И. С. Бах — Сюита №1 для виолончели

Фёдор задерживался. Иван неспешно обошёл главный дом кругом, побродил по дальним дорожкам в саду прежде чем вновь приблизиться к веранде, откуда обычно спускался друг. Ни его надзирателя, ни его самого там не оказалось. Дёрнув ремешок, на котором держалась гитара, белокурый парнишка вздохнул и зашагал вдоль боковой стены восточного крыла. 

Яркое пятно на небе, называемое солнцем, скрывали бесконечные облака. Светло-серые, они простирались почти до горизонта. Свежий ветерок колыхал полы новой рубашки — хозяйского подарка. Слух уловил мелодичные звуки, которые с каждым шагом становились всё громче. Менестрель так и представил смычок, скользящий по струнам. Однако это не походило на звенящую скрипку. Когда темп ненадолго ускорился, кожа покрылась мелкими мурашками. Наконец Иван вычислил окно, из которого лилась мелодия. Он отошёл от стены подальше и, подпрыгнув, заглянул в распахнутую широкую раму. В просторном зале стоял незнакомый ему мужчина: не тот француз. Парнишка сделал ещё один прыжок (подоконники были гораздо выше, чем его голова) и на сей раз увидел Фёдора, который водил смычком по струнам своей большой скрипки. Действительно, она была едва ли не с мальчика размером.

Менестрель сел под окном и облокотился спиной о цоколь¹, слушая мерную мелодию. Та вдруг сменила свой шаг с рыси на галоп, как мог бы выразиться Степан Григорич. Но навряд ли у него нашлось бы время для того, чтобы в достаточной мере вникнуть в музыку. Даже когда конюх сам попросил «сыграть чего-нибудь, чтоб тошно не было вечеровать», старик пропускал эту самую игру мимо ушей и седая голова погружалась в отстранённые думы. Степан Григорич после песни с печальным концом, ответил, мол, здорово шпаришь, задорно так. Иван не держал на него зла. Сам же менестрель всегда был неравнодушен к музыке, откуда бы та ни звучала и кто бы её ни исполнял. Он мог пропустить мимо ушей, что ему говорил собеседник, но уловить чувства, с которыми выступал артист. В скором времени парнишка машинально стал водить рукой по воздуху, имитируя подъёмы и спуски красивой мелодии. В один миг раздалось нечто похожее на скрип старой двери. Будто смычком резко и нарочно сильнее необходимого провели по струнам. Также дёргано Иван мазнул ладонью по воздуху. Но затем виолончель снова запела, словно ничего и не случилось. Игру друга менестрель дослушал до конца.

Только Фёдор сошёл со ступеней веранды, как услышал издалека:

— Федя! — в два широких шага менестрель оказался подле юного графа. — Ты та-а-к красиво играешь! 

— С чего это ты... — немного растерянно начал он, но, вспомнив, что Иван завернул со стороны восточного крыла, лишь хмыкнул и улыбнулся. — Значит, ты подслушивал?

— Я проходил мимо! — возразил тот, возмущённо распахнув разноцветные глаза. — Ну а потом остался послушать. 

— Знал бы, что сегодня у меня будет прослушивание с самим мсье артистом, постарался бы куда лучше, — хихикнул Фёдор и зашагал в сторону сада, к их беседке, в которой вчера сидел гувернёр. Тот по обыкновению следовал сзади несколькими метрами погодя.

— Пустяки, у тебя и так отлично получилось. Ты бы собирал то-о-олпы зрителей, — белокурый парнишка медленно провёл рукой по воздуху, глядя куда-то вверх, пока друг стал смотреть себе под ноги. — Не думал, что ты мог бы стать известным артистом? 

— Это исключено. 

— Федь, не будь так строг к своей игре. 

— Дело не в этом. Для меня уготовано иное будущее.

— Откуда ты знаешь, что случится с тобой через много-много лет? 

Чем ближе к саду, тем тише становились звуки людской суеты и тем звонче — пение птиц и шелест листвы. Тем эмоциональнее Иван пытался подбодрить друга и тем угрюмее становился Фёдор.

— Ты не понимаешь. Я знаю, чтó со мной будет, а чтó нет, — отрезал юный граф. Если до этого он говорил с холодком, то сейчас от его голоса вовсе морозом повеяло. — Прекрати тратить время на пустые разговоры, Иван. 

— Так ведь если о чём-то не говорить, оно никогда и не сбудется, — менестрель остановился у беседки и растеряно вскинул руками.

— Если я не буду мечтать, будет не так грустно, когда мечта не исполнится, — Фёдор взял лежащее на скамье покрывало, на котором они сидели прежде. Он с хлопкóм тряхнул им, расправляя, и положил на траву, а затем выпрямился и также отстранённо добавил: — Я не могу себе позволить делать первое, что в голову взбредёт. Когда я вырасту, дела отца лягут на мои плечи. На мне ответственность. Я не имею права, как ты, сорваться и бежать, куда глаза глядят.

— Прости, Федя, — голос Ивана прозвучал так тихо и удручённо, что юный граф обернулся с широко открытыми глазами. — Да, мне не понять. Я видимо слишком глуп для этого, — парнишка упёр взгляд в землю и пожал худыми плечами. — Конечно, куда мне до тебя!

На бледном лице Фёдора отобразилось удивление, отрицание и раскаяние одновременно. Темноволосый мальчик протянул к другу руки, но тот отшагнул. Юный граф нахмурил брови и, качая головой и запинаясь, стал лепетать в оправдание:

— Нет, Иван, я совсем не это имел в виду! Извини, у меня... и в мыслях такого не было. Ты мой единственный друг, я бы ни за что плохо о тебе не отозвался!

Ему всё же удалось схватить менестреля за ладони. Разноцветные глаза наконец встретились с голубыми.

— Ладно, — шмыгнул музыкант и кивнул в сторону покрывала. Затем он сконфуженно добавил: — Мы всё-таки сюда по делу пришли... Я обещал тебя учить.

Мальчики сели. Иван по привычке передал гитару другу. Так прошло около получаса. Фёдор сам прерывал собственную репетицию, чтобы в очередной раз обратиться к менестрелю: «Я тебя обидел?», «Тебе грустно?», «Прости, пожалуйста», «Не затаивай обиду, скажи сейчас, как есть». И на всё это музыкант лишь отнекивался, мол, забудем поскорей, будто ничего и не было. Такой же стратегии придерживалась семья Мстиславских, когда их дом сотрясали ссоры. Когда мальчик сидел с нечитаемым лицом, желая испариться и никогда больше не собираться в единое целое. Когда обрастал защитной чешуёй, слыша разгневанного отца. А затем диву давался, когда на обеде родители снова вели себя приветливо. На сына редко повышали голос, но его маленькая душа сворачивалась в туго затянутой клубок и падала куда-то вниз, даже если ссорились за стенкой. И этот комок не исчезал, стоило состояться милой трапезе, а лишь срывал корку с незажившей раны.

— Иван, — снова обратился к нему юный граф. Менестрель вновь отрицательно закачал головой, но Фёдор был настойчив: — У меня не так много людей, которые были бы искренни со мной, а, может... и не одного. И я не хочу, чтобы мой лучший друг заставлял себя скрывать, что он не в духе, чтобы пытаться создать иллюзию, что всё хорошо, — аквамарины строго взглянули на рассеянного музыканта.

— Как ты... — захлопал ресницами парнишка.

— Догадался? Я слишком долго наблюдаю за двумя людьми, которые изо дня в день делают также, — понуро ответил он.

Иван раскрыл рот, чтобы выдать те мысли, что кружили, словно вороны, в его голове, но вдруг передумал. Чёрные падальщики улетели прочь, забрав с собой обиду. Его отпустило. Он с теплотой улыбнулся и произнёс:

— Ничего. Уже правда ничего.

Мир их дружбы был восстановлен. Спала тяжёлая аура, давившая на плечи. Струны на гитаре пели легко и свободно. Через четверть часа голос подал уже Иван. Он со скромной улыбкой сказал:

— А всё равно. Когда у тебя будет свой большой дом, ты позови много гостей. И перед всеми ними, такими нарядными, выступи. 

— А ты придёшь?

— Приду. 

Фёдор по-доброму ухмыльнулся и, будто стесняясь, добавил:

— Без тебя не начну играть. 

* * *

Фёдор был несказанно рад тому, что он оказался таким настойчивым, а Иван не умел держать свои идеи в секрете, иначе шутка про городничего и несколько частушек про него же и ещё двух особ с громкими фамилиями, про которых в городе ходили самые смелые слухи, могли бы сильно подпортить выступление юного артиста. Темноволосый мальчик таки выпытал у друга программу его концерта, состоявшегося тем вечером (в день, когда Иван услышал пение фёдоровской виолончели) персонально для четы Мстиславских, и внёс правки как цензор. Несмотря на то, что юный граф сильнейшим образом волновался (а может и потому), представление прошло с блеском. Давно он не слышал раскатистого отцовского смеха, да и в целом не видел родителей, сидевших рядом, с улыбками на лицах.

А завтра уже пятница — день, когда уже Фёдору надобно будет выступать перед гостями. И, пока он усердно проигрывал ивановскую песню от начала до конца, менестрель замечтался:

— Давай удивим ваших друзей?

Юный граф ответил, не оборачиваясь и не прерывая репетиции. Всё равно Фёдор лишь играл на гитаре и не пел, как бы друг его не уговаривал. С этим соловьём ему всё равно не сравниться, так и нечего пытаться. Иными словами, он стеснялся. Выступить перед Василием Ивановичем ему казалось плёвым делом, по сравнению с этим.

— Ты про Воронцовых? Уж не знаю, что придётся по душе этим утончённым особам.

— Ты же видел, как твоему отцу было весело! Он наверняка одобрил бы такую затею, — голос Ивана донёсся теперь не справа за спиной, а слева.

— Даже предлагать ему не стану, — отрезал Фёдор без особой эмоциональности.

— Федь, ну так не интере-е-есно, — теперь друг звучал тише, будто отошёл подальше от их местечка. — Эффект неожиданности — залог бурных рукоплесканий!

— Кто так говорит? — мальчик даже гитару отложил, но так и не обернулся. Раз уж друг решил завести беседу, кончится она не скоро.

— Я, — гордо ответил менестрель снова из новой точки. Он шаркал ногами по земле, судя по звукам, каждый раз переходя на новое место.

Фёдор так и не смотрел, что тот опять творил. Всё равно ведь только удивлённо вскинет бровь.

— Поверь, ему понра-авится. Да и чем ещё скрашивать ваши барские деревенские будни? 

Юный граф хмыкнул. Он не уловил ни единой нотки ехидства в словах друга — тот явно не пытался его как-то задеть.

— Иван, правда, не стóит...

— Ну чего ты опять такой смурной? — вот теперь это прозвучало как упрёк. И причём прозвучало гораздо ближе, чем прежде. Менестрель подошёл к другу сзади, и тот ощутил, как ему что-то положили на голову.

Фёдор потянулся рукой к макушке, как вдруг дотронулся до мягкого бутона. Он то ли с интересом, то ли с удивлением посмотрел пальцы, которые окрасились в жёлтую пыльцу. Иван сплёл ему венок из одуванчиков, которые росли здесь повсюду.

— Так хотя бы повеселей смотришься, — оценил менестрель свою работу, встав перед другом. — Вот ты только представь, что твой отец тоже будет завтра весел.

— И что ты предлагаешь? — Фёдор держался беспристрастным, но полуулыбка на его губах всё же появилась.

— Наконец-то! — воскликнул Иван и уселся напротив по-турецки. — Сперва расскажи, где вы будете собираться и что делать. Тогда я придумаю чего-нибудь.

— Сначала планируется обед на террасе у парадного входа. Должны прибыть сам князь, его сын и две дочери. Затем все отправятся либо по саду гулять, либо в дом. 

— А вы блюда подаёте, закрывая такой большой крышкой?

— Угу. Откуда знаешь?

— Как-то раз путешествовал с труппой, — горделиво признался Иван. — Они выступали на одном званом вечере. И я с ними играл!

Менестрель придумал-таки план, расспросив Фёдора о всех подробностях. Содержал он в себе следующее. Когда гости и хозяева усядутся за стол, а слуги начнут подавать горячее, Иван закрытый куполом поднос с готовой птицей заменит на другой. В нём он спрячет живую курицу, предварительно напоенную водой с маковыми семенами. Мальчики рассчитали всё так, чтобы заснувшее животное начало просыпаться прямо перед попаданием на стол. После того, как курица, кудахтая, удивит гостей, юные шутники во всём признаются, и Фёдор повелит принести настоящее блюдо. Так как юный граф не смог бы отлучиться от семьи, подготовку к розыгрышу завтра утром пришлось возложить на плечи Ивана. Темноволосый мальчик в свою очередь поможет, чем сможет.

— Ты уверен, что нам следует всё это проворачивать? — в который раз спросил Фёдор, сидя напротив друга.

— Ага-а, — с весёлой улыбкой протянул он. — Однажды я наблюдал за свадебными гуляниями. Попасть туда не смог: взяли других музыкантов. Но я залез на дерево и всё-всё видел! Там кто-то такой же розыгрыш учудил, только ощипал курицу и маслом с приправами замаскировал под жареную. Её как вилкой ткнули, так она и проснулась. Столько шума наделала. Мужики потом на всю улицу хохотали.

— Додумались же.

— Мне тоже стало её жаль.

— Мы можем просто не...  

— Ты слишком боишься своего отца, — перебил его менестрель.

— Ничего я и не боюсь, — смутился юный граф и отвернулся, скрестив руки на груди.

— Хорошо-хорошо, верю, — Иван поднялся и пересел на новое место — снова перед другом. — Друзья навсегда? — парнишка протянул ему мизинец.

— Да, — уверенно кивнул темноволосый мальчик, в миг перестав дуться.

— Федь, тебе тоже надо руку протянуть.

Юный граф так и сделал, недоумённо смотря на собеседника. Тот сцепил их мизинцы и улыбнулся ещё шире, зажмурив глаза. Бледные губы Фёдора тоже тронула улыбка. Он не совсем понял, к чему был такой жест, но в голубых глазах его ценность измерялась выше, чем подпись императора на указе. У него наконец появился настоящий друг.

* * * 

Иван с утра прокрался на задний двор. Солнце так и не думало выходить из-за серых облаков. Ветер, опаляя своим свежим дыханием спину, вызывал мелкие мурашки. Крестьяне уже вовсю работали, благоговея перед отступлением жары. Кур выпустили из курятника, и те разбрелись кто куда. Менестрель, скрываясь от чужих глаз, зачерпнул из длинного корыта-поилки воды в деревянную миску и бросил туда маковые семена. Их накануне с кухни раздобыл Фёдор, и Иван не мог не порадоваться зарождающемуся в друге авантюристу.

Белокурый парнишка подзывал птиц-клохотушек как только мог. Один раз ему показалось, что он так сильно высунулся из-за сарая — своего укрытия —, что та женщина с длинной косой его заметила, но, посидев некоторое время затаившись, понял, что его пронесло. Зато к стоящей на земле миске с маком подошли сразу три курицы. Пить соизволила лишь одна — чёрная. С терпением у Ивана порой были разногласия. Так вот и сейчас менестрель еле дождался, когда птица села неподалёку и более не двигалась. Тогда он с ловкостью ласки подхватил её и понёс прочь. Осталось встретиться с другом около чёрного хода на кухню.

Фёдор, как и родители, всё утро провёл в заботах. Конечно, не один на один — без мсье Дюваля не обошлось. Хвостик чёрных волос удерживал кремовый атласный бант, не дававший выбиться ни единой волосинке, кроме чёлки. На ногах блестели начищенные туфельки и белели гольфы. Выход в свет получил цвета смоли бархатный сюртучок и брюки, сшитые по меркам самого юного графа. Подобно банту мрачность детского костюма разгонял белоснежный отложной воротник.

Алексей Михайлович надел парадный мундир, а Авдотья Александровна одно из лучших своих платьев цвета только что распустившейся розы.

Воронцовых ожидали к полудню. Столы на террасе уже были расставлены, а сама она украшена живыми цветами. Несмотря на прохладную погоду, сидеть дома взаперти не хотелось. А на свежем воздухе визит (да и обед) был каким-никаким разнообразием. К тому же, помнится, граф однажды читал в газете статью о пользе такой обстановки.

К назначенному времени на территорию усадьбы въехала карета. Она одиноко двигалась по широкой дороге, которая расширялась ближе к дому, превращаясь в огромный круг. На такой площади могли бы устраиваться народные гуляния и всем хватило бы места, но это был всего лишь передний двор усадьбы. В самом центре и на периферии цвели клумбы. Карета, странно покачивая одним колесом, остановилась не слишком близко к порогу — где обычно останавливался экипаж.

Вскоре показались гости. Князь Василий Иванович, которому до рубежа в пятьдесят лет, оставалось ждать немногим дольше Алексея Михайловича, был всё равно одет по моде. Редкая седина хороша скрывалась в золотистых кудрях. Мужчина был выше и суше по телосложению, чем граф Мстиславский, но это не помешало им когда-то служить вместе. Князь Воронцов тоже надел мундир с золотыми эполетами и аксельбантом².

Его старший сын Анатолий пару лет назад поступил на службу. С его успехами скоро станет завидным женихом. В свои двадцать брюнет был высок и широкоплеч. Сестра, пятнадцатилетняя Екатерина, пошла в отца пшеничными локонами и острыми чертами лица. Она уже носила платья в пол, и совсем скоро её предстояло выводить в свет, чтобы найти достойную партию.

Младшая, девятилетняя Маша, как и брат, была похожа на мать. Выразительные зелёные глаза смотрели на мир, будто с высоты прожитых взрослой дамой лет. Девочка нарочно подражала старшим, в особенности сестре, ведь мать умерла при родах. Маленькая княжна была очень мила собой и по-детски наивна, а чёрные ресницы и тёмные брови добавляли ей солидности. У брюнетки волосы закалывались сзади, а локоны ниспадали на плечи. На ней было белое платьице до колен, украшенное лентами и оборками. Шёлковое, ведь отец мог позволить себе потратиться на достойные наряды своим дочерям.

За её и сестры поведением в свете отвечала рыжекудрая гувернантка из Франции — худощавая женщина в летах. Высокая и гордая, она воспитывала из юных княжон достойных барышень и будущих невесток.

Пока все обнимались и целовались при встрече, Фёдор выгадывал момент, когда ему лучше улизнуть, чтобы помочь Ивану. Наверное, когда он тоже поздоровается и взрослые примутся за обсуждение последних новостей из города. Так мальчик успеет до того, как за столом займут все места и останется последнее пустующее: для юного графа. Мсье Дюваль, снедаемый аллергией, мог запросто упустить воспитанника из вида.

— Добрый день, Василий Иванович, — Фёдор натянул вежливую улыбку, когда князь обратил на него внимание, словно на отцовскую тень. — Дорога до нашей усадьбы не сильно измотала вас?

— Ах, совсем взрослым уже стал, Фёдор, — сказал он то же, что и в прошлую встречу, щурясь, отчего в уголках светлых глаз появлялись морщинки. — Милое же гнёздышко построил твой отец, что пока доберёшься, едва в пути не застрянешь. Кучер сказал, что у нас почти сломалось колесо, но, слава богу, заминки из-за этого не случилось. Совсем не хочется оказаться в грозу на просёлочной дороге.

— Я сейчас же распоряжусь, чтобы ваша карета была в исправном виде, — вклинился в разговор Алексей Михайлович, подзывая к себе слугу и давая указания позвать Степана Григорича. Конюх был вдобавок колесником³, хоть обслуживать лошадей ему нравилось больше, чем экипажи. Зато когда графу нужны были подобные услуги, лучше человека не сыскать. Тот многое на своём веку повидал.

— Сердечно благодарен, — ответил князь, но его внимание снова привлёк Фёдор.

— Не думаю, что непогода дойдёт до наших краёв, — сказал он.

— А ты погляди за лес, — указал Василий Иванович, — как затянуло-то. Такая буря и усадьбу вашу в миг накроет.

— Тогда давайте садиться за стол, пока нас всех не застал дождь, — добродушно отозвался Алексей Михайлович, предложив гостям следовать за ним. Во время балов, визитов и званых обедов он представал перед людьми как порядочный семьянин. Граф Мстиславский, безусловно, не отрекался от этого звания и в отсутствии гостей, но тогда его скорее можно было назвать порядочным человеком, который имел семью. Сейчас же мужчина был добр и весел. Он всегда таким становился, когда встречался со старым другом.

Авдотья Александровна шла рядом с Екатериной. Дамы составляли друг другу компанию. За маленькой Машей следовала француженка. Анатолий как уже взрослый князь следовал за отцом и Алексеем Михайловичем. Мсье Дюваль ожидал хозяев и гостей на террасе и не отправился встречать Воронцовых. Фёдор незаметно свернул в дом, но его окликнули.

— Даже не соизволите поздороваться, Фёдор? — спросил деланно надменный детский голосок. — А папенька называл вас весьма тактичным молодым человеком.

Мальчик обернулся. Вместе с ним в дом зашла Маша. Как только эта малявк... эта юная леди смогла улизнуть от своей воспитательницы? Девочка стояла, сцепив светлые ручки спереди и отвернувшись, вздёрнув подбородок. Фёдор вздохнул, приглушённым голосом отвечая:

— Здравствуй, Маша. Ты опять взялась за эту жеманную привычку? 

— Я уже не ребёнок, и вам бы следовало быть чуточку вежливее.

— Если я скажу, чтобы вы, моя милая, шли к семье, а я скоро вернусь, вы оставите меня? — едва заметно закатив глаза (дурной тон, как сказала бы Маша), выдал Фёдор с ужасно приторною улыбкой на лице.

Из-за дверей послышалось: «Marie». 

— Постарайтесь впредь соблюдать манеры, — кивнула юная княжна и грациозно вернулась на террасу.

А Фёдор рванул к кухне. 

Угощения уже были приготовлены, и повара не толпились у печей. Мальчик смог незаметно прошмыгнуть меж столами к двери. Он приоткрыл её и высунул тёмную голову. Фёдор едва не подпрыгнул на месте, когда перед ним возник Иван. Юный граф выдохнул и, поглядев на пернатую добычу, тихо спросил: 

— А чего чёрную выбрал?

— Какая попалась, — проворчал менестрель, сведя светлые брови к переносице. — Она уже начинает маленько шевелиться.

— Хорошо, заходи, — Фёдор раскрыл дверь пошире, запуская друга. — Идём, сюда.

Мальчики подскочили к столу, на котором лежали пустые блюда и клоши⁴, и присели на корточки. Иван приподнялся и положил сонную курицу на поднос, как вдруг со стороны внутреннего входа послышались шаги. Разноцветные глаза испуганно уставились на друга. Фёдор мигом выпрямился и, прошептав: «Закрой крышкой и иди на место», — направился к источнику звука. Менестрель так и сделал, сбегая с кухни, пока юный граф на вопрос «чтó молодому барину здесь надобно», отвечал, загораживая служанке путь в помещение:

— Хотел узнать всё ли готово, — не всегда, но порой мальчику было так на руку злоупотреблять своим положением в доме.

— Конечно, — кивнула полная кухарка. — Изволите-с посмотреть?

— Нет-нет, — деловито отозвался юный граф, прислушиваясь к тому, как дверь чёрного входа захлопнулась после Ивана. — Ваших лов мне достаточно, — он отправился обратно на террасу. Пусть женщина охает, какие же у маленького господина причуды, зато друзья не попались.

По возвращении Фёдор, к своему сожалению, увидел, как все уже расселись. Детей Воронцовых всех посадили за стол ко взрослым: Екатерина и Анатолий по понятным причинам, а Машу, вопреки светским обычаям, за компанию. Ведь Фёдора граф Мстиславский давно не считал ровней прочим детям, а сажать маленькую княжну отдельно одну не хотелось. Воронцовы и Мстиславские, невзирая на отсутствие кровного родства, считали друг друга семьёй. Их визиты не были переполнены официальностью и чопорностью, особенно, когда собирались без лишних лиц.

— Где ты пропадал, Фёдор? — спокойно спросил отец, следя за тем, как сын занимал своё место. Однако мальчик понимал, что тот не шибко доволен его временной пропажей.

— Прошу простить, мне стало дурно.

— Феденька, почему ты не сказал?

— Сейчас всё хорошо, не беспокойтесь, — мальчик опустил взгляд. Ну вот, опять он не придумал ничего лучше, чем перевести всё на своё здоровье, и огорчил матушку. Нужно запастись новыми отговорками. Беда в том, что эта была беспроигрышная.

Иван уже должен был быть где-то здесь.

За балюстрадой⁵ террасы разрослись розовые кусты. Глубокого зелёного цвета, они были такие густые и высокие, будто лес дремучий. В этой чаще и спрятался соловей с белокурыми пёрышками. Сколь ни гляди — ни из-за стола, ни прогуливаясь рядом не увидать менестреля.

Где-то вдалеке прогремел гром. Шумела листва. С переднего двора раздавался стук: Степан Григорич принялся ремонтировать карету.

Алексей Михайлович словно прочитал мысли Фёдора и стал неторопливо рассказывать, обращаясь к Воронцовым, но преимущественнее к старому князю:

— У нас не так давно игрушка такая интересная появилась. Фёдор всё с ней назабавиться не может.

Самые свежие новости из города, видимо, уже обсудили, а те, что нет, ждали часа, когда Алексей Михайлович и Василий Иванович останутся наедине. Кто на чём сколотил состояние и кто в какие долги влез можно перетереть без лишних ушей и глаз. Да и навряд ли остальных членов семьи, кроме Анатолия Воронцова, это интересовало.

Юный граф же свёл брови к переносице. Фёдор думал, что отец сменил гнев на милость по отношению к менестрелю. Быть не может, чтобы он так непотребно говорил о нём.

— Даже для вас кое-что приготовил, — продолжал в то время Мстиславский-старший, — в особенности для Василия Ивановича. После обеда проследуем в музыкальную гостиную, где вы сами всё увидите, — он сам ни разу не лицезрел игру сына на гитаре.

— Умеете же вы разжечь интерес, Алексей Михалыч.

— О ком вы говорите, отец? — растерянно поднял на него голубые глаза Фёдор. Растерянно именно потому, что знал о ком шла речь, но не верил, что она могла быть столь нелицеприятная. Даже весёлый князь озадачился таким серьёзным тоном юного графа. 

— Не думал, что ты не догадаешься, Фёдор, — задорные искорки пропали из карих глаз, и те снова потемнели. Тон оставался снисходительным, но будто имел в себе предупреждение. — О том мальчишке-музыканте.

— Он мой друг, — прошептал мальчик, опустив взгляд в пустую тарелку. Но затем, посмотрев отцу в глаза, твёрже и громче сказал: — Иван — мой друг, — юный граф по привычке вцепился в сидушку стула, чтобы не отвлекаться на подрагивающие от волнения пальцы. Подтекст его заявления был таков: он не откажется от менестреля. Никогда.

— Прошу просветите несведущих, — посмеялся князь Воронцов. Он, в отличие от старого приятеля, был из разряда тех офицеров, которые для солдат — пример строгости и дисциплины, а домочадцам рассказывали у камина разные байки.

Алексей Михайлович пересказал историю появления музыканта при их усадьбе. В своём повествовании он упускал слова «бездомный», «бродяга» и прочие, так и просившиеся сорваться с его уст. Их граф Мстиславский заменял на более поэтичные «странствующий» или «путешественник». Несмотря на то, что Василий Иванович был его хорошим другом, признавать, что его сын — наследник — водился с нищим, не хотелось. Между сослуживцами ещё оставалась толика соперничества. С возрастом и обретением семей их соревнование перешло на детей.

— Тогда тебе не стóит разбрасываться подобными словами, — с нравоучением заметил старый князь, покачав светлой головой. — Дружба строится на...

— Я и не разбрасываюсь, — перебил того Фёдор, за что тотчас получил неодобрительный взгляд со стороны отца и гувернёра. Француз, хоть и не понимал слов, видел удивлённое лицо важного гостя, когда малец резко ответил ему. Юный граф решил оставаться на своём: — Я не встречал ещё такого интересного человека, как Иван. С ним весело, — говорил он спокойно, но на отцовском лице (на которого мальчик не смотрел, вперив взгляд в пустоту перед собой) заходили желваки. Его драгоценный сын смел так отзываться о грязном попрошайке! — Он тот, кого я могу назвать настоящим лучшим другом.

— Довольно, — процедил сквозь зубы Алексей Михайлович. Тогда-то Фёдор поднял на него глаза, и маленькое сердце учащённо забилось. В его такт ударил новый раскат грома, всё также за лесом. Граф велел прислуге выносить кушанья, ведь, начавший беседу, позабыл сделать это заранее.

— Разрешите отметить, — раздался мягкий голос Авдотьи Александровны. Она, как и гости, молча слушала беседу этих троих. Единственно если на лицах детей Воронцовых было самое большое — любопытство, то на её — волнение и живой интерес. Графиня гордилась сыном. Он действительно мыслил по-взрослому, как достойный человек. — ... я имела удовольствие беседовать с Иваном, — даже его имя она произнесла с улыбкой, — и он показался мне хорошим мальчиком. Я думаю, он положительно влияет на Феденьку.

Мальчик чувствовал, как на душе теплело и это тепло согревало холодные пальцы. Он совсем забыл об их с Иваном плане. А тем временем на столе стали одно за другим появляться блюда. Молниеносно в голове пронеслась картина того, как их розыгрыш не вовремя и не к месту, но Фёдор успел лишь сказать: «Постойте!..». В тот момент прислуга открывала подносы, закрытые клошами.

Когда слуга поднял в воздух серебряную крышку, пернатая чернушка уже пришла в себя. Обретя свободу, она испугалась и захлопала крыльями. Курица бросилась прочь со стола. Птица попыталась перелететь стену из людей и вспорхнула сначала на тёмную макушку Маши, а затем спрыгнула на землю. Девочка закричала и продолжала махать руками, даже когда голые лапки уже не путались в её причёске. Вместе с маленькой княжной вскрикнули её сестра и гувернантка. Они, придя в себя после такой неожиданности, тотчас стали осматривать Машу, которая заплакала и вся покраснела. «Ты не поранилась?», — волновалась Екатерина. Француженка лепетала одновременно с ней. На лбу девочки чуть кровоточила тонкая царапинка — в остальном, кроме испуга, она не пострадала. Но женская суета осталась на фоне громогласного голоса Алексея Михайловича.

— Как это понимать?! — поднялся он из-за стола, ругаясь на прислугу.

Князь Воронцов вместе со старшим сыном тем временем подлетели к младшей дочке. Авдотья Александровна ошарашенно хлопала тёмными ресницами, а голубые глаза светились беспокойством. Бедный слуга, запинаясь, оправдывался перед графом, мол, сам не знает, как так вышло, всего лишь вынес то, чтó стояло на кухне.

«Ваня, сиди тихо», — взмолился Фёдор, на мгновение прикрыв глаза. Мальчик не мог пошевелиться, вцепившись до белых костяшек за края сиденья стула. Через кромку льда, покрывающую всё тело, рвалось тепло жаровни, что разгорелась внутри. Вспотели ладони, мелкие капельки выступили на лбу. Разум не мог подсказать верное решение — он был занят лихорадочным отрицанием чего-то. То ли случившегося, то ли того, что грозилось случиться. 

— Отец, я... Позвольте, я объясню... — голос застрял прямо в горле, где, казалось, сердце билось подстреленной птицей. Он звучал жалко; мальчик сам выглядел жалким. В голове проносились самые разные картины того, чтó должно было произойти, лишь приумножая волнения. 

Глава семьи возвышался хмурой тучей. Кучевые брови сдвинулись к переносице, а на обрамлённом чёрными бакенбардами лице заходили желваки. Граф сверкнул строгим взглядом, точно молнией, в сторону сына. Фёдор сомкнул до побеления губы, так и не придумав достойного оправдания. Нет, это невозможно, ведь он повёл себя так недостойно. Недостойно своего происхождения, семьи, статуса. «Как глупо, как глупо, как глупо...», — вертелось в мыслях, мешая думать рационально.

Напряжённый воздух разрезал звонкий голос — полная противоположность фёдоровскому лепету. 

— П-простите, простите!!! — Иван выпрыгнул из своего укрытия, замахав руками. — Это моя вина. Всё не так должно было пройти. 

Он-то и выдернул Фёдора из оцепления. Юный граф вздрогнул и поднялся с места, не переставая следить встревоженным взглядом за отцом и другом. Всё семейство Воронцовых также обратило внимание на нового персонажа на сцене. Даже Маша перестала плакать и лишь шмыгала красным носом. 

— Это была моя идея, — торопливо сказал Фёдор. — Виноват я. Пожалуйста. 

«Пожалуйста, не гневайтесь на него», — повторял и повторял про себя мальчик.

Фёдора никогда серьёзно не наказывали. Отчитывали, вводили временные запреты... Он не знал, на чтó способен его отец. Но даже так юный граф был готов единолично принять любое наказание в любом размере.

Страшно. Страшно до дрожи в коленях, до сжатых кулачков. Воздух стал более влажным, ветер — холодным. Или это юный граф так переволновался? Хотя бы раскаты грома, становившиеся всё громче и раздававшиеся всё чаще, ему точно не мерещились.

— Видишь до чего «такое общество» доводит?! — гаркнул Алексей Михайлович своей жене и вышел вон из-за стола, ненароком уронив стул. — «Положительно влияет», да?!

Та, ахнув, потупила голубые глаза и поднялась следом за мужем, но осталась неподвижна, прикрывая рот одной рукой.

Старый князь что-то бубнил себе под нос, возможно, проклинал безродного мальчишку. Однако Воронцовы не спешили что-либо предпринять. Ведь был тот, кто найдёт виновного и примет меры. И он сейчас направлялся к Ивану. Фёдор кинулся за отцом, но оказался схвачен за предплечье гувернёром. 

— Совсем забыл, где твоё место, щенок?! — громче раската грома выдал Алексей Михайлович, обращаясь к музыканту. 

— Я не хотел, чтобы так вышло. Простите, каюсь, что угодно сделаю! Только не ругайте Федю, он тут не при чём, — менестрель вышел из-за розовых кустов и стал отходить дальше от террасы. 

Мальчики будто отвлекали каждый на себя разъярённого зверя, чтобы друг мог убежать. Вот только никто не бежать не собирался. 

Фёдор извернулся и укусил мсье Дюваля за руку. Тот вскрикнул больше от неожиданности, нежели от боли и упустил ученика. Юный граф, видя лишь удаляющиеся фигуры отца и Ивана, побежал вперёд, но и на сей раз был пойман. Его обняли тонкие бледные руки, прижимая спиной к себе. 

— Фёдор, не лезь на рожон, — взволнованно говорила Авдотья Александровна. 

— Не могу, — развернулся мальчик и теперь смотрел в её голубые глаза. — Пустите, мама! — он стал брыкаться. 

Графиня стояла, наклонившись к сыну и обнимая его, не давая обернуться назад. Он нервно дышал, как если бы собирался заплакать, однако аквамариновые глаза оставались сухими и даже не краснели.

Мстиславский-старший тем временем, перебивая все извинения менестреля, грозился:

— Чтоб ноги тут твоей больше не было! Убирайся, чтоб глаза мои тебя, выродка, не видели! 

— Я уйду, уйду, — белокурый парнишка выставил вперёд руки в примирительном жесте. — Только на Федю не злитесь... 

На шум обернулся и Степан Григорич, возившийся с деревянным колесом. Он подошёл ближе и спокойно предложил:

— Алексей Михайлович, разрешите я его прогоню, — пожилой мужчина благополучно (для самого Ивана) увёл бы виновника суеты за ворота, но не тут-то было.

— Сам справлюсь, раз никто не уследил! — бросил он строгий взгляд на конюха. Однако заметил у того заткнутый за пояс кнут и выхватил его. Граф предупреждающе ударил им по воздуху, сотрясая округу звонким хлыстом, добавив: — Пшёл вон, не то уши огрею! 

Фёдор, услышав удар кнута, замер и резко обернулся. Мальчик так неожиданно для матери дёрнулся, когда та думала, что сын угомонился, что он вырвался из её объятий и побежал к другу. В ушах звенело, он громко дышал и старался не споткнуться. 

Менестреля через вот-вот вытеснят за территорию усадьбы (оставалась всего пару десятков метров), но парнишка упорно продолжал взывать к милосердию и благоразумию, несмотря на угрозы. Иван, шагающий спиной вперёд от мужчины, всё не переставал сыпать раскаяниями и извинениями. Он был взволнован, но пытался заставить графа внять его словам, не собираясь отступать, пока тот не согласится. Бродяга-то уйдёт, а Фёдору придётся несладко.

Следом за очередным щелчком хлыста раздался короткий звонкий крик. Прежде Иван так не пугался ударов. Он вообще их словно не замечал, смело смотря в карие глаза. Но сейчас музыкант осел на землю, закрывая левую половину лица ладонями. Несмотря на то, что он успел закрыться руками, ему всё же досталось.

Фёдор со всех ног бежал к нему. Его никто не преследовал: всё равно не успели бы, да и замерли все, наблюдая за разворачивающейся картиной. Мальчик даже не поглядел на отца, который остановился рядом с белокурым парнишкой, отбросив кнут в сторону, да ещё так брезгливо. Поначалу, к слову, Алексей Михайлович выглядел растерянным, заслышав вопль, но секундой позже его лицо вновь стало каменным, даже сердитым. Он не ожидал, что заденет менестреля, но раз случилось — не горевать же? Когда сын пронёсся рядом, тот схватил его за воротник рубашки, будто глупого щенка. 

— Нет! — воскликнул Фёдор, попробовав вырваться. Не получилось. Зато получилось увидеть, что же случилось с другом. 

Иван отнял руки от головы, но не слишком далеко. На ладонях, как и на лице, алели размазанные красные пятна. 

— У него кровь! — широко распахнув глаза, аквамарины в которых трескались сильнее и сильнее с каждой минутой, юный граф рванул вперёд, но из отцовской хватки ему выбраться едва ли удастся. — Ваня! 

Менестрель сквозь беззвучный плач посмотрел на него здоровым зелёным глазом. Чтó было с левым — неизвестно. У Ивана сотрясались плечи, а сам он сжался до размеров маленького комочка.

— Исчезни, — негромко, но грозно сказал Алексей Михайлович. 

Фёдор смотрел на друга покрасневшими глазами и одними лишь губами произнёс: «Мне жаль», — его надломленный шёпот потонул в шуме близкого грома. Отец взял его за запястье и потянул домой. 

Иван друга не слышал и не видел. Он поднялся на ноги и тотчас убежал прочь, вскоре скрывшись за высоким забором. 

Вернувшись на террасу, граф снова упрекнул жену, стоявшую особняком, словно нежный цветок, среди сорных растений:

— Видишь, что твоя вседозволенность творит?

— Виной всему ваше желание контролировать всех и вся, — со всей жёсткостью, на которую была способна, отчеканила Авдотья Александровна каждое слово, встав на пути у супруга.

— Позаботьтесь о гостях, — бросил он, ведя Фёдора за собой как безвольную тряпичную куклу.

— Всем людям на этом свете я предпочту сына. Пустите его немедленно.

— Надо было сразу не допускать вас к его воспитанию! — Алексей Михайлович ястребом пролетел мимо жены, заходя в дом.

Фёдор слышал их разговор через вакуум. Он видел мелькавшие вокруг предметы, как цветные пятна. Мальчик даже не ощущал холода мелкого дождя, который только-только начинался. Юный граф не думал, куда он шёл, — его вели.

Отец тянул не поспевавшего за ним сына за руку. На первом этаже он столкнулся с ключником, что-то буркнув ему при этом. Ну вот, и ему попало. Мальчик даже не слушал. Перед мутневшим взором стояла картина, на которой Иван сидел на корточках на земле и прикрывал окровавленное лицо. Затем Фёдора снова дёрнули.

Так они дошли до его комнаты. Раскрыв дверь, граф толкнул сына внутрь. Мальчик не удержался на ногах и упал на пол, схватившись одной рукой за письменный стол, стоявший позади. Его содержимое пошатнулось: чернильница опрокинулась и открылась, выпуская наружу вязкие чернила. Они залили стол, несколько листов, включая тот, где были записаны слова ивановской песни. Фёдор поднял глаза на отца. Порой они глядели на него с осторожностью, испугом, даже страхом. Сейчас же в них застыл подлинный ужас.

Пока Алексей Михайлович невозмутимо стоял и снимал белую лайковую перчатку, юный граф, наконец, отошёл от шока. Не за себя — за друга. Он обратился к отцу, едва не перейдя на крик:

— Что вы сдела... 

Шлепок. Сначала мальчик вперил стеклянный взгляд куда-то в сторону, куда невольно развернулась голова от пощёчины. Он медленно коснулся ладонью щеки, которая начинала гореть. Перчаткой. «Даже руки марать не стал», — сделал мысленный вывод Фёдор. Он гордо стоял, не оборачиваясь на отца, не плача и не дрожа. Взгляд из испуганного превратился в равнодушный и будто уставший.

— Я считал тебя особенным, куда лучшим, чем прочие дети, — начал Алексей Михайлович негромко, но сурово. — А ты не только не оправдал моих ожиданий, ты оказался неразумнее какого-то отродья. Видимо, я ошибался насчёт тебя и придётся выпороть из тебя всю дурь.

Отец смотрел на сына с разочарованием. В его взгляде не было ни капли сочувствия к собственному ребёнку, которому он только что дал пощёчину. Граф отвернулся с такой гримасой на лице, будто перед ним был не его наследник, а самый ничтожный человек на земле. Он вышел из комнаты и стал закрывать дверь. 

Фёдор, услышав щёлканье ключа, точно проснулся. Он ринулся к двери, но упёрся руками в её дерево.

— О-отец? Прошу, отец! — ударил он и, задрав подбородок, воскликнул. — Пожалуйста, откройте.

Его заперли. Не только в комнате. Это означало, что больше никогда Фёдор не сможет оступиться с дороги, выбранной для него. Сама его душа взаперти в клетке.

По бледным щекам потекли слëзы. Мальчик осел на пол, прижавшись спиной к двери. Комнату осветила вспышка молнии. Прогремел гром. По окнам застучали крупные дождевые капли, заглушая плачь. Началась гроза.

Однако князь Воронцов ошибся. Настоящая буря застала Фёдора раньше, чем гнев природы обрушился на усадьбу.