Порко ими шевелил, тулился ближе к печке, но кожу только покалывало. Он бы с удовольствием снова сидел в брюхе поезда вместо могильной тесноты блиндажа, хоть и оказался тут по большой удаче. Основной состав танкового сидел отдельно, и ребята там были самого Порко старше. Но у них повязки такие же серые, как и звезды на зимних кителях, и попервой из-за этого часто вспыхивали ссоры.

Но сейчас никто уже не возмущался его долгому отсутствию, ведь Порко мог стрельнуть для ребят сигарет и горячего кофе, который давали только Воинам. За это ему прощали если не все, то многое.

Пик задремала в коконе из одеял как только ушел Зик: высунула только нос и пучок спутанных темных волос, как черная курица. Порко сначала кружил по блиндажу, а потом уселся на командирскую койку напротив и замер. Стал считать волны на одеяле — вверх и вниз — словно сторожевая собака.

Дурная привычка из дома.

Если бы Марсель остался, он бы нашел способ, чтобы не дать Пик уснуть: рассказывал бы какие-нибудь небылицы из древнемарлийской истории, сто и один способ стирать носки подручными средствами, а также как ориентироваться по звездному небу глубокой ночью в окружении. Откуда у брата брались эти байки, Порко раньше не задумывался, а когда вопрос, наконец, назрел, задать его оказалось некому.

Нечестно.

Времени прошло совсем немного — жалкие полгода — но в окопах время текло иначе. Еще год назад они брали столицу вражеской нации все вместе, и Порко отлично помнил запах горячего металла и жженой титаньей плоти. Теперь то время казалось бесконечно далеким и выцветшим, краски приходили только от злости. Или от обиды, сказать сложно. Райнер, как и брат, остался на чужом острове за многие мили от проклятой Сковмы, и расстояние притупило даже эту его отвратительно гордую ухмылку, намертво врезавшуюся в память.

Порко должен был оказаться на его месте.

Эта мысль всегда врезалась в висок, зудела, словно старая рана, заставляла сжимать кулаки. Им с Марселем нельзя порознь, и он всегда бился за то, чтобы стоять рядом с братом — с его теперь уже бесконечно далекой фигурой, замершей на борту военного линкора — но минуло полгода. Нет, все случилось еще раньше. Тогда, на плацу.

Детская вера разбилась о стену, которую нельзя ни пробить, ни перейти. Только сжимать челюсти и ждать. Ждать, ждать, ждать.

Он привык давать своей ненависти чужое лицо, но не мог же он представлять брата?..

Порко устало покосился на остывший уже кофе — может, стоило выпить немного этой бурды, чтобы отпустило? Ожидание выматывало и вытягивало все жилы, тревожный инстинкт, предвещающий скорый обстрел. По ним иногда что-то глухо жмыхало, но укрытые землей и снегом, хотя бы на время они оставались в безопасности.

***

К Райке Пик пошла одна. 

Отсутствовала непривычно долго, а в непроглядной темноте Сковмы любое отсутствие пугало. Опасность рождала напряженное ожидание удара и скорой смерти, заставляло и без того гудящую голову раскалываться от круживших мыслей. Зик отправился в ставку и его не было уже больше часа, но в блиндаже минуты превращались в часы а часы — в дни.

Поэтому когда дверь приоткрылась, а Пик с ее огромной шапкой и высоко поднятым воротом зимнего кителя протиснулась, наконец, в блиндаж, Порко был готов ее расцеловать.

— Тихо, тихо! — она вывернулась, и тут Порко заметил две железные миски, наполненные остатками супа с полевой кухни: — Не разлей.

Они снова уселись напротив друг дружки, молча заработали ложками. Удушливое, звериное одиночество ненадолго отступило, дало место сытости и теплу. 

— У них все хорошо, — наконец наевшись, заговорила Пик. 

Хоть Порко ее об этом и не спрашивал. Она легонько причмокнула и посмотрела в потолок.

— Иногда я удивляюсь, как нас мало осталось, — снова завела она, — из выпуска.

— Не все пошли в добровольческий.

Порко поморщился. Долго молчать все равно не получалось, а Пик разбередила давно запрятанные на дно мысли.

— Ну да, — она пожала плечами, — но у Кольта выбора не было. Ты сам знаешь ту историю с его дядей.

— Лучше бы дома сидел, — вдруг выплюнул Порко, — с братом.

— Не будь таким букой, — Пик легонько ткнула воздух ложкой. — Они многих похоронили летом. Бои были тяжелые, от Йозефа не осталось даже жетона.

Замолчали. Порко по привычке насупился, переваривая сказанное. В кадетке мало кто дружил, и лица порой расплывались у него в памяти, оставаясь лишь светлым пятном без глаз и именем на бумагах, таким же далеким, как и Марсель. Он немного пожевал губу и буркнул:

— Это тебе дылда рассказала?

— Это мне рассказал командир Райке, — Пик отложила миску на стол и потупила взгляд. — Хороший командир.

— Угу.

— Точно не хочешь к ним сходить? Выдвигаться еще не скоро, дорога предстоит долгая.

Да уж, до Бракалы путь неблизкий, а по снегу и бурелому рисковал стать билетом в один конец. От этой мысли внутри неприятно заскребло, и Порко погнал ее прочь, заменяя страх раздражением. Это он, хотя бы, понимал.

Отмахнулся.

— Неохота.

На чучело смотреть придется. Пик покачала головой и подобрала колени, уткнувшись в них подбородком. Вздохнула, как иногда вздыхал Марсель, с легкой долей укоризны, и стало невыносимо тошно.

— Мы их, может, больше не увидим.

Порко поскреб грудь там, где грелся о кожу его именной жетон — единственный, который будет с ним до конца, — и ничего не ответил.

***

Их траншея зашевелилась ближе к полуночи, когда закончились сборы и немного стих обстрел на соседних позициях. Со стороны Сковмы снова начали разведку осветительными, дав им всем короткую передышку. Она, как правило, оказывалась самой коварной.

Порко протискивался между людьми: где-то занимали позиции у пулеметов, где-то стонали раненые, а где-то звякали именные жетоны, которые собирали для отправки домой. 

Все суетились, готовясь перебросить отряд Райке: сам он стоял непоколебимой горой, и мигающий огонек сигареты кидал на его лицо острые недобрые тени. Такие, как он, были профессиональными военными, но Порко тяжело представлялось, что у этого высокого сухого мужчины где-то могла быть семья. Он переговаривался со своими, положив руки Кольту и чучелу на плечо. Внутри что-то неприятно завозилось, словно он застал своих товарищей по учебе за чем-то неприличным. 

Они молча кивали в ответ на разъяснения командира: в темноте только редкий след из блиндажа, едва горевшие полевые фонари и сигарета Райке позволяли выхватить их бледные, бесцветные почти лица. Дылда хмурилась, а потом крепко ухватила Кольта за рукав пальто. Их после учебы отправили на стрелковые вместе, это Порко знал. А потом и на службу в снайперской паре. И ружья они носили одинаково за правым плечом. Тошно.

Тут их группа двинулась в его сторону, донеслось приглушенное:

- …Разрешили проводить до конца траншеи.

Под подошвами хрустел снег и наст, а Порко не нашел, где разминуться в узкой замерзшей колее, не сунувшись в чужой блиндаж. Так и замер по струнке, прижавшись лопатками к обледенелым доскам: когда в них попадали снаряды, щеп и холодная земля оказывались едва ли не опаснее осколков.

Сначала мимо протиснулся Райке: мотнул в его сторону головой, выпустил сизого дыма так, что Порко закашлялся. Но суровое выражение сменилось каким-то другим, стоило ему увидеть желтую звезду, и он пожал плечами, пошел вперед.

Следом сунулся Кольт, но встал, слегка вжав голову в плечи. Нос у него покраснел, и после дневной стычки что он, что Порко толком не знали что сказать. 

— Чего замер? — сипло спросила дылда, выглянув у Кольта из-за плеча. — А-а.

Она мазнула по Порко взглядом сверху вниз: глаза у нее в темноте стали как речной сланец. Пожала плечами и тронулась вперед, поправив винтовку. Бросила короткое, но непривычно мягкое:

— Не отставай.

Они двинулись дальше, сцепив накрепко руки, и Порко снова ощутил себя малолеткой, топчущим песок. Семь лет прошло.

Голос Пик отозвался в голове непонятной тревогой, пока он смотрел в их спины, медленно исчезающие в темноте, словно в брюхе титана. Все тело сковало знакомым, странным страхом, и Порко услышал свой голос, лающий и злой:

— Смотри не сдохни!

Сиги Мальц остановилась, ее фигура белой кляксой вытянулась во тьме как в саване, но лица ее он уже не разглядел.

— Сам смотри! — донес до него ветер ее хриплый голос.

Порко кивнул в темноту и проглотил слова, которые не следовало произносить.