеленой травы. То тут, то там пятнами виднелись светлые рубашки и желтые повязки, а зеленые шорты летней формы сливались с землей. Одуванчики-переростки.

Чаще всего сидели по-двое, по-трое и переговаривались, но не у всех хватало сил на разговоры. На полпути Порко чуть не споткнулся о чьи-то длинные ноги, один раз его пихнули из травы — в редкие минуты отдыха никто не любил нарушителей спокойствия.

Марсель нашелся ближе к дороге и офицерской машине, а рядом — как раз подошла —  высокая носатая девчонка, что-то говорившая вполголоса.

В животе протестующе заскребло, поднялось прямо к горлу волной жара: они всегда с братом оставались на отдыхе вместе. 

Всегда.

Порко пошел напролом прежде чем что-то понял: преодолел по тропинке последние шаги вприпрыжку и встал напротив, не обращая внимания на разговор.

— Я набрал ягод, — протараторил он, вытянув вперед руки.

Марсель тут же отвлекся, удивленно моргнул.

— А я тебя обыскался, — рассеянно протянул он, стрельнув глазами в сторону девчонки. А потом добавил, мягче: тебя могли наказать за самоволку. Не делай так.

— Будешь? — Порко раскрыл ладони. — Для нас набрал.

Повисла короткая пауза, затем брат кивнул. Порко просиял, пересыпал почти все брату в руки, и свою горсть тут же махом отправил в рот, чувствуя на языке сладость с легким привкусом земли.

Марсель осторожно пересыпал немного ягод из одной руки в другую, и Порко жадно вглядывался в его лицо, представив, как растянется в улыбке лицо брата. Ведь он точно похвалит, верно?

Но Марсель протянул руку девчонке.

Порко даже имени ее не знал, ведь кроме «дылды» и «чучела» ее мало как называли. Он предупреждающе нахмурился, стараясь принять самый грозный вид: она все равно на голову выше оказалась.

Пусть только попробует. 

— Угощайся, — Марсель о нем даже не подумал.

Ягоды упали горсткой в раскрытую узкую ладонь: не раздумывая Порко размахнулся и со всей мочи звонко ударил чучелу по руке.

***

Они, вообще-то, хорошо жили.

Светлая мысль поселилась в голове Порко с утра и осталась там даже когда пришлось сидеть и скрести собственные штаны о стиральную доску. Звук получался мокрый, но музыкальный, вроде губной гармошки, горячая мыльная вода пузырилась под пальцами, а в нос пробрался знакомый запах чистоты.

Порко для своего возраста многое знал: например, что рядом есть общественная прачечная, что не у каждого есть большой пахучий шмат темного хозяйственного мыла, которое отец доставал в фабричном магазине. А еще есть дети, которые вообще никогда не помогают по дому. 

Ну и дураки. Они-то с братом не такие, на них все хозяйство держалось с утра до вечера. Лучшего времени и не найти вовсе.

— Ну, чего ворон ловишь? 

Марсель легонько толкнул его содранным вчера на плаце локтем, на котором запеклась багровая корка, похожая на собачью морду. Порко тут же заартачился и почти воинственно чихнул: вообще-то у них всего-то год разницы. А это значит...

— А я чего?

— Вот именно, что ничего, — брат назидательно усмехнулся, будто знал что-то самому Порко недоступное и взрослое, — скоро на кителе дырку протрешь.

Он смог только пробубнить что-то в ответ, мол, сам ты дырку протрешь, а он пятна от травы застирывает, как мама учила. Но он не мог долго обижаться на брата. На Марселя вообще невозможно было обижаться.

Они вместе готовили и вместе убирались, чтобы вечером, возвращаясь с работы, пропахшая порошками и лекарствами мама могла немного отдохнуть. Но вечером она все равно бралась за тяжелый чугунный утюг, чтобы привести их форму в порядок. Тогда она гладила Порко по голове и щеке своими шершавыми пальцами, и ради этого момента стоило стараться.

Мама всегда держала дворовые окна открытыми летом, и светлые шторы надувались от ветра. Ранним утром еще не было жарко, и они с Марселем спозаранку отправлялись на водокачку, как многие дети. Брат, правда, всегда сначала артачился, что сходит сам, Порко, мол, надо отсыпаться, но быстро сдавался. Порко на негнущихся ногах таскал по два ведра и за минуту заправлял кровать, чтобы проводить этот спокойный утренний час с братом, считая брусчатку.

— Знаешь, почему в городе почти нет бездомных собак? — как-то раз спросил его Марсель.

Солнце только вставало, но Либерио наполнялось золотистым светом только через час, когда оно выходило из-за стены. Они гремели пустыми жестяными ведрами, обсуждая учения или сны, хоть год разницы давал о себе знать. С поступления Марсель стал часто молчать и мрачнеть, косясь куда-то себе под ноги, и Порко старался не сильно его доставать.

— Не-а.

Ему, в общем-то, и не хотелось знать.

Марсель никогда не кричал и не поднимал на него руку, но мог снова начать общаться с кем-нибудь другим.

С дылдой, например.

***

Речной песок совсем не похож на морской. Мелкий, липкий, без красивых крупных камушков: поэтому Порко его не любил. Солоноватый запах водорослей щекотал нос, совсем как когда мама разделывала рыбу по праздникам. Поэтому он усиленно тер его кулаком и кружил вокруг берега, водя по песку длинной гладкой палкой. Он отломал ее от какой-то иссохшей коряги и хлестал от безделья разросшуюся осоку: настроение всегда портилось, когда Марсель от него уходил.

Мама же говорила, что они с братом не разлей вода, всегда вместе и должны приглядывать друг за другом. Их даже стригли одинаково в парикмахерской по знакомству: смешной хохолок и по-военному выбритые виски. С такой прической впору выглядеть на пару лет старше, как выпускник училища, как кандидат. Как почетный марлиец.

Порко остановился и пробежался глазами по берегу. Кадеты уже помыли ноги и просушили форму, получили паек и разбрелись ближе к воде, спасаясь от жары. Они с Марселем перекусили яблоками, посидели на пирсе, болтая ногами и подставив бледные плечи солнцу. От этого потом их обсыпало веснушками. А потом разошлись погулять: как бы Порко не цеплялся, Марсель хотел побыть один.

Ну побыл и побыл, сколько можно-то?

Макушка Марселя вдруг резко выглянула из-за кустов: взъерошенная каштановая точка. Он о чем-то говорил, Порко понял по губам, и странно водил руками. Потом Порко разглядел дылду, а точнее ее нос и короткую челку, прилипшую ко лбу, а потом и все остальное.

Они строили замок.

Порко затаился и смотрел, как работают их руки, то загребая противный песок, то поливая его жухлой зеленой водой, чтобы слепить башенки и стены. От злобы зачесался нос и кулаки. Он пригнулся ниже в спасительной траве и бросил палку, чтобы не мешалась.

Он увидел как губы брата дернулись: «Давай я помогу». Марсель взял ее ладони так, как всегда брал за руку Порко — крепко и тепло — и поднял повыше, чтобы поддержать накренившийся песок.

Порко надулся, чувствуя, как горят щеки и уши, как распирает такое знакомое, горькое чувство. Это ведь почти предательство. Где и почему «почти», Порко сказать не мог, но ощущал нутром. 

Марсель ему наврал.

Он вывалился из своего укрытия едва не споткнувшись о собственные ноги, широким шагом направившись прямо к ним. Марсель помахал рукой, но быстро все понял. Крикнул короткое:

— Порко!

Но тот его уже не услышал.

Первой под подошвой сдалась тонкая косая башенка, превратившись в грязное хлюпнувшее месиво, а за ней поплыло все остальное. Песок оказался такой податливый, хрупкий, и все, что они строили так долго превращалось в кашу в одночасье. Внутри что-то рокотало, звонкое, злобное и довольное, песчинки летели в глаза, но Порко не обращал на них никакого внимания.

Им должно быть также больно. Они должны понять! Он хотел… Он хотел чтобы… 

Порко хотел, чтобы девчонка заплакала, но хлюпнул предательски только его заложенный нос.