Да, ты хотел всю ее, чтобы вся она была в тебе, твоею в полном смысле слова, нераздельною с тобою, неотвязываемою, неотщипаемою от тебя… потому что ты любил ее, действительно, по-настоящему. А любить и не хотеть так овладеть любимым человеком невозможно. А овладеть так человеком и уничтожить его — одно и то же. И это ты знал.

А. М. Ремизов, «Часы»

1 января, пятница

Сквозило; Росаура уже так замёрзла, что её била мелкая дрожь. Шевельнув рукой, она поняла, что лежит на полу. Кругом царил предрассветный сумрак; резко приподнявшись, Росаура щурила глаза и шарила вокруг себя дрожащими руками, как слепая. Сердце колотилось оглушительно, но все движения были вялыми, как во сне. Может, она до сих пор спит? Может, всё ей приснилось?.. Но что — «всё»?.. Прежде воспоминаний в ней проснулось чувство ужаса. Она вскрикнула:

— Руфус!

В хриплом возгласе она не узнала собственного голоса. Тот и вовсе пропал, когда она оглянулась и увидела белую руку, что свесилась с дивана, а там… всё поплыло в глазах и памяти. Не в силах подняться, Росаура на коленях потянулась к этой руке, и видела только, что рукав рубашки весь почернел от засохшей крови. От столкновения несогласных чувств: ужаса перед правдой и необходимостью правду узнать — закружилась голова, и Росаура просто упала вперёд, задыхаясь, и всё-таки ухватилась за чужую руку. Колени кололо болью, и Росаура увидела вокруг себя осколки стекла. Спустя секунду она осознала, что рука, которую она сжимает в приступе страха, тёплая.

Росаура подняла глаза и встретилась взглядом с Руфусом. Он выглядел как человек, не уверенный до конца, очнулся ли он от глубокого сна. Росаура сильнее сжала его руку и дотронулась до лба.

— Ты смотришь на меня так, как будто я умер, — сказал Руфус так же невнятно и хрипло.

— Но ты же не умер? — прошептала Росаура.

— Хотел у тебя уточнить.

В них обоих было столько замешательства, сомнений и слабости, что в следующую секунду оба огляделись вокруг. Если Росаура и надеялась, что всё случившееся было её ночным кошмаром, разбитые шкафы, осколки стекла на ковре и залитая кровью одежда развеяли её сомнения. Кошмар был явью. И это совсем не вязалось с тем, что они оба очнулись живыми.

— Как же… как же твоя нога?..

— Хороший вопрос.

Его голос и лицо едва ли выражали хладнокровие, скорее, он сам ещё не вполне понимал, что происходит, но по тому, как Руфус содрогнулся, Росаура поняла, что так в нём пробудился страх столкновения с новой болью — тот же страх она ощутила сама липкой изморозью по спине. Руфус, быть может, вовсе не желал и шевельнуться, чтобы не дать боли повода вцепиться в него клыками. Их обоих долю секунды держала суеверная надежда, что если не смотреть на рану, то она не даст о себе знать. Как только они поняли это, то вновь одновременно взглянули друг на друга — без ободрения или решимости, просто признавая, что они друг перед другом и вместе должны встретиться с правдой. Росаура зажмурилась на миг и заставила себя повернуть голову, чтобы увидеть то, в чём она была виновата. Она почувствовала, как Руфус опёрся на её руку, чтобы приподняться на локте, и ощутила, что больше не может дышать.

В разрезе брючины нога белела — ни чёрной раны, ни крови, ни багряного подтёка, ни следов рваных шрамов. Слишком гладкая, будто чуть обмороженная плоть, тем не менее, казалась цельной, пусть всё равно производила впечатление чужеродности.

— Старик не соврал.

Росаура перевела изумлённый взгляд на Руфуса. Тот выглядел потрясённым и, явно преодолевая сомнение и страх, положил руку себе на бедро. Росаура дёрнулась:

— Стой, не надо!

— Думаешь, снова лоскутами пойдет? — очевидно, об этом он и думал, но заставил себя ощупать ногу. Согнул колено. Каждое движение грозило вспышкой боли, но, судя по лицу Руфуса, его больше изумляло её отсутствие.

— Не соврал… — тихо повторил он.

— Ты ходил к Слизнорту, — догадалась Росаура, — он дал тебе лекарство?

Руфус кивнул.

— Конечно, тут будут свои издержки, — сказал он. — Слизнорт разводил руками и говорил, что за один раз невозможно вылечить рану такой тяжести, и я, конечно, пренебрёг всеми инструкциями… — Руфус указал на склянку, которая валялась на ковре. Росаура подобрала её дрожащей рукой. Склянка была пуста. — Вылил всё разом. Как-то не до размышлений было…

Рядом лежал опорожненный флакон от редкого и очень дорогого зелья, которое парой капель восполняло серьёзную кровопотерю. Побочным эффектом часто был бесконтрольный, до буйства, прилив сил, который при неверном поведении оканчивался горячкой. Росаура со страхом подумала, что временное облегчение может быть обманчиво и обещать ещё худшие последствия — если он не был осторожен и внимателен, когда сам себя реанимировал. Но разве можно требовать педантичности от человека при смерти, даже если его имя Руфус Скримджер?

— Ты что-нибудь чувствуешь?

— Ногу как будто льдом обложило. Так было, и когда Слизнорт лечил мне руку. Постепенно сойдёт, боль вернётся, но уже не с той силой… Вероятно.

Он сделал осторожное, но решительное движение, и Росаура воскликнула:

— Стой, тебе рано вставать! Голова кружится?

— Ерунда.

Руфус мотнул головой и отвёл её руку. Сам чуть помедлил, борясь с опасением, что лишнее движение вернёт боль, но, задержав дыхание, свесил ноги с дивана и, тяжело опершись на спинку, поднялся. Росаура быстро встала следом, едва совладав с порывом подхватить его под локоть, но на его лице слишком явственно отпечаталась решимость испытать себя. Вот он попробовал перенести вес на правую ногу.

— Это всё ещё болезненно и есть ощущение, как будто она не вполне меня слушается, но… не сравнить с тем, как было раньше, — чуть обождав, произнёс Руфус, и тут же добавил с воодушевлением: — Думаю, теперь нужно разрабатывать, нужно…

— Это чудо, — вымолвила Росаура.

— Просто добросовестная работа.

Он сказал это, и в его утомлённых глазах сверкнула искра. Руфус смотрел уже не на свою ногу, не на склянку из-под чудесного лекарства, а на Росауру, и она ощутила его радость, даже больше, ликование, будто подселённое в её душу. Вмиг Росаура захотела вздохнуть, рассмеяться, броситься к нему, обнять, чтоб вместе праздновать, как тут… точно кипящая смола залила её грудь. То был стыд, страшный стыд, тяжкий стыд, который обличал её злобу и жестокость особенно беспощадно, потому что вот, не прошло и пары минут, как она готова была забыть о своём преступлении и снова сделаться шёлковой и ласковой, будто не были её руки по локоть в крови — более чем буквально.

— Слава Богу, — выдохнула Росаура и тут же ощутила, будто по ней ударили бичом. Поспешно поднялась, пряча взгляд, и повторила насильно: — Слава Богу! — бездумно сжала ладонь, ощутив, что порезалась стеклом, и оглянулась в поисках своей палочки. Нужно прибраться здесь… и убраться отсюда. Теперь каждый осколок, который попадался на глаза, словно впивался ей в сердце. Кажется, Руфус ей что-то сказал, но она не могла, не смела смотреть на него, обернуться к нему, отвечать его облегчению, потому что эта милость Божья — волшебное исцеление — оградила его, невиновного, от смерти, но ничуть не покрыла её изуверский грех. Нет, она не могла разделить его радость, потому что была повинна в той боли, от которой он спасся единственно чудом. За ней никакой заслуги — только вина.

Отыскав наконец палочку, Росаура взмахнула ею, и стекло с мелодичным звяканьем собралось обратно в рамы шкафов, опрокинутая мебель заняла свои места, с ковра, обивки дивана и одежды стёрлась засохшая кровь… «Только ради него, потому что тебе, Росаура Вэйл, вечно бы ползать по этим осколкам стекла и смотреть на дело рук твоих. Тебе не выкололо глаза, только чтобы ты смотрела и видела, на что ты способна, какая ты оказалась».

Убедившись, что всё убрала, а сама способна стоять на ногах, Росаура обернулась к Руфусу, но взгляда не подняла.

— Тебе стоит ещё отдохнуть. Приляг пока, а я сварю тебе укрепляющее зелье.

Руфус ответил не сразу, но Росаура поборола желание всё-таки взглянуть на него. Наконец, он сказал лишь:

— Спасибо.

— Только иди в спальню. Здесь совсем неудобно же. Тебе… нужна помощь?

Она была уверена, что он обозлится на вопрос, который уличал его в слабости, как бессчётное множество раз бывало раньше, но, на удивление, он сказал снова:

— Спасибо.

Она увидела, что он протягивает к ней руку. Чувствуя, будто к сердцу подвесили чугунную гирю, Росаура подошла, и Руфус опёрся на её локоть. Она вспомнила, как словно в горячке тащила его на себе по лестнице несколько часов назад, и дрожь пережитого ужаса накрыла её с головой. Вина накинула ей удавку на шею, и она едва могла дышать; если ей придётся произнести хоть слово, она задохнётся. Однако Руфус ей ничего не сказал. Росауре только показалось, что он удержал её руку на секунду дольше, когда она помогла ему опуститься на кровать и уже хотела уйти, но он никак больше не попытался её задержать. Росаура поспешно вышла из спальни, думая о том, как по его сдавленному дыханию стало понятно, что ему всё равно очень больно. Она вцепилась оледеневшими пальцами в свои волосы и рванула, что было сил.

* * *

Зелье она варила как автомат. Несмотря на жуткую усталость и предлихорадочное состояние, Росаура знала, что делает, и могла поручиться за точность каждого своего движения. Управилась она быстро и даже сочла это правильным: она не имела права на передышку. И всё равно, возвращаясь, она чувствовала слабость в ногах. Удавка затягивалась сильнее, и Росаура слабо надеялась, что Руфус, может быть, уже уснул. Тогда она сделает то, что должно, без колебаний.

Увы, он её дожидался, полулёжа на кровати. Прежде чем опустить взгляд, Росаура поразилась, как мягко светятся его глаза в полумраке. Он вновь ничего не сказал, но следил за каждым её шагом. Думает, что она поднесла ему яд? О, Росаура выпила бы яд, если бы только он приказал.

Она молча поставила кубок возле кровати, опасаясь даже случайно коснуться его рук.

— Спасибо.

Росаура зажмурилась. Святое слово кроило ей душу.

— Слизнорт ведь дал тебе ещё каких-нибудь лекарств, чтобы…

— Дал.

— Пей, пока горячее.

Руфус взял кубок и сделал, как она велела, не сводя с неё взгляда. Росаура зачем-то сказала:

— А если там яд?

— Значит, яд.

Кипящий стыд подкатил к самому горлу, и Росаура поняла, что если скажет ещё хоть слово, то не сможет без лишних проволочек сделать единственное, что от неё требуется: оставить в покое человека, которого она обещалась любить и чуть не убила. Она сорвалась к двери.

— Росаура, куда ты?

Росара закрыла глаза и сжала дверную ручку. Она услышала, как Руфус поднялся с кровати. Разве он мог не опасаться, что первый же неосторожный шаг принесёт новую боль и старую муку? Нет-нет, она должна уйти раньше, чем он успеет добраться до неё! Раньше, чем…

— Ты уходишь.

Он не стал настигать её, отговаривать, он остановился где-то далеко позади, оставляя выбор за ней — обернуться ли, ответить ли… Но он задал вопрос, который слишком подло было бы оставить без ответа, прежде всего потому, что он мог вновь обвинить во всём себя; и в конце концов, он имел полное право спрашивать с неё куда большее со всей беспощадностью.

— Я ухожу… — произнесла Росаура сквозь стиснутые зубы, жмурясь до черноты в глазах, — ухожу, потому что…

Вина опалила её душу — она не ведала прежде, как это больно. Она покачнулась, цепляясь за дверь, но уже бессильная её распахнуть. Бегство не удалось: теперь она должна выслушать осуждение от человека, которому причинила боль. Так будет правильно, как бы ни было мучительно — не сравнится с тем, что испытал по её вине он.

— Разве я могу остаться после всего, что я сделала?

— Можешь.

Росаура не смела обернуться. Она хотела бы обмануться, что ослышалась, но он сказал это спокойно и твёрдо, отчего переспрашивать казалось низостью. Росаура опустила голову и, ощутив, будто шею ей застегнул стальной ворот, сказала:

— Руфус, я чуть не убила тебя.

— Не ты первая.

Теперь она взглянула на него — больше в изумлении. Он не стал просить её «не говорить такие ужасные слова». Не стал переубеждать, что «это всё ерунда». Он глядел на неё прямо, говорил с ней просто и тем самым призывал к предельной честности. Это было хуже калёного железа. Росаура испытывала почти физическую боль от слёз, которые распирали грудь и не давали вздохнуть.

— Руфус, поверь, я не хотела… Всё, что я делала…

— Думаю, что хотела, — негромко сказал он, не сводя с неё взгляда. В том взгляде не было ни осуждения, ни презрения, ни горечи, прямодушие и только. Под этим взглядом Росаура чувствовала себя как уж на сковороде.

— Я никогда не сомневалась в тебе…

— Думаю, что сомневалась.

— Хорошо, сомневалась. Но это будто была не я…

— Это была ты.

— Хорошо. Да, — стыд жёг ей горло, и наружу могли выйти только самые правдивые слова, с которых гордыню, как шкуру, живьём содрали. — Вот именно, это была я. Всегда и во всём. Такая вот я оказалась. Я сомневалась в тебе, я хотела причинить тебе боль, я делала это с ясным рассудком! Ты прав, это я и есть!

— Не только.

Росаура смотрела на Руфуса как приговорённая. Смысл его слов не сразу достигал её сознания, которое застлала вина, но и отвести глаз от его лица она не могла. Она ждала одного: увидеть его презрение, обиду, гнев, но он глядел на неё в странном чувстве, будто видел тот огонь, который сжигал её, будто знал все её помыслы, как свои.

— Большая правда в том, Росаура, — сказал Руфус, — что такой ты стала рядом со мной.

— Нет! — воскликнула Росаура. — Значит, всё это сидело во мне и раньше, просто я оказалась никуда не годной лгуньей и дрянью, я не смогла сдержать обещания, я сделала только хуже! Должно было быть наоборот! Я хотела помочь тебе, поддержать тебя, а вместо этого не прошло и недели — сколько я выпила твоей крови?.. Я ненавижу это. В зеркало на себя не могу смотреть…

— Знаю.

В том, как Руфус выдохнул одно это слово, было сокрушение человека, измотанного в борьбе с самым беспощадным противником — самим собой. Росаура зажмурилась и в изнеможении облокотилась на стену.

— Так нельзя, — едва слышно сказала Росаура. — Если люди живут вместе и один чуть не убивает другого, так не должно продолжаться. Ты уже столько раз говорил мне уйти…

— И это правильно. Со мной тебе тяжело и опасно. Однако если я и говорю тебе, как следует поступить, потому что так разумнее, вовсе не значит, что я этого хочу.

Росаура распахнула глаза. Кажется, Руфус Скримджер впервые заговорил о том, чего он хочет — вопреки тому, что должно и нужно. Впрочем, на этом он замолчал о себе, вновь заговорив о ней:

— Я пойму, если хочешь ты. Сдаётся, я постоянно не уважал твои решения и пытался продавить свои. Я привык быть уверенным, что знаю, как лучше. Но после такого… я уже и не уверен, что знаю, как меня зовут. И ты в полном праве не напоминать мне.

Его тонкие губы привычно искривились в мимолётной усмешке, но голос и взгляд были грустны и серьёзны. Росаура смотрела на Руфуса и не могла постичь этого мужества. Она видела, что в нём нет гнева или обиды (чего она понять не могла), и сердечная прямота, в которой он говорил с ней, предательницей и мучительницей, уничтожала её вернее крика и бичевания — уничтожала те гордыню, злобу и гнев, которые за считанные дни поработили её душу до той степени, что она вынуждена была признать: такая она и есть. Что там оставалось теперь, на пожарище?

Истина, которой она изменила.

Ошеломлённая, Росаура сказала:

— Руфус, я не хочу уходить.

Быть может, он не расслышал её слабого шёпота; достаточно было того, что он видел своими глазами, и он отнёсся к открывшемуся очень внимательно.

— Почему?

— Я…

Она хотела сказать про любовь. Но после того, что она натворила, после других слов, жестоких и страшных, она утратила право говорить о любви и потому сказала:

— Но я должна.

Он смотрел на неё так, что она подумала, не ждал ли он тех самых слов. Уж он едва ли был избалован признаниями. И вот, он не услышал их и теперь, чтобы снова убедить себя в том, что в его жизни нет места даже таким простым словам, самым человеческим, которые только можно придумать.

— Хорошо.

Он подошёл к ней и сказал очень тихо:

— Только куда тебе в такую рань?

— А который час?

Её томила его близость, и тихий голос, и пристальный взгляд; она чувствовала себя тем человеком, который стоит на берегу и смотрит, как речная вода неспешно, но неотвратимо уносит прочь что-то, принесённое в жертву, и осознаёт, что жертва была напрасна, но ничего уже не вернёшь.

Руфус склонился к ней ближе.

— Ещё не рассвело, Росаура.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Росаура закрыла глаза, потому что вода, в которую она бросилась с головой, оказалась холоднее, чем ад.

— Я не вправе говорить это, а ты не должен мне верить, потому что всё, что я делала, объясняется чем угодно, но не любовью. Я, может, и не знаю, что это значит. Я желаю тебе добра, но причиняю одно только зло. У тебя хватает врагов, но худшим оказалась я. Самым худшим, оттого что самым подлым. Ты привык никому не доверять, но мне ты доверился — и я тебя предала. Уйти — это меньшее, что я теперь обязана сделать. Не знаю, сможешь ли ты меня когда-нибудь простить. За всё, что я сделала. Особенно — за все те ужасные слова…

— Какие слова?

Конечно, это не был вопрос. Он сказал это без игры или лукавства, без насмешки или попытки унизить. Разумеется, невозможно было забыть те слова, которые она бросала ему в лицо, точно осколки стекла. Они оба это понимали. Но он отказывался от осуждения. Он её прощал.

Росаура зарыдала, как ребёнок.

Она бы упала на пол и рыдала бы там, но Руфус её подхватил, развернул к себе, прижал к плечу и повлёк за собой. Росаура ничего не видела и не слышала кроме оглушительного вопля помилованного сердца. Она почувствовала, что её кладут на кровать, как того же ребёнка и крепко-крепко прижимают к груди.

Сколько прошло, пока она не смогла вздохнуть без рези в лёгких? Несколько минут или час — всё было мучительно, она будто бултыхалась в чёрной воде, но тот, кто остался рядом, не прогнал её и не проклял, удержал её на плаву. Росаура затихла и раскрыла припухшие глаза. На лицо упали волосы, и она не видела дальше носа ничего, кроме смятого одеяла. Она осталась без сил, и даже немного шевельнуться совсем не хотелось. Она ощутила, как устала, устала и телом, и душой, как будто прожила десять жизней и все — насмарку. Пришедший покой будто перенёс её во времени и пространстве в иную реальность. Быть может, она засыпала, а может, попросту теряла сознание от истощения, но в этой непривычной тёплой и тихой темноте она чувствовала, как мерно вздымается грудь человека, который положил её рядом с собой в постели. Он, конечно, был слишком измучен своей раной и потрясениями, потому заснул прежде, чем Росаура успокоилась: ему достаточно было держать её в кольце своих рук. Росаура чувствовала его мерное теплое дыхание, и это постепенно возвращало её в настоящее, до минуты, до секунды, когда и становилось понятно, что на самом деле важно здесь и сейчас: самого страшно не случилось, он жив, и он рядом, и она нужна ему.

Росаура вспомнила, как боялась просить прощения у детей, справедливо полагая, что это безнадёжно. Однако она не причиняла детям и толики того зла, что обрушила на человека, которого обещалась любить. Может ли она говорить так о нём после всего, что натворила? Но иного слова она не знает. И пока не понимает, как примирить эти две по-своему страшные правды: в душе она любит, а в делах ненавидит. Это чудовищная ошибка, и сложно поверить, что её возможно исправить единственно мольбой о прощении. Но без этой мольбы ничего не возможно. Чем глубже вина, тем страшнее просить. В миг, когда произносишь: «Прости!», эта громада обваливается на тебя, ведь ты признаешь свою вину перед Богом и людьми и вручаешь свою судьбу в распоряжении того, с кем ты не был милосерден. Как заслужить прощение? Никак невозможно. Нельзя уже делами и обещаниями перевесить чашу весов. Прощение достаётся лишь даром, только потому, что так захочет тот, кто в полном праве никогда этого не желать. И вот, он прощает — что может быть удивительнее? Откуда у него, обиженного и побитого, обманутого и униженного, воля простить? Какая сила должна быть в нем, чтобы не оставить обидчика подыхать под той тёмной громадой содеянного? Одно этой силе есть имя, его не поминают всуе.

* * *

Потому, проснувшись к полудню, они смотрели друг на друга в молчании.

— Я давно живу с чувством, — заговорил Руфус, — что весь мир мне враждебен. Никогда не мог объяснить твоей склонности ко мне. Но когда и ты враждуешь со мной, я лишь убеждаюсь, что такова моя жизнь. Твой гнев для меня в порядке вещей, Росаура. Я ничем не заслужил иного.

Сердце Росауры сжалось. Она ещё не могла понять, как возможно говорить о том, что причиняет боль, не обвиняя и не осуждая.

— Прости меня.

— Я всегда буду виноват больше. Я не могу дать тебе того, в чем ты нуждаешься.

— Ты предупреждал меня. Это моя вина, что я все равно стала мечтать о том, чего ты не смог бы мне дать.

— Если бы ты не мечтала, Росаура, разве это была бы ты?

Он протянул руку и коснулся её волос. Росаура чуть дёрнулась — они были все пожухлые и спутанные, торчали грязными перьями, когда она попыталась разделить особенно жёсткий колтун пальцами, стало больно так, будто кожа с головы отодралась. Однако прикосновение Руфуса принесло облегчение. Терпеливо и внимательно он распутывал пряди её волос, и прямо на глазах они становились легче, светлее, будто наливаясь невесомым золотом.

— Раз ты мечтаешь, — говорил Руфус, — то есть хочешь от меня, казалось бы, несбыточного, это заставляет меня… держаться. И даже больше. Раз ты ждёшь чего-то от меня, значит, ты веришь, что я могу тебе это дать, а значит, ты видишь во мне силы, в которых я разуверился. А значит, я должен пробовать. Я не могу уже идти камнем на дно. Хотя я и чувствую себя таким камнем. Ты подбрасываешь меня вверх, хотя мое предназначение — падать.

Глаза Росауры наполнились слезами. Руфус тут же одёрнул руки от её волос.

— Больно?

— Да, — выдохнула Росаура и дотронулась до своей груди. — Вот здесь. Каждый раз, когда ты говоришь так, будто хоронишь себя заживо. Разве ты не понимаешь, как тяжело мне это слышать? Как я боюсь, что ты правда… правда…

Она мотнула головой, но слёзы всё равно покатились по щекам. Она хотела отвернуться, но он, глядя на неё встревоженно и странно, взял её за подбородок, приблизился и поцеловал. Долго, тягостно. Росаура, задохнувшись, не отпрянула, но подалась навстречу. Желание полоснуло её бритвой по горлу. Не сдержав то ли рыдания, то ли стона, она замкнула руки на его шее, привалилась всем телом и, сжимая изо всех сил его голову, принялась целовать. Ей всё казалось, что сейчас она проснётся, и снова он будет перед ней окровавленный, и его кровь будет на её совести, она будет сжимать ему руку и чувствовать, как та остывает. Нет, нет! Он был нужен ей прямо сейчас, сразу же, живой и невредимый, она должна была убедиться в том сама, сполна, и больше всего она боялась, что он её остановит.

Так и случилось. Он расцепил её руки и чуть отстранил от себя.

— Погоди, — сказал он тихо, удерживая её запястья, и от странного его взгляда ей стало не по себе. — Не торопись, — сказал он, проводя дрожащей ладонью по её волосам и щеке, по шее и груди… — Который раз смотрю, а наглядеться не могу.

Внезапно обессиленная, почти напуганная его взглядом и словом, Росаура замерла. Руфус склонился к ней, будто боясь вспугнуть, откинул волосы с её лица. Медленно он стал расстёгивать на ней одежду. Он касался её тела взглядом и лишь после — губами, горячими и сухими. В этих поцелуях не было страсти, даже чувственности, а будто бы благоговение, с которым припадают к святыне, истово. Это смущало Росауру; её бросало и в холод, и в жар от внезапного, почти забытого, целомудренного стыда — быть перед ним нагой, но она словно окаменела, даже дышать забыла, а он раздевал её, любовался ею, приникал к ней. Росаура поняла, что он пытается запомнить её, и на неё напал ужас человека, который стоит над пропастью.

— Руфус, не надо. Просто поцелуй меня. Пожалуйста, просто…

Он поднял взгляд и всё понял, придвинулся к ней и сделал, как она просила, уже со знакомой пылкостью, но она всё равно ещё долго дрожала от горя.

— Я не могу жить так, будто это все в последний раз, — сказала Росаура, когда он уронил голову ей на грудь.

— И не нужно, — сказал ей Руфус. — Тебе не нужно. Ты сильна в надежде. Не думай о том, будто то, что тебе дорого, может исчезнуть. Даже если это случится… к этому невозможно никак подготовиться. Поэтому надейся. Надейся, Росаура.

— Но почему ты не можешь надеяться?

— В моём случае это только сбивает с толку.

— А может, ты просто не умеешь?

— Верно, мудрёная наука.

— Так я тебя научу. Научу!

— Учительница.

— Прогульщик.

Всё небо нового 1982 года было затянуто неприглядной мглой, и они запалили свечу.

* * *

— У меня ведь есть для тебя подарок, — улыбнулась Росаура, — с новым годом!

Она хлопнула в ладоши, и перед ними в воздухе появилась небольшая тёмно-синяя книга в твёрдом переплёте. Росаура взяла её и протянула Руфусу.

— «Ночной полёт». Это Антуан де Сент-Экзюпери. Я подумала, тебя может заинтересовать.

Руфус молча смотрел на карандашный рисунок довоенного почтового самолёта на обложке. Росаура ощутила неловкость от его молчания, в котором крылось потрясение — от такого-то скромного подарка как книга… Руфус открыл её на середине и внимательно прочитал несколько предложений.

— Автор… — Руфус взглянул на имя на обложке, — он лично имел дело с самолётами?

— Он был летчиком по профессии. Когда началась война, он стал военным пилотом. Он пропал без вести в сорок четвёртом.

Руфус молча поднял на неё глаза. Росауре стало тяжело стоять под его взглядом, хотя в нём не было ни возмущения, ни осуждения… будто бы вовсе ничего. Только позже она поняла, что там крылось чувство невысказанной тоски по встрече, которая никогда не состоится. Росаура придавила ногтем палец и подумала: «И чего ты ожидала!», а потом признала, что примерно этого она и хотела — дотронуться до самой тонкой струны его замкнутой души. Вот только были ли её руки достаточно чисты, чтобы позволять себе такой жест?

— Ты злишься на меня?

— За что? — Руфус искренне удивился.

— Я зря так сделала. Это твоё сокровенное…

— Да, — просто сказал он. — Хорошо, что ты знаешь об этом. А книгу вроде этой я давно хотел прочитать.

— Она довольно короткая, — будто извиняясь, сказала Росаура.

— Значит, точно успею. Но сейчас стоит позавтракать. Хотя подожди…

Не расставаясь с книгой, он подошёл к своему плащу и достал что-то из внутреннего кармана. Когда он приблизился, Росаура увидела, что это маленькая бархатная коробочка. У Росауры занялось сердце. Чувствуя слабость в коленях, она заставила себя тоже встать.

— Тебе на день рождения, — просто сказал Руфус. — Или на Рождество. На Новый год. Выбирай, как больше нравится.

— На всю жизнь?..

— Хорошо бы.

Росаура дрогнувшими пальцами поддела крышку… Что-то должно было подсказать ей, как бесплодны её ожидания, однако подарок оказался настолько прекрасен, что она не испытала ни тени разочарования. На тёмно-синем бархате лежала брошь в виде серебряной ветви чертополоха с соцветием из камня глубокого пурпурного цвета. (Чертополох — символ Шотландии)

— Она зачарована, — сказал Руфус. — Оберегает владельца, развеивает мороки и иллюзии, позволяет видеть вещи такими, какие они есть. Никто не сможет сбить тебя с толку или подчинить твою волю, если ты будешь её носить.

— Конечно, буду!..

— Я бы очень хотел, чтобы ты её не снимала, даже если она не будет подходить ко всем твоим нарядам. Не потому что это подарок, а потому что так будет спокойнее. Это наша наследная брошь. Напоминает мне об одной истории… довольно-таки сентиментальной, — он снова посмотрел на обложку книги, на нарисованный самолёт. Росаура очень боялась вспугнуть его откровенность и сказала тихо:

— Помоги мне приколоть её.

Когда он склонился к ней и коснулся мягкой кожи под платьем, чтобы не уколоть булавкой, Росаура спросила:

— Что за история?

Его руки чуть дрожали, когда он закалывал брошь.

— Дед никогда не пытался сойти мне за отца. Я знал, что у меня его просто нет. Дед не видел смысла и говорить о нём и пытался меня отвадить даже от мыслей, но со временем я набрался наглости осаждать мать с этим вопросом. Когда я узнал некоторые подробности, я не успокоился, напротив, годам к четырнадцати я обзавёлся гамлетовскими замашками и вздумал упрекнуть мать в том, что она, волшебница, не сделала ничего, чтобы защитить человека, в которого влюбилась, от вероятной гибели. Жаль, дед не слышал этого разговора — меня точно следовало бы высечь за такое. Не знаю, как мать стерпела и даже не выгнала меня вон. Вместо того, чтобы разозлиться, она рассказала, что перед расставанием дала отцу оберег, но он его выбросил. Быть может, верил в Бога или в удачу, а, может, в судьбу. Но, скорее всего, он считал, что это недостойно — иметь больше шансов, чем его сослуживцы. Быть может, если бы матери было не восемнадцать лет и она была похитрее как женщина, она бы просто подарила ему красивую вещицу «на память», не вдаваясь в подробности, и он бы носил её в кармане… Но она была влюблена и говорила всё как есть.

— Это у вас семейное, — тихо сказала Росаура и заглянула Руфусу в глаза. — Спасибо.

— А ещё мы очень упрямые и редко учимся на своих ошибках. Мать подарила мне эту брошь, когда я сдал экзамены на мракоборца, — сказал Руфус.

— И ты, конечно, её ни разу не надевал?

— Хватит с меня того, что часы деда угробил.

— В следующий раз подарю тебе часы.

— Часы дарят на совершеннолетие. Ты несколько припозднилась.

— Я напишу объяснительную, сэр. У вас ведь тоже скоро день рождения?

— По долгу службы у меня их около пяти. Если считать сегодняшнюю ночь, то, наверное, все шесть. Какой вас интересует?

— Самый первый.

— Если очень нужно, в моём личном деле записано.

— Там записано, что ты ужасный зануда?

— Разумеется. Ты думала, за какие заслуги меня всё ещё держат.

— Ужаснее не найти.

Она усмехнулась и облокотилась на стену рядом с ним, не сводя с него лукавого взгляда из-под приспущенных век. Он покосился на неё и достал сигарету.

— Неправильно, что таким, как ты, достаются такие, как я.

— А какие же нужны таким, как я?

— Молодые, — видя, что она собирается возмутиться, он добавил с нажимом: — Здоровые. Дружащие с головой и рефлексами. У нас полно было таких ребят. Может, я и сам был таким когда-то. Война забирает лучших, а те, кем побрезговала…

— Быть может, таким, как я, избалованным, рафинированным книжным девочкам, как раз и нужны такие, как ты.

— Ну да, чтоб жизнь мёдом не казалась, — угрюмо бросил Скримджер сквозь зубы, прикусив сигарету.

— Представь, — сладенько пропела Росаура, — что со мной был бы какой-нибудь светский хлыщ, богатенький мальчик с тараканьими усами. Он бы дарил мне безвкусные украшения, похожие на кандалы, а я бы выгуливала его на золотом поводке. Такие взрослеют только к тридцати, когда я уже буду совсем старой!

Руфус взглянул на Росауру и неожиданно сам для себя беззвучно рассмеялся.

— Так вот в чём твоя корысть! Какие же все женщины ведьмы, и меня нелёгкая не пощадила…

Росаура сочувственно покачала головой и пригладила ему гриву. Он подался к её руке, но взгляд померк, затуманившись мрачной думой.

— Что такое? — с опаской спросила Росаура.

Руфус отвёл глаза в странной заминке для человека, который привык рубить с плеча, и по его краткому вздоху Росаура догадалась, что он просто не хочет очередного скандала — а речь должна пойти о чём-то, что наверняка заденет её. И тут же Росаура поклялась себе, что ни в коем случае не будет возмущаться или обижаться, даже если её покоробят его слова. Или подозрения. Или обвинения. После того, что она сделала с ним, он волен обойтись с ней как угодно, но вот, он сомневается даже, стоит ли говорить лишнюю фразу при ней. Росаура чувствовала себя последней дрянью.

— Пожалуйста, скажи. Я не обижусь.

— Обидишься. Но я скажу, — Руфус поднял на неё утомлённый взгляд и произнёс: — Вчера тебе пришло письмо от некоего Крауча…

Росаура вспыхнула, как маковый цвет. Она убежала вчера, не сокрыв своей переписки, чего стоило одно только письмо Барлоу и её неотправленный ответ!.. Но, если задуматься, письмо Барти Крауча было ещё ужаснее. Росаура помнила, как она, прости Боже, строила ему глазки и хотела, чтобы он взял её за руку… как еле устояла перед тем, чтобы не откликнуться на его недвусмысленное приглашение провести новогоднюю ночь на вечеринке в его доме… Теперь имя Барти было связано с её позором, её падением, и больше всего на свете Росаура желала бы испепелить тот изящный конверт дорогой бумаги, одно прикосновение к которому вызвало в ней столько подлых, гадких желаний, но… поздно. Руфус всё видел. И смотрел на неё терпеливо и зорко, вознамерившись узнать всё до конца.

Вместо стыда вдруг пришёл страх.

— Если что, это не сам Крауч, — начала Росаура, натянуто улыбаясь, на что Руфус сказал:

— Я догадался.

— Это его сынок. Они тёзки. Мой бывший одноклассник. Постоянно написывает…

— И постоянно запечатывает в письма чары прослушки? — тон Руфуса был так ровен, что Росаура не сразу осознала, какое обвинение несут его слова.

— К-какие ещё чары?.. — пролепетала она.

— Не переживай, я их снял, — так же спокойно сказал Руфус, но Росаура ощутила на себе его пристальный взгляд, и ей стало трудно дышать. Руфус подался вперёд и коснулся её плеча, но Росаура вздрогнула так явно, что он одёрнул руку. Пытливость в его взгляде на миг уступила растерянности.

— Я ни в чём не обвиняю тебя… — заговорил он, но Росаруа воскликнула:

— Но ты же читал письмо!

— Да.

Он сказал это так просто, как будто говорил о вечерней газете, но тем сильнее Росауру прижёг стыд. Признания вырвались из неё обрывисто, вперемешку со страхом и горечью:

— Мы с Барти семь лет за одной партой сидели. Я встретила его позавчера, когда посещала Министерство. Мы разговорились, потому что года три не виделись, и он… Он предложил встретиться… Но я не пошла к нему, Руфус! Я была вчера с подружкой, я никогда бы…

Она отвернулась, потому что совесть чёрным камнем надавила на сердце и выбила из него признание: ты была в шаге от того, чтобы сделать это. Не клянись и не божись, невинности в тебе ни на грош. Единственно Божья милость, что ты не погибла окончательно и проснулась сегодня, прощённая мужчиной, которого пошла бы и предала, если б только не беспокоилась о красивой укладке. Дрянь… Дрянь!

Росаура опомнилась, когда Руфус перехватил её запястья — она снова чуть не рванула себя за волосы. Он быстро развернул её к себе и проговорил жёстко, пусть в глазах его металась тревога:

— Да, я очень рад, что ты не стала лишний раз встречаться с человеком, который попытался следить за тобой без твоего ведома.

— У меня в голове не укладывается… Прослушка? Зачем ему это? Быть может, ему отец приказал? Ты же знаешь, что поначалу я работала на Крауча-старшего… Когда я ходила в Министерство, я виделась с ним. И… у нас обнаружились несогласия. Барти сейчас его секретарь, он был там, отец мог приказать ему следить за мной.

Руфус нахмурился.

— А после встречи с Краучем-старшим вы общались?

— Да. Это Барти вмешался и вырвал меня из лап этого вашего Сэвиджа…

— Он прервал допрос? — больше всего Скримджера, конечно же, потрясло нарушение регламента.

— Примерно на том моменте, когда меня пытались выставить главной пособницей Пожирателей и твой сослуживец в гневе праведном решил сделать из меня котлету.

— Сэвидж не тронул бы тебя и пальцем.

— Да что ты! Создалось совсем иное впечатление.

— Это разные вещи.

— Буду напоминать себе об этом перед сном, — огрызнулась Росаура, вырвавшись, отошла к книжному шкафу и, невидящим взглядом вперившись в книги, прикусила губу. Как так получается, слово за слово, и где-то на глубине души снова вспыхивает искра гнева, и разгорается, разгорается в считанные секунды!.. — Прости… — только и смогла вымолвить она. — Я… Не знаю, что на меня находит, но когда я вспоминаю, что там произошло… Было так тяжело. И страшно. Я понимаю, что это глупо и невозможно, но… я так хотела, чтобы ничего этого не было, чтобы… ты меня защитил.

Она робко обернулась и увидела, что Руфус закрыл глаза и тяжело прислонился к стене.

— Не знаю, что я мог бы сделать для тебя в той ситуации, допрос был неизбежен, и его не мог бы провести я, даже если бы остался при исполнении, потому что мы хорошо знаем друг друга. Но, очевидно, я не сделал всего, чтобы помочь тебе.

— Не слушай меня. Ты ни в чём не виноват. Ты был в ужасном состоянии после той ночи с призраком, я ушла, не предупредив тебя, сама нарвалась…

— Не стану говорить, что можно было бы что-то придумать. Нельзя обходить закон, тем более в таких вещах. Я думаю, твои показания действительно могут помочь расследованию или хотя бы отвести подозрения от невиновных.

— Пытаюсь говорить себе то же. А ты… видел мои показания?

Он молчал чуть дольше, прежде чем сказать:

— Да.

Росаура решила не думать, что она чувствует по этому поводу. Быть может, стоит просто перестать перемалывать события того жуткого дня вновь и вновь и двигаться дальше. Он не хотел, чтобы с ней это случилось — никто не хотел, чтобы с ними со всеми такое случилось, — но это произошло, и страдание Фрэнка и Алисы таинственным образом затронуло всех близких, тех, кто, на первый взгляд, меньше всего этого заслуживал. Но кто точно ничего этого не заслуживал, так это сами Фрэнк и Алиса. И тем не менее, именно с ними случилось самое страшное. Время ли взвешивать, сколько кому отмерено? Горе отрикошетило по каждому.

— Нужно найти их, Руфус, — тихо проговорила Росаура. — Нужно найти тех, кто это сделал. Столько боли… Она преумножается, она, как чёрная волна, всё сметает на своем пути без разбора. Нас тоже ведь захлестнуло. Мне кажется, очень важно понять наконец, что мы наломали столько дров не просто по глупости или со злости, а потому что боли очень много и это всё очень страшно.

— Да.

Они смотрели друг на друга, и пусть находились на разных концах комнаты, чувствовали, будто заглядывают друг другу в сердца.

Руфус первый тяжело вздохнул и сказал:

— Я не могу понять, чего хотел от тебя этот мальчишка…

— Как чего, — Росаура покраснела и потупилась. — Увидел деву в беде и решил воспользоваться случаем.

Её заполнило омерзение. Не только к себе, к тому, как легко она была готова на это клюнуть, но и к самому Барти. Каким бы очаровательным он ни был, как бы ни распушил перья, а оказалось… Что он с чисто слизеринской прагматичностью готов был действовать по обстоятельствам.

Руфус думал о чём-то своём. Росаура могла бы услышать, как стремительно и вместе с тем методично его мысль проигрывает различные варианты и комбинации.

— Видишь ли, если б он оказался просто влюблённым идиотом, это бы значительно облегчило жизнь. Этот Крауч часом не расспрашивал тебя о деле Фрэнка и Алисы?

— Он… Он расспрашивал, каким боком я вообще могу быть причастная к этому делу, — припомнила Росаура. — Его очень удивило, что меня могут подозревать в соучастии… Конечно, мы поговорили об этом. Об этом все сейчас говорят.

— И чего только не говорят… — угрюмо сказал Руфус. — Он выдвигал свои версии произошедшего?

— Нет. Он… сначала говорил, что, несмотря ни на что, жизнь продолжается. А потом, уже после, он сказал, что на такое злодеяние способны только очень сильные люди. Страшные… и сильные.

Только произнеся это, Росаура осознала, сколько же ужаса в этих словах. В смутной тревоге она посмотрела на Руфуса и увидела, как омрачилось его лицо. Всё-таки, он был трижды прав, когда отказывался обсуждать с ней подробности дела. Сама мысль о случившемся заставляла содрогаться — как можно было облечь в слова тот кошмар, которому он стал свидетелем, а остальные с таким жутким упоением пытались воссоздать?..

— Вот так эти ублюдки и завоевывают симпатии молодежи, — сурово сказал Руфус. — Они заходят за грань, потрясают безнаказанностью, и вместо того, чтобы называть вещи своими именами, вы говорите о них: «Сильные люди», — прежде, чем Росаура принялась бы спорить, он сказал: — Ты говоришь, «уже после». Что это значит?

— После допроса, — глухо сказала Росаура.

— Значит, он продолжил расспрашивать тебя о деле Фрэнка и Алисы после допроса. Продолжил допрос!

— Нет, Руфус, он меня вывел оттуда, я бы больше не выдержала…

— И в твоих глазах стал спасителем, забрал тебя, когда ты уже ничего не соображала и могла выболтать всё, что угодно! Он не пытался проникнуть в твоё сознание?

Скримджер распалялся, и Росауре становилось всё больше не по себе. Его тон слишком напоминал тот, который взял офицер Сэвидж, допрашивая её. Быть может, поэтому она воскликнула поспешно, лишь бы всё это прекратилось:

— Нет, что ты, я не почувствовала никакого вмешательства!

Техника проникновения в чужое сознание или легилименция могла быть безболезненной, только если происходила с полного согласия волшебника, насильное же вторжение было сродни пытке электричеством, когда чужой разум кромсал разум твой, рылся в мыслях и образах, выуживая необходимую информацию и без разбору отметая всё лишнее. Человек, в сознание которого вторгались с помощью заклинания «Легилименс», заново, с прежней остротой переживал все события, образы которых отпечатались в его сознании. Выдержать это мог только волшебник, хорошо закалённый в окллюменции — технике закрытия сознания от чужого вмешательства. Однако на то, чтобы держать защиту, уходили силы, и ментальное противоборство могло причинять огромную боль. На седьмом курсе Слизнорт на дополнительных занятиях обучал слизеринцев азам окллюменции, поскольку опытному легилименту не требовалось даже использовать палочку и произносить заклинание, чтобы проникнуть в чужое сознание, а хранить свои мысли лучше при себе неприкосновенными — особенно в такие трудные времена.

— Барти не идиот, конечно, — продолжала Росаура, — и вряд ли он в меня влюблён, но он всё ещё мой одноклассник, мы были, можно сказать, друзьями. Он попытался помочь мне, как мог, и видеть здесь двойное дно, что-то хуже, чем естественное желание молодого человека покороче сойтись с девушкой…

— Такая у меня работа — во всём видеть двойное дно.

— Но зачем ещё ему всё это, как не чтобы произвести на меня впечатление? Как видишь, его не остановил даже тот факт, что я живу с мракоборцем, — Росаура надеялась свести всё к шутке, но Руфус вновь помрачнел.

— Ты сказала ему о нас?

— Кажется, я не упоминала твоего имени, если тебя это так волнует! — в притворном возмущении воскликнула Росаура и едко добавила: — Но разве весь Мракоборческий отдел о нас не знает? Сэвидж, кажется, дико ревнует.

— Я не о Сэвидже, — строго сказал Скримджер.

— Хорошо, Крауч-старший тоже всё прекрасно знает. Какая уже разница…

— Одно дело один Крауч…

— А другое дело — другой Крауч, да что ты!

— И всё-таки это сын, а не отец, запечатал в письмо чары прослушки, хотя одного приглашения на вечеринку, вероятно, было бы вполне достаточно, чтобы выманить тебя и ещё раз расспросить с пристрастием.

Росаура уже пожалела, что не записала Барти в идиоты. Всё было бы так просто…

— Почему же ты так уверен, что именно сын, а не отец? Я бы на вашем месте, господин следователь, не исключала, что Крауч-старший увидел, кому отправляет письмо Крауч-младший, и как раз чары-то и запечатал. А Барти просто хотел со мной встретиться, а там уж на его совести, чего ещё он хотел. Лишнего на него наговаривать я тоже не собираюсь. Да, может, у него нездоровый интерес ко всей этой трагедии — а у кого нет? Все сейчас из-за этого с ума сходят, не так ли? И только я одна, кажется, ничего не знаю.

— И слава Богу.

Росаура хотела бы поспорить, но то, как Руфус выдохнул эти слова, заставило её замолчать.

* * *

И всё-таки, уже на кухне, едва позавтракав, Росаура, осмелев, вновь заговорила о том, что больше возмущало её, чем пугало:

— Руфус, я скажу, почему я так уверена, что это Крауч-старший решил установить прослушку. Он знает, что я живу с тобой, и он знает, что ты делаешь всё, чтобы раскрыть дело — в одиночку. Он хочет знать всё о твоих действиях. Они ведь используют тебя! Крауч ждёт, что ты выйдешь на след, но не собирается тебе помогать…

— Я знаю.

Прислонившись к подоконнику, раскуривая сигарету, он казался спокойным до равнодушия. Росаура погорячилась:

— Когда ты свалишься в изнеможении, думаешь, они тебя поблагодарят?

— Думаешь, меня заботит их благодарность?

— А Грюм! Он тоже тебя бросил!

Задней мыслью она понимала, что оскорбила боевое товарищество и Руфус будет в своем праве прогневаться, однако он лишь приподнял бровь, разве что не без усмешки, но с холодом проговорил:

— Леди Макбет, чего ты добиваешься? Зачем настраиваешь меня против моего друга? (В трагедии У. Шекспира «Макбет» именно жена главного героя подговорила его совершить тяжкое преступление, и не одно)

Росауре, однако, польстило такое обращение; вжившись в роль, вроде полушутя, а вроде с видом искусительницы она пропела:

— Так ты и без меня все понимаешь!..

— Вот именно.

Чем более хладнокровен он был, тем сильнее в ней разгоралась искра. Росаура поднялась из-за стола и с грацией пантеры подошла к Руфусу, приобняла за крепкие плечи, заглянула в невозмутимое лицо, зашептала пылко:

— Я не хочу, чтобы ты обманывался, ведь они тебя передали! Ты один…

— Один? — голос его был ровен, но вмиг он обратил к ней взгляд, от которого все маски упали с её лица и разбились об пол. Теперь она осталась перед ним женщиной, которая принадлежала своему мужчине, укрощенная, приласканная.

— Я с тобой.

Что-то вспыхнуло в его глазах. Несмотря на это, всё-таки скорее по привычке Росаура не сдержалась и воскликнула с укором:

— Но ты сам не хочешь, чтобы я была рядом с тобой всегда!

— Дело вовсе не в том, чтобы тебе выполнять мою же работу, — мотнул Руфус головой и растёр сигарету в пыль. — Вопрос, так ли уж ты хочешь быть рядом со мной, тем более всегда.

Он не сводил с неё испытующего взгляда, для верности взял за локоть, и в его словах послышался отголосок мучительного сомнения, чья судьба решалась в эти секунды:

— Если мне снова придется сделать что-то, что совсем тебе не понравится… Ты сможешь понять, что это единственный выход? Возможно, ты не захочешь больше видеть меня, но мне нужно, чтобы ты понимала: других вариантов нет. Не в этих обстоятельствах.

Росаура закачала головой.

— Не думай, что мне хоть капельку жаль тех тварей. Я лишь боюсь, что жестокость навредит тебе самому. Что ты перестанешь быть тем…

— Кем ты бы хотела, чтобы я был?

— Кто ты есть. Руфус, прошу…

— Я не философ и не богослов. Я делаю то, что необходимо, нравится мне это или нет.

В его голосе было столько твердости, а во взгляде — решимости, что Росаура вся затрепетала. Самим нутром она ощущала в нём силу, с которой сокрушают крепости. В том было величие, пагубное или победоносное — Бог весть, но перед ним подгибались колени.

Она шагнула к нему и, едва совладав с голосом, произнесла:

— Так сделай это.

Когда он смотрел на неё, то и сам был будто опьянён. Росаура не понимала ещё, что, чувствуя его власть над собой, сама имела власть над ним, быть может, ещё бо́льшую. Она ли обезглавила последнее сомнение, что удерживало его у края?.. Этот вопрос не даст ей спать спокойно ещё много, много ночей. Но пока он её целовал, она не могла думать ни о чём, кроме того, что наконец-то приручила его, заполучила, и чтобы удержать его такого, близкого, искреннего и родного, она должна была овладеть им всецело. Она сжала руки на его шее, и он ещё больше приблизил её к себе, подхватил и усадил на подоконник. Коснувшись затылком холодного стекла, дрожа от жара в груди, Росаура пожалела, что окна их дома зачарованы и даже птицы небесные не увидят, как любит её человек, который никогда и никого не подпускал к себе настолько близко. То, что происходило с ними с той секунды, как они узнали друг друга, до сих пор казалось тем, что случается лишь раз, будто во сне, а не чем-то, что бывает отныне и навсегда, — и тем отчаяннее желала Росаура вновь получить подтверждение его преданности. Она не догадывалась, что и он в тот день думал о том, как желанно и невозможно удержать в руках ускользающую красоту.

— Тише.

Руфус вскинул голову и обернулся, не отнимая ладони от щеки Росауры.

* * *

Росаура проследила его взгляд: зеркало в прихожей озарилось тусклым светом, показывая юркую фигурку человека, который проворно взбирался по подъездной лестнице. Несмотря на небольшой рост, незваный гость перешагивал через ступеньку, и его усердие внушало уважение и некоторую тревогу. Ткань капюшона спадала на лицо так, что разглядеть его было невозможно. Росаура вздрогнула, расслышав хлёсткий звук — это Руфус выхватил палочку.

— Ради всего святого, не пытайся открыть дверь без моего разрешения, — сказал он ей отрывисто через плечо, механически застегнув верхние пуговицы рубашки. — Иди в спальню и если что…

Конечно же, Росаура никуда не пошла. Достав палочку, она вышла в прихожую вслед за Руфусом. Тот и хотел бы возмутиться её неповиновением, однако в этот момент в дверь постучали…

— Быть не может! — воскликнула Росаура, заглядывая в зеркало, в котором теперь отражалось веснушчатое лицо, вздёрнутый нос, лукавые зелёные глаза тринадцатилетней девочки. — Это же Фанни!

Однако Руфус не выказал ни удивления, ни тем более радости — он будто оцепенел, весь посерел, как если бы оправдались его худшие опасения, и с кончика его волшебной палочки слетели багряные искры. Росаура схватила его за каменное плечо и взмолилась:

— Руфус, не горячись, клянусь, это она, просто проверь!

Он дёрнул плечом, освобождаясь от её руки, и произнёс железно:

— Конечно, проверю.

Наученная горьким опытом с миссис Лайвилетт, теперь Росаура понимала, какое жуткое сомнение завладело воображением Скримджера: если за дверью злоумышленник, принявший облик Фанни О’Фаррелл, то настоящая Фанни… в лучшем случае обманута, в худшем — похищена. Нет, не мертва… пока что: оборотное зелье теряет свою силу, если человек, чьим обликом захотели воспользоваться, умирает.

Тем временем нежданный гость утомился молотить в дверь кулаком и долбанул с ноги.

— Дядя, ну открой уже! — звонкий голос был и Скримджеру, и Росауре прекрасно знаком, но сомнений не развеял; впрочем, вынудил действовать.

— Что Фиона О’Фаррелл сделала со своим первым выпавшим молочным зубом?

— Я повесила его на шею! Вообще-то, я хотела собрать ожерелье из всех своих молочных зубов, но Юджин украл его у меня, когда я собрала уже четыре. Нет, стой, пять! Клык-то он мне выбил, поганец…

Руфус на миг опустил голову, будто его шею миновал удар топора, и прошептал, то ли Росауре, то ли себе:

— Это она.

— Ну, долго мне ещё тут торчать?!

Руфус с обречённым видом посмотрел на Росауру.

— Ты хоть представляешь, что будет, если мы её впустим?

— Стихийное бедствие в масштабе небольшой квартиры.

— Дядя!!!

Скримджер усмехнулся и сказал громче, строже, чтоб и сомнения не возникло, будто он может быть растроган:

— Так и собралась в ловушку угодить? Задавай вопрос.

— Ты издеваешься? Только проклятущий Скримджер будет держать родную племянницу на пороге полчаса в такой мороз!

— Вопрос.

— Ла-адно… Какие сигареты курит Руфус Скримджер, м?

— Ишь, знаток нашёлся…

— Ворчите вы очень похоже, сэр, но отвечайте-ка на вопрос!

Скримджер покачал головой и пробормотал:

— Чертовка.

И громче:

— Чтоб я тебе сказал, а ты с них потом не слезла? Держи карман шире.

— Ты же подарил ей тогда целую пачку! — вспомнила Росаура.

— И заколдовал её, что стоит достать сигарету, как они все в ириски превратились бы, — усмехнулся Скримджер.

— Ты шпион! Предатель! — донеслось из-за двери.

— Кто бы говорил! Ты как вообще узнала этот адрес?

— Бабушка мне сказала! По секрету!

— А бабушка сказала, что мне теперь придётся переезжать? — грозно осведомился Руфус Скримджер, когда распахнул дверь перед своей племянницей, а та, недолго думая, повисла у него на шее.

Вслед за неимоверным облегчением вспышкой в голове Росауры пронеслась пугающая мысль, и стыд забурлил в её груди, как переваренное зелье в котле, накрытом крышкой: что подумает Фанни, когда увидит в доме дяди свою школьную учительницу?! В прошлый раз Фанни застала их в весьма компрометирующем положении, однако Хогсмид ещё можно было счесть нейтральной территорией, а посиделки за бокалом пунша — относительно невинными, но теперь… Какой же стыд… Хвала Мерлину, она хоть успела надеть приличное платье… Может, Руфус был прав, когда приказал ей бежать в спальню, и правда ещё не поздно спрятаться в шкафу?.. Пока у Росауры оставалось время для отступательного манёвра: Фанни не собиралась отлипать от ненаглядного дяди.

— Девяносто девять к ста, что меня не было бы дома, — выговаривал ей Скримджер. — В подъезде ночевала бы?

— Бабушка узнала у твоего шефа, что ты сейчас в отпуске.

— Очередное предательство. И, думаешь, раз я в отпуске, то целыми днями лежу на диване и только и жду, как мне родственники дверь с ноги вышибут? Какая самонадеянность, О’Фаррелл!

— Ну, видишь, мне повезло. У меня есть четырёхлистник, кстати, на удачу, — Фанни выудила из-за ворота шерстяной мантии искрящийся магией кулон. — Тебе бы пригодился, да? Хочешь, подарю?

— Ирландская поросль, — пробормотал Скримджер и тяжело прислонился к стене.

— Мерлин! — спохватилась Фанни. — У тебя же нога больная, дядя!

— Теперь у меня ещё и головная боль в твоём лице.

— А ты покажешь шрам? — замирая от восторга, прошептала Фанни. Скримджер, наверное, пожалел, что не может ходить сквозь стены, и просто в утомлении закрыл глаза. Фанни чуть угомонилась.

— Прости-прости, я на тебя набросилась…

— Всего-то вторжение голодных пэдди, чего мои глаза не видели… (пэдди — пренебрежительное прозвание ирландцев, так что Фанни имеет все основания оскорбиться)

Фанни возмутилась, топнула ногой, отвернулась от Скримджера и тут заметила Росауру.

На её лисьем личике отразилось сразу столько эмоций, что выявить какую-то довлеющую было бы чересчур сложно, примерно как искать самый яркий кусочек в калейдоскопе. Росаура же волевым усилием заставила себя распрямиться и заглушить самоуверенностью растерянность.

— Здравствуйте, мисс О’Фаррелл, — ужасным учительским тоном произнесла Росаура.

В конце концов, что это с ней? Она отстаивала свою правду перед отцом и матерью, её здесь видел Аластор Грюм, она терпела грязные намёки от назойливой соседки, она выдержала допрос мерзавца Сэвиджа, и даже в гибельной хватке призрака она не отреклась от своего — а то, что это её, кровное, было признано и возвращено ей сегодня утром благодаря чуду прощения. Почему же перед несмышлёной девочкой она должна что-то скрывать и хвостом вилять?

—Про-о-офессор Вэйл! — воскликнула Фанни, и Росаура еле удерживала невозмутимую мину, лишь бы не рассмеяться от того, насколько идеально круглыми могут становиться глаза Фионы О’Фаррелл. — Ой, здрасьте…

— Здравствуйте, мэм, — поправил племянницу Скримджер.

Фанни перекатила свои глазища на дядю. Дядя хранил невозмутимость векового утёса под натиском бешеных волн девчачьего любопытства. Фанни ещё разок взглянула на Росауру, но решила воздержаться от расспросов. Её благоразумие выразилось в глубокомысленном:

— Ла-а-адненько.

— Мисс О’Фаррелл, вы, наверное, замёрзли, пока добирались? Позвольте пригласить вас к чаю.

Росаура сама не знала, откуда в ней взялась эта твёрдость, но, в конце концов, разве этот дом не признал её хозяйкой? Указав палочкой на чайник, Росаура вернулась в гостиную, где в стеклянном шкафу призывно позвякивали чайные блюдца и серебряные ложечки. Старинный сервиз почувствовал, что наконец-то может сослужить добрую службу хозяевам этого дома, а не только пыль собирать. Росаура, повинуясь наитию, взмахнула палочкой, и откуда-то взвилась в воздух чудесная скатерть, расправилась и опустилась на дубовый стол, к которому тут же примкнуло три стула.

— Как ты добралась? — пока Росаура правила бал, Скримджер, маститый следователь, грамотно воспользовался замешательством подозреваемого.

— На «Ночном рыцаре», — пожала плечами Фанни. Волшебный автобус, который по мановению палочки волшебника прибывал к месту вызова и за пару часов мог развести своих пассажиров по всей стране, несмотря на доступность, нечасто пользовался популярностью: слишком уж лихо гнал его бессменный водитель, а страховка за поломанные шеи не входила в весьма дорогую оплату проезда.

— Теперь и «Ночной рыцарь» знает мой адрес, великолепно, — фыркнул Скримджер.

— Эй, я попросила высадить меня на перекрёстке! Вся околела, пока нашла нужный дом!

— Ну-ну. «Ночной рыцарь» провёл маршрут в Ирландию?

— Дядя, ты же знаешь, что мы на Рождество все съехались к бабушке и проводим у неё каникулы! — с толикой обиды воскликнула Фанни.

— Откуда ж мне знать.

— Ой, не заливай! Ты читаешь все письма, только ни на одно не отвечаешь.

— Я бы ответил, если бы было что.

— Ну да, например… — Фанни покосилась на Росауру, — тебе, оказывается, есть с кем отметить Новый год.

— Да, весьма рад, что ты меня навестила.

Фанни ошеломлённо поглядела на Скримджера. Дождаться от него выражения родственных чувств, кажется, она уж и не чаяла. Но кто бы усомнился в том, что он был искренен? И Фанни, и Росаура видели, как светятся его львиные глаза. Он же сказал:

— Шляпу снимай.

И провёл Фанни в гостиную, где Росаура уже разливала чай. К сожалению, по щелчку пальцев невозможно было призвать на стол свежие пирожные или хотя бы маковый рулет, и путь Росаура постаралась сервировать стол подсохшими тостами с джемом, выглядел он точно не под стать праздничному событию. Честолюбие Росауры испытало ощутимый укол. Мать бы такое с рук не спустила!

— А у тебя тут… уютненько, — протянула Фанни, с ногами забираясь на стул — она явно не знала, куда себя деть, но тоже решила держаться как можно уверенней. Видимо, вылазка к дяде подразумевала под собой грандиозный план, и, перейдя Рубикон, Фанни почла бы позором ретироваться. Посему с ожесточением принялась хрустеть тостами. Скримджер до того задумчиво наблюдал за этим варварским действом, что Фанни всё же смутилась.

— Фто?

— А ты выросла.

Фанни надулась от удовольствия, как индюшка.

— Если пы ты чафе нас нафещал…

— Заметь, я не сказал, что ты повзрослела.

Так же быстро Фанни сдулась.

— Оно и к лучшему, — сказал Скримджер, и Фанни, вконец растерянная, решила стрескать ещё один тост.

Несколько секунд все слушали напряжённый хруст, пока Росаура не предприняла попытку завести светскую беседу:

— Как ваши каникулы, мисс?

— О, фоопще круто! — воскликнула Фанни и чуть не подавилась.

— Прожуй сначала, — сказал Скримджер.

Фанни гулко сглотнула. Скримджер вздохнул. Фанни улыбнулась до ушей и затараторила:

— У бабушки такой большой дом, мы туда все… — она бросила убийственный взгляд на Скримджера, — ну, почти все набиваемся доверху, и целый день кутерьма, потому что у меня кузенов завались, но, к сожалению, приехал Юджин, а Юджин старше меня всего-то на четыре года, но уже закончил школу и теперь выпендривается, что мы для него мелочь. Мы угробили его снежками, чтобы не выделывался. Правда, в этом году мы снова не пошли в большой поход по предгорьям, потому что, ну… Опять нельзя выходить за территорию. Из-за этого всего.

Фанни помрачнела, но тут же перевела горящий взгляд на Скримджера.

— А ты хорошо их знал?

Скримджер не стал уточнять, о ком она заговорила. Его лицо застыло, когда он сказал только:

— Да.

Фанни не унималась:

— Это правда, что у них совсем маленький…

— Да.

— Кошмар! Ты знаешь, что там на самом деле произошло? Они боролись? Там была схватка…

— Нет.

— Как так? Дядя, ну ты же наверняка знаешь все подробности, ну расскажи!

— Да. Знаю.

Спустя секунду Скримджер перевёл взгляд на Фанни, но та уже смолкла — достаточно было услышать, как он произнёс эти простые слова. Вмиг на лице Фанни отразилась растерянность, она проговорила виновато:

— В этих газетах какую только чепуху не пишут, я просто надеялась, что ты объяснишь всё как есть.

Не сказать, что в тот момент Росаура не была солидарна с Фанни, но говорить что-то Скримджеру поостереглась.

— Об этом ещё долго будут писать, — сказал он, снова устремив невидящий взгляд в окно. — Пока мы не схватим тех, кто это сделал.

Он сказал это так буднично, что человек посторонний и не заподозрил бы чудовищной глухой ненависти в нём, но Росаура и Фанни были близки к Руфусу Скримджеру, они слышали, как ярость когтями раздирает его грудь.

Фанни выглядела напуганной и восторженной одновременно; казалось, только инстинкт заставил её сидеть ровно в присутствии грозного хищника. Вся воля потребовалась ей, чтобы лишь сказать негромко:

— Жалко, что ты не можешь расследовать это дело!

Вот правда, что именно говорить, она не подумала. Скримджер оглянулся на неё, как будто в первый раз увидел.

— Не могу?..

Если бы гриффиндорцам был ведом страх, Росаура сказала бы, что Фанни здорово струхнула и вот почти жалобно протянула:

— Ну, ты же до сих пор лечишь свою ногу, да?

— Это не должно становиться препятствием…

— Но как ты будешь их преследовать, дядя! — воскликнула Фанни, возмущённая недалёкостью заслуженного мракоборца.

— Работа следователя вовсе не сводится к погоням и перестрелкам, Фанни, — ровно произнёс тот.

— Это да, — отмахнулась Фанни, — но в самом конце, когда вы их поймаете, они же наверняка окажут сопротивление! Они же не какие-то воришки из Лютного, они напали на двух мракоборцев, и чтобы их захватить, наверняка вам придётся за ними погоняться!

— Не какие-нибудь воришки… — глухо повторил Скримджер.

— Ну а как же тебе гоняться за ними с раненой ногой! — довела Фанни мысль и, торжествуя от осознания своей правоты, только спустя пару секунд поняла, что сказала лишнего. Впрочем, Фанни было уже тринадцать лет, и несмотря на мальчишеские замашки, в ней начинала пробуждаться женщина, поэтому она выбрала известную тактику: нарушив чужой покой неловким вторжением, таранить его дальше прямыми обвинениями. Росауре был прекрасно знаком этот ход:

— Ты правда что ли из-за этого не хочешь с нами видеться? — вскинулась Фанни будто с давно затаённой обидой.

Скримджер посмотрел на неё со всей строгостью:

— Ты, конечно, не повзрослела, но всё-таки должна понимать, что моя служба…

— А мама сказала, что ты просто стесняешься своей трости.

Пару мгновений Скримджер молча глядел на Фанни. Той чутье всё-таки подсказало, что на этот раз она пересекла черту окончательно и бесповоротно. Тогда Фанни, задержав дыхание, будто перед прыжком в бездну, выпалила:

— Так вот, вообще-то, трость — это очень круто.

— Круто.

Скримджер произнес это словцо чуть ли не по буквам.

— Круто! — не чувствуя подвоха, горячо подхватила Фанни. — Во-первых, это показывает, что у тебя военное прошлое. Боевые раны! Это же круто! Во-вторых, это теперь у тебя дополнительное оружие! Можешь спрятать в трости шпагу.

— Шпагу.

— Нет, лучше кинжал! И когда никто не подозревает, выхватишь его и прирежешь мерзавца! А ещё это обманка. Вот на тебя напали, подумали, ну что он может со своей тростью, повалят на землю и решат, что с тобой кончено. А ты тростью сделаешь подсечку…

— Не торопись, я записываю.

Фанни неверяще проглядела на Скримджера, а тот отвечал ей угрюмой усмешкой.

— Мы ещё повоюем, да, Фанни? — сказал он. Росаура сжала край скатерти. Бог весть, сколько мужества потребовалось Руфусу Скримджеру, чтобы заговорить о своём главном страхе с улыбкой.

Фанни же расцвела и уже не смогла усидеть за столом.

— Поиграем в снежки?

— Помимо тысячи других причин, почему это самое глупое предложение, скажу хотя бы, что сейчас очень опасно лишний раз покидать дом, тем более в такой шумной компании.

Да уж, кем себя Росаура и Фанни возомнили, чтобы рассчитывать на большее… А Скримджер ещё и проворчал:

— Не могу поверить, что Айрис отправила тебя одну до Лондона!

— Ну, чисто технически она не отправляла…

Теперь Скримджер подскочил из-за стола.

— Твоя мать не знает, где ты?

Фанни прятала панику за широченной улыбкой.

— Она бы не пустила меня, если бы я сказала, верно?

— Ты сбежала из дома…

— Я не сбегала, я просто ненадолго отлучилась…

— Пересекла всю страну, чтобы…

— Это был спланированный ход!

— И твои родители не знают, где ты?!

— Да они не спохватятся раньше ужина! — обиженно заголосила Фанни. Они со Скримджером оба опёрлись на свои стулья и сверлили друг друга страшными взглядами, что волосы дыбом стояли. — Ты же знаешь, дом огромный, нас там детворы выше крыши, ну, я сказала на всякий случай Коннору, чтобы он, если что, сказал маме, что я обиделась на всех и заперлась в шкафу, я так делаю, и мама меня уже и не пытается вытаскивать! А если спохватятся на ужине, Коннор скажет, что я объелась канареечных помадок и пошла спать!

Скримджер, яростно хромая, зашагал по комнате, даром что стулом в стену не бросил.

— И ты, конечно, не оставила даже записки!

— Чтобы они за мной погнались?

— Матери и отца тебе не жалко, что они уже третий час, небось, на стенку лезут и…

— Что-то не припомню, чтобы ты писал нам записки, перед тем как уходить на очередной рейд, дядя!

Скримджер замер и обернулся к Фанни.

— А с меня не надо брать чёртов пример.

— Ну вот так, тащилась я к любимому дядюшке через всю страну, чтобы выслушать, какая я скотина неблагодарная!

То, что Фанни тоже не запустила стулом в стену, делало честь её самообладанию. Однако дальше испытывать выдержку двух вспыльчивых родственников Росаура не собиралась.

— Постойте, — всё-таки, полгода в школе — уже много для опыта, и учительский тон у Росауры был поставлен отлично, спорщики замолкли и оглянулись на неё. — Можно же известить родителей мисс О’Фаррелл, что она в Лондоне в полной безопасности.

— Правда, дядя! — тут же позабыв о своей обиде, воскликнула Фанни. — У тебя есть сова?

— Пока сова долетит, твоя мать вся поседеет, — отрезал Скримджер. — Даже летучая мышь часа три-четыре на такое расстояние будет добираться. Легче запаковать тебя, О’Фаррелл, в посылку…

— Дядя!

— Патронус! — воскликнула Росаура. — С Патронусом можно отправлять короткие сообщения, помнишь, как Фрэнк известил тебя об их прибытии в Хогвартс…

Скримджер сосредоточено поглядел на Росауру.

— Верно, для Патронуса не существует времени и расстояний. Это высшая магия.

— Но тебе-то раз плюнуть, да? — Фанни сгорала от предвкушения увидеть лучшее колдовство в исполнении любимого дяди, которое к тому же разом решило бы все её проблемы. Росаура, конечно, всецело разделяла воодушевление Фанни. Сама она ни разу не вызывала Патронуса и с момента, как Грозный Глаз Грюм настоятельно посоветовал ей обучиться этой магии, так и не собралась с духом, чтобы попробовать. Дело в том, что когда речь заходила о высшей магии, дело всегда касалось в первую очередь души волшебника, а не только лишь его волевых качеств и уровня мастерства. Человек, лишённый душевного покоя, погружённый в тревогу или более тягостное состояние, обуянный страстями или злобой, человек надломленный не мог бы высечь из своей волшебной палочки и крохотной серебряной искры, не то что полноценного Патронуса. Росаура никогда не была уверена до конца, что вообще способна на это, и всегда замирала в восхищении, глядя, с какой лёгкостью с этим справляются редкие колдуны. Конечно же, Руфус должен был уметь это делать — хотя бы по долгу службы.

Ощутив на себе выжидающие взгляды, Скримджер, будто только сейчас осознав, что расхаживал по комнате, позабыв о больной ноге, тяжело опёрся о спинку дивана и нахмурился. Фанни чуть не подпрыгивала от нетерпения, но в молчании Скримджера было тяжёлое чувство, которое заставило всех тоже примолкнуть, даже затаить дыхание и ощутить непонятный, давящий стыд. Руфус достал палочку и, не поднимая глаз, сказал:

— Попробовать, конечно, стоит.

По тому, как опустились его плечи, стало ясно, что ожидания Росауры и Фанни давят на него немилосердно, и он даже бросил краткий взгляд на дверь в спальню, будто желая уединиться там для попытки, в успехе которой не был уверен, но гордость, которая так мучила его, не позволяла ему и скрыться, словно этим он заранее расписался бы в поражении.

Руфус выпрямился и с отстранённым видом коротко взмахнул палочкой. Ничего не случилось. Он попробовал снова. По комнате потянуло сквозняком, и Росаура почувствовала злую досаду, разлившуюся в воздухе.

«И правда, — осознала Росаура, — откуда ему взять сил?»

Он стоял прямо, как солдат, вознамерившись в привычной борьбе подчинить своей воле обстоятельства. Подсказывало ли ему сердце, что в этот раз самому следует подчиниться — тому таинственному доброму чувству, в котором вызрела бы смиренная просьба о помощи?

Когда он стегнул по воздуху палочкой в третий раз, на дверном косяке прорезалась царапина, как от сабельного удара. Фанни поёжилась. Росаура опустила глаза.

«Но ведь у него нашлись силы, чтобы простить меня… Чтобы любить меня и Фанни…» Она хотела подойти к нему и взять за руку, но вовремя поняла, что он этого не потерпит, не сейчас. Тогда Росаура тихо окликнула его:

— Руфус.

Он оглянулся. Она улыбнулась ему и вздохнула про себя: «Боже, пусть ему придёт облегчение, прошу». Его взгляд прояснился — будто он вспомнил, где находится и кто рядом с ним. Росаура чуть заметно кивнула ему, а он словно этого и ждал.

— Эспекто Патронум! — негромко произнёс Руфус, и комната озарилась серебряным сиянием. По стене в жемчужной дымке пробежала словно сотканная из облачных лоскутов лохматая собака с острой лисьей мордой и ласковыми глазами; обведя собравшихся умным строгим взглядом, будто подсчитав вверенных ей овец, она вильнула пушистым хвостом, грациозно вытянула переднюю лапу в белом чулке и умчалась в снежную пустоту за окном.

Фанни взвизгнула и захлопала в ладоши. Росаура, придерживая в груди обрадованное сердце, тихо спросила:

— Это Сенга?

— Думаю, да, — коротко ответил Руфус. Его глаза ещё хранили неземное сияние, и в тот миг, взгляни в зеркало, он сам бы себя не узнал: редкий покой на душе вернул ему молодость, само умение жить.

— Он убежал? — спросила Фанни. — А сообщение?

— Она сама выберет нужные слова, — сказал Руфус. — Я ведь послал её с нужным намерением.

— Потрясающе, — присвистнула Фанни. — Я тоже так хочу! Дядя, научи!

— Ты в школе учишься не чтобы меня истязать, — он опустился на диван и чуть прикрыл глаза, как и подобало раненому бойцу.

— Профессор! — впервые за день Фанни, поборов смущение, подозрения и Бог весть что, обратилась к Росауре. — Вы же будете нас учить Патронусу? Ну хотя бы на старших курсах?

Росаура смутилась, но следовало держать марку:

— Ну, если жива буду…

А про себя добавила: «И сама потружусь научиться…»

— Вы что такое говорите! — искренне возмутилась Фанни. — Это всё из-за того, что вы с ним слишком много общаетесь, — она бесцеремонно ткнула пальцем в Скримджера. — Худшего пессимиста ещё поискать!

— Нет, мисс О’Фаррелл, я просто с содроганием представляю, что через пару дней мне придётся снова войти в клетку с волками. У вас уже не молочные зубки!

— Ну, — Фанни смущённо заулыбалась, — мы ж так, любя…

— Вообще-то, я беру у мистера Скримджера уроки самообороны.

Росаура сама подивилась, как убедительно прозвучала эта фраза. Судя по изумлению Фанни, её не подвело и серьёзное выражение лица, и на всякий случай она ещё скрестила на груди руки, чтоб выглядеть основательнее. Фанни покосилась на Скримджера.

— Именно, — веско подтвердил он.

Изумление на лице Фанни сменилось осознанием, а затем — облегчением.

— А я-то думала, что вы… ну… в общем… — щёки её стали краснющие, будто их свёклой натёрли, тем более что заговорщицкое молчание взрослых казалось ей полным осуждения за неподобающие домыслы. Проглотив комок непереваренных эмоций, Фанни выдала: — Круто. Реально круто, мэм! А дядя показал вам какие-нибудь классные приёмчики?..

— Да, например, «как отвязаться от докучливой девчонки», — буркнул с дивана Скримджер.

— Приготовить новогодний брусничный пирог! — Росаура хлопнула в ладоши, и Фанни даже не успела обидеться. — Я только сбегаю в магазин…

— Постой, одна… — Руфус уже хотел было подняться, но Росаура замотала головой:

— С вашим добрым напутствием, сэр. И мантией-невидимкой, конечно же!

Она сказала это, больше чтобы его успокоить, но мантией действительно воспользовалась, подумав, что есть некая мудрость в том, когда делаешь что-то, что кажется тебе бесполезным, только потому, что другому это кажется важным.

— А вы, главное, не передеритесь, — усмехнулась Росаура на прощание.

— Я просто сразу полезу на стенку, — покачал головой Скримджер, заметив, как разгорелись глаза Фанни, которая тут же подсела к нему на диван со словами:

— Дядя, ну ты же расскажешь, как тебе раздраконило ногу…

* * *

Росаура, закутавшись в меховой ворот пальто, плотно прикрыла дверь. От небывалой радости она будто парила над землей, но на первой же ступеньке остановилась как вкопанная. По лестнице тянулась тёмная дорожка засохшей крови. Росаура подумала об одном — как хорошо, что внимательность всегда была слабой стороной Фионы О’Фаррелл. Дрожащей рукой Росаура взмахнула палочкой, и страшный след её преступления исчез в мгновение ока. Если бы можно было так же легко убрать его из памяти! Но… нужно ли?

Ей всё ещё было больно и тесно в груди — от вины. Возможно, так правильно. Вина будет удерживать её от преступления впредь. Поскольку — Росаура поняла это ясно и твёрдо, раз и навсегда, — прощение не даёт никаких гарантий. Это добровольный риск, на который идёт человек зачастую вопреки здравому смыслу и всегда — по любви. Тот, кого простили, волен снова совершить ошибку, а тот, кто простил, волен снова раскрыть своё сердце, понимая, какая это удобная цель. Вот и вся правда.

На улице морозный воздух не обжёг ей лица — щёки её так и рдели. Росаура еле сдержала себя, чтобы не скупить все сладости, утку и мешок яблок. Радость переполняла её, и ей хотелось побаловать Фанни, повеселить Руфуса, не только показать себя прекрасной хозяйкой, но действительно ею стать. Она едва оторвалась от красно-зелёных праздничных салфеток и вороха мишуры с огоньками, напомнив себе, что может наколдовать такие же по мановению палочки. Всё-таки, магглы порой творили волшебство собственными руками получше волшебников. Будет ли этично с её стороны как преподавателя подарить Фанни вон того плюшевого оленя в свитере?.. А если… когда… Руфус исполнит свой долг и перестанет откладывать перемены в своей жизни, она ведь станет для Фанни не просто преподавателем! И не только для Фанни, там же с его стороны, оказывается, целое скопище детей! И всем-всем Росаура будет дарить подарки, а там уж и… Росаура обрывала себя, заставляла думать о насущном, но потом, выйдя из очередного магазинчика на улицу, на которой застыл тусклый зимний закатный свет, посмотрела на кружащийся в морозном воздухе хрустальный снег и вздрогнула от мысли: а почему она не может позволить себе помечтать? Потому ли, что он предостерёг её от праздных мечтаний? Но не он же разве сказал ей сегодня, что её сила — в надежде? Как устоять на тонкой грани между терпеливым воодушевлением и жадным ожиданием, Росаура пока не разобралась. В новогодний вечер у неё было одно желание: вот бы так, как сегодня, случалось чаще.

Когда Росаура возвращалась домой, темнота уже наступала ей на пятки. В голове промелькнуло опасение, не съели ли друг друга Фанни и Скримджер, и её кольнуло дурное предчувствие, когда на пороге её встретила подозрительная тишина.

— Вот и я… — тихонько окликнула тишину Росаура.

— Профессор Вэйл! — Фанни выпрыгнула из гостиной, как чёрт из табакерки, и Росаура от неожиданности уронила бы все пакеты, если бы они не висели в воздухе благодаря волшебству. — Наконец-то вы пришли!

— Успели соскучиться? — Росаура притворно вскинула бровь, но Фанни была на редкость молчалива, и Росаура не выдержала: — Что-то не так?

— Ну…

Росаура заметила, что Фанни говорит тихо, почти шёпотом, и это так не вязалось с обычным уровнем шума, который производила эта девочка, что стало не по себе. Может, Скримджер её заколдовал, чтобы она не верещала на всю округу?..

— Что такое?

— Ну… — на лице Фанни всё больше проступала паника, и это плохо сказывалось на сердце Росауры, которое забилось бешено. — Да ничего такого, мы просто… просто разговаривали, а потом дядя…

— Да что случилось? — Росаура, скинув пальто, шагнула к Фанни, а та вся сжалась, как пружина, и выпалила:

— Я отошла буквально на секундочку, чтобы налить чаю, вернулась, а он…

Росаура толкнула дверь в гостиную.

— А он уснул.

Потрясённые слова Фанни подтверждал вид, открывшийся Росауре: Скримджер без задних лап спал на диване и выглядел так, будто мечтал об этом всю жизнь.

— А может, он просто прикинулся мёртвым, чтобы я его не достала, — пробурчала Фанни.

— Что же, мисс О’Фаррелл, — произнесла Росаура, отметив, что даже шепча сохраняет учительский тон, — в любом случае вам следовало укрыть мистера Скримджера пледом.

Под ошеломлённо-смущённым взглядом Фанни Росаура приблизилась к дивану и продемонстрировала азы этой хитрой науки.

— Никогда не видела, чтоб человек так быстро засыпал, — пытаясь оправдаться, протянула Фанни.

— Ваш дядя — мракоборец. Их обучают особой технике сна, они могут спать сидя, стоя, на ходу, верх ногами и свисая с потолка, в любое время и в любом месте. Им дорога каждая минута отдыха.

— Свисая с потолка… — зачарованно повторила Фанни.

— Спросите его, когда он проснётся, — тут же предупредила Росаура возможную диверсию, подавляя дикое желание расхохотаться. — А пока разогрейте духовку, помогите мне разобрать покупки и изучите рецепт.

— Да мы с бабушкой готовили пироги всякие…

— Рецепт, мисс О’Фаррелл!

Росаура взмахнула палочкой, и пергамент с инструкцией подлетел прямо к носу Фанни. Та что-то пробурчала и потопала на кухню. Росаура, заслышав шуршание пакетов (она могла бы держать пари, что Фанни соблазнится и закинет за щёку лакричных конфет), обернулась к Руфусу и расстегнула пару пуговиц его рубашки, те, которые впивались в горло. Убрала прядь волос со лба и, нагнувшись, невесомо поцеловала его спящего. Ей показалось, или на лбу, между строго сведённых бровей, там, где она оставила свой поцелуй, чуть разгладилась глубокая непримиримая черта.

* * *

Фанни, конечно же, раскочегарила духовку как филиал ада, полакомилась не только лакричными конфетами, но и свежей булкой, рассыпала розмарин и пролила на рецепт вино. Собственно, за попыткой слизать винные капли с пергамента и застала её Росаура. Фанни ойкнула, и только взмахом палочки Росауре удалось уберечь бутылку красного полусладкого от трагической участи. «А у меня ещё ничего с реакцией», — похвалила сама себя Росаура и принялась за дело. Дело шло туговато, поскольку заставить Фанни надеть передник и завязать волосы оказалось не так просто, но потихоньку они приноровились и к тесной кухне, и к слишком горячей духовке, и к рассыпающимся продуктам, и, главное, друг к другу. Росаура с порога заметила за собой материнские замашки — неуклюжесть Фанни и невнимательность вызывали в ней немалое раздражение, и только задумавшись, что это не самая адекватная реакция на попытки тринадцатилетнего ребёнка помочь с приготовлением пирога, Росаура заставила себя успокоиться. Росаура учила Фанни замешивать тесто и перебирать ягоды, а судьба учила Росауру терпеть, смиряться, снижать планку ожиданий и наслаждаться моментом во всей его неидеальности. Когда Фанни опрокинула пакет муки и белая пыль взвилась по кухне, будто произошёл ядерный взрыв, Росаура миг кусала губы, чтоб не сказать чего лишнего (какого-нибудь тёмного проклятья, например), а потом сама не поняла, как это случилось, что её рука зачерпнула горсть муки и швырнула в Фанни. И как случилось дальше, что Фанни, на секунду остолбенев, вдруг расхохоталась и нанесла Росауре дерзкий реванш. Фиона О’Фаррелл так хотела сыграть в первый день нового года в снежки, что её мечта всё-таки сбылась, какие бы сварливые и скучные взрослые её не окружали.

— Мэм, а что будет на Святочном балу? — осмелев, спросила Фанни.

— Танцы, концертные номера, немного самодеятельности студентов, из отобранных выступлений, конечно же. А ещё фуршет. И руководство обещало, что будут гости, вероятно, высокопоставленные. Но это не должно вас смущать, главное — потанцевать от души. Отбой перенесут на двенадцать ночи! — шёпотом добавила Росаура.

Панибратство не принесло нужных плодов: Фанни как-то сникла и замкнулась, уныло помешивая тесто.

— Значит, будут сплошные танцы?..

— В основном, да. Всё-таки, главное — это дать молодёжи оторваться!

Фанни скорбно вздохнула.

— Ясненько, я в пролёте.

— Что так?

— Да я не умею эти бальные танцы… То ли дело джига! Папа говорит, я мёртвого перепляшу!

— Я бы с удовольствием посмотрела, как вы пляшете джигу, — с улыбкой сказала Росаура. Фанни зарделась.

— Ой, да я могу хоть…

О, Росаура не сомневалась, что Фанни может сплясать и на потолке…

— Вы могли бы записаться с номером в концертную программу!

— Да ну… — Фанни тут же скисла.

— Ага, значит, на людях вы хороши только уроки срывать, а талант показать стесняетесь!

Фанни растерялась и пробурчала:

— Да это ж будет бал, а не день святого Патрика! Надо быть расфуфыренной подушечкой для иголок! Мама мне такое платье на Рождество подарила, как для какой-то принцессы, я в нём даже пошевелиться боюсь! Бабушка сказала, что покажет мне, как танцевать «образцово», но это же так старомодно… И сложно! Все девочки, ещё как в начале декабря объявили, что будет бал, точно с ума посходили, а я ну просто… смоляное чучелко. Правду мама говорит.

Росаура задумчиво защипнула бортики пирога, понимая, что девочка доверила ей своё наболевшее, в чём даже с матерью не нашла взаимопонимания. Как бы не вспугнуть оказанное доверие?..

— Знаете, танцевать — это очень весело. Главное в танце — это получить удовольствие. А научиться совсем несложно. Сейчас уже только мастера танцуют танцы, какие были во времена вашей бабушки, а на современный манер можно обойтись совсем лёгкими движениями, — Росаура внимательно наблюдала за Фанни и, заметив, как угрюмая морщинка меж её светлых бровей чуть разгладилась, добавила: — Могу вам после ужина показать пару движений, что думаете?

Фанни подняла обрадованный взгляд, будто о том и мечтала попросить, но стеснялась. Только, снова чуть сникнув, сказала:

— Ну да, дяде Руфусу на потеху. Хотя он сам-то, наверное, в жизни ни одного танца не станцевал. Только если «Таранталлегрой» в него не стреляли, да правда, это заклятие должно отлетать от него, как от стенки горох.

Росаура усмехнулась, с горечью подумав, что её самые наивные девичьи мечты точно должны пойти прахом. Конечно, ещё в начале осени она спала и видела, как бы станцевать с Руфусом хотя бы один танец! Да, вряд ли он питал хоть малейший интерес к танцам, наверняка презирал их как что-то максимально легкомысленное, но ей бы только почувствовать его крепкую руку на своей талии, только ощутить бы, как они двинутся в такт… Она даже была почти уверена, что ей удалось бы его уломать, тем более, не было бы ему самому, в конце концов, приятно закружить в танце такую очаровательную ведьму?.. Но эти игривые мечты были уместны до того, как его партнёршей стала трость. Лучше и вовсе не задумываться о том, как могло бы быть там, в лучшей жизни, чтобы не расстраиваться от несбыточных грёз. Росаура встряхнула головой и принялась подсчитывать, что ещё осталось подготовить к ужину.

* * *

Когда они едва не проворонили утку, которая, забытая в духовке, чуть не улетела, и замаскировали подгоревшую (но очень сладкую) корочку пирога горой оставшейся брусники и веточками розмарина, а Росаура убедилась, что лисица Фанни не покушалась больше на бутылку вина, настал черёд сервировать их скромный ужин в гостиной, и им обоим показалось, что в квартире жуткий холод — так они разгорячились, пока орудовали на кухне. Тихонько они заглянули в гостиную. Скримджер всё так же блаженно спал, и Фанни не сдержала возгласа изумления:

— Да он впал в спячку! Может… не стоит его будить?

— Ещё хуже, чем лишить мужчину сна — это оставить его без ужина, — авторитетно заявила Росаура. — Накроем на стол и разбудим.

Они успешно выполнили первую половину плана, а когда стали зажигать над столом подвешенные в воздухе свечи, Скримджер сам проснулся.

Он подскочил на диване, лохматый, растрёпанный, щуря глаза, потянулся застегивать рубашку и воскликнул хрипло:

— Что за шабаш… Мерлин, почему вы все белые?..

— Спи-спи, твой хвост мы подадим на десерт! — шикнула на него Росаура.

И правда: волосы, щёки, ресницы и руки по локоть — всё у девушек было в муке, и они, посмеиваясь, пригрозили Скримджеру белыми пальцами. Фанни, осмелев, подбежала и ловко накинула ему плед на голову, но спровоцировать дуэль, о которой она в тайне мечтала, ей так и не удалось: дядя позволил ей повалить себя обратно на диван и вдоволь отыграл роль умирающего льва, на котором поплясали антилопы.

Разумеется, Фанни не отстала от Скримджера, и когда они сели за стол. Томлёная утка и пирог ненадолго отвлекли её от главной цели: вытрясти из любимого дядюшки душу (быть может, дело в том, что во время готовки Фанни объявила себя главным дегустатором и пихала за щёку всё без разбора, особенно — шмотья сырого теста).

— Дядя, ты научишь меня спать на потолке?

Хорошо, что Скримджер успел проглотить кусок до того, как этот вопрос прозвучал.

— С моей работой я настолько похож на вампира? Понимаю, вечно одной ногой в могиле…

Фанни сощурилась.

— Бледный, худющий, глаза красные, спит днём, зубоскалит и выковыривает чеснок из утки. Мэм, сколько он уже выпил вашей крови? — деловито осведомилась Фанни у Росауры. — Это серебряная ложка? Сейчас по лбу…

Ложка была конфискована. Фанни вздернула нос и огрызнулась:

— Ну ты и упырь!

— Сотрудник правоохранительных органов.

— Сходство на лицо.

— Как между тобой и обезьяной? — флегматично вздохнул Скримджер. Фанни обиделась. Росаура тоже обиделась бы на её месте. Скримджер, оценив их настрой, поморщился. — Ой-ёй, образованный человек не должен обижаться на это сравнение.

— А в «Клубе самоубийц» Стивенсона, — припомнила Росаура, — один персонаж хочет покончить с собой, потому что для него унизительна теория Дарвина. Подразумевается сборник детективных рассказов Р. Л. Стивенсона «Клуб самоубийц»

— Одним дураком меньше.

— Ну дядя, — Фанни снова потянула на себя одеяло, — ну хоть чему-нибудь ты должен меня научить! Я что, зря приехала?

— Могу научить сначала жевать, а потом рот открывать.

— Шутки у тебя однотипные, — Фанни высунула язык.

— А он не шутит, — со вздохом, который вышел слишком уж печальным, признала Росаура. Что уж говорить — она так ждала, что Руфус похвалит её кулинарные достижения или хотя бы заметит, как ей к лицу бархатная зелёная мантия, но глупо ведь было ревновать к тринадцатилетней девочке, правда?

— Вот это было бы достижение, Фанни, — тем временем покачал головой Скримджер, — если бы я запомнился тебе как шутник.

Фанни внимательно посмотрела на него и сказала с необычайной серьёзностью:

— Если бы ты жил с семьёй, дядя, мне бы не нужно было каждый раз тебя запоминать.

Росауре запали в душу эти слова — как оказалось позже. Позже, позже, когда она задавала себе вопрос: каким же она запомнила его? Таким, каким он был с ней в тот последний светлый день? Или другой, страшный образ застлал всё в её памяти чёрным пятном?..

— Я обещала научить вас танцевать, мисс О’Фаррелл, — припомнила Росаура и поспешно поднялась из-за стола, желая развеять мрачное предчувствие. Фанни, однако, её энтузиазма не разделяла. Она сползла на стуле почти вровень носом с краем стола и покосилась на Скримджера.

— Да может, ну его…

— Не отсиживаться же вам в уголке всё торжество! Современный танец требует от танцора только маломальское чувство ритма и зачатки грации, вот и всё.

Росаура указала палочкой на проигрыватель, который чудом выжил после кошмаров прошлой ночи, и по её воле с лёгким шипением заиграла неспешная лёгкая мелодия. Росаура вышла на центр комнаты и поманила Фанни рукой.

— Программу танцев составляла я, мисс О’Фаррелл. Мне хватает ума понять, что современная молодёжь не в состоянии отличить полонез от мазурки.

Скримджер фыркнул. Кажется, его позабавило, как уверенно Росаура проводит черту между собой и «современной молодёжью». Фанни со стоном выбралась из-за стола и, скорчив мину, косолапо побрела к Росауре.

— Вы за кого предпочитаете, за даму или за кавалера?

— За ква-ква… чего?..

— Мужскую или женскую партию танцуете?

— Ну я типа девочка, не знаю…

— Почаще вспоминай об этом, — усмехнулся Скримджер. Росаура поспешила улыбнуться Фанни:

— Может, вы договорились с подругой пойти на бал, тогда одна из вас может танцевать мужскую партию. Или вас пригласил молодой человек?

Фанни совсем сникла.

— Н-нет. А должен был?

— Его ещё можно заставить, — шёпотом сказала Росаура и подмигнула.

На сей раз панибратство сыграло на руку: Фанни чуть оттаяла и, взлохматив свою гриву, ступила ещё шаг, широко раскинув руки. Росаура тут же сузила размах и положила мокрую ладонь Фанни себе на плечо, а другую невесомо взяла в руку и отвела в сторону.

— Итак, вы танцуете за девушку. Ультрасовременно — это просто топтаться на одном месте, но мы всё-таки добавим немного ума в это нехитрое дело. Итак, дама всегда отступает перед напором кавалера. Заманивает его в ловушку, — усмехнувшись, Росаура шагнула вперед и чуть не отдавила Фанни ногу. — Когда я хожу вперёд правой, вы отступаете левой. Потом правой. Три шага назад, потом в сторону, и вы делаете один вперёд. Так получается небольшая фигура. В конце можно развернуться или сделать украшение.

— Украшение?..

— Немножко откинуться назад или провернуться под рукой партнёра. Так, давайте по порядку… Раз, два, три!

О том, чтобы шагать в ритм, речи и не шло. Отступая, Фани делала такие огромные шаги, что Росаура еле поспевала, а Фанни ещё вцепилась ей в плечо, точно клещами, и Росаура пыталась её урезонить, опасаясь, что они просто повалятся на ковёр. Когда Фанни потребовалось наступать, она, конечно, отдавила Росауре ноги, но каждый раз сама подскакивала чуть не до потолка, попискивая «Ой, простите! Извините!», что Росаура уже не знала, плакать или смеяться. Бедная Фанни за пять минут вся взмокла, тяжело дышала, закусив губу; Росаура пыталась шутить и улыбаться, но ничтожность попыток была очевидна.

— Если вы научитесь слышать ритм и запомните несколько движений, вы сможете двигаться красиво под любую музыку, медленная она будет или быстрая. Просто будете менять сочетания движений, а вообще… Если попадётся опытный партнёр, который умеет вести, вы с ним и польку спляшете, и танго, и фокстрот, даже глазом моргнуть не успеете.

Быть может, Росаура попала в яблочко, когда намекнула Фанни, что танец может послужить поводом для сближения с объектом интереса, потому девочка так старалась, но чувствовалось, что надолго её не хватит, всё же, не пуффендуйское усердие, а гриффиндорская горячность руководила ею всецело. Если не удастся взять высоту с первого львиного прыжка — пиши пропало.

— Быть может, вам попробовать за кавалера? У вас хорошо получаются… наступательные манёвры, — пошутила Росаура, и переложила деревянную руку Фанни себе на талию. Фанни до того смутилась, что подняла её чуть ли не до лопаток, и решительно шагнула вперёд без ритма, без такта и в общем-то без цели. Росаура еле успела отступить, чтобы они лбами не стукнулись.

— Ой, не той ногой пошла, — в отчаянии заулыбалась Фанни.

— Не так это делается, — прозвучал над ними укоризненный голос. — Присядь и смотри, как танцует мисс Вэйл.

А смотреть было на что… На талию опустилась твёрдая рука, и Росаура ощутила, что её спина лежит на этой руке свободно и спокойно, гибкая и лёгкая, а правую руку, уже онемевшую в неудобном положении, подхватили и чуть согнули в локте. Откинувшись всем телом назад, Росаура подняла голову и увидела над собой внимательное лицо Руфуса, и почувствовала, как его колено коснулось её, подталкивая к нужному шагу, а потом ещё, и ещё. Его хромоты она и не замечала, пока не присмотрелась нарочно, и поняла, что в том открылась его особая грация крупной кошки, особенно уместная в неспешном танце: на больную ногу он припадал реже, но глубже и в эти моменты больше опирался на сплетение их рук, что заставляло Росауру сильнее подаваться ему навстречу в ответ. Так их танец строился на синкопах, то замедляясь, то ускоряясь, без чёткого рисунка, но стройный, предусматривающий следующий шаг и оставляющий обманчивую свободу за последующим. Росауре казалось, что она находится в непрестанном полёте спиной назад, а Руфус только поддерживает её и указывает нужное направление. Даже под неспешную музыку их движения полнились сдержанной пылкостью, которая прорывалась то и дело или в резких поворотах, когда им приходилось вспоминать, что они всё ещё в довольно тесной комнате, или в непреднамеренных паузах, когда свет свечей падал на их лица, и вместо того, чтобы следить за чередой шагов, они смотрели друг другу в глаза и уже не могли оторваться.

— Поняла?

В какой момент Скримджер с деловым видом обернулся к Фанни, остановив танец, Росаура в полной мере не осознала. Выпрямившись, она думала только, лишь бы не упасть, ведь голова сладостно кружилась, как от пары бокалов шампанского, а по телу разлилась тягостная истома, и желала она одного: чтобы Руфус продолжил делать то, что у него получалось на удивление хорошо, а после сделал то, в чём она не знала ему равных.

Фанни глядела на них квадратными глазами, красная, как рак.

—Значит, мракоборцев и танцевать учат, — просипела она.

— Работа под прикрытием, а как же, — невозмутимо отвечал Скримджер, а Росаура с досады хотела бы укусить его прямо в шею — туда, где предательски билась жилка, напоминая людям внимательным, что Руфусу Скримджеру всё же не чуждо ничто человеческое. Так она задумалась об этом обо всём человеческом, что не заметила, как Руфус подвёл её обратно к столу и усадил на место. — Да чему тут учиться, — пожал он плечами, продолжая краткую лекцию для новобранцев. — Здесь тот же принцип, что и в любом другом деле: знать, с какой целью ты это делаешь.

— У танцев есть какая-то цель? — удивилась Фанни.

Росаура залпом влила в себя бокал вина, лишь бы не произнести вслух слишком очевидный ответ. В конце концов, она была учителем, пусть и на каникулах.

Однако игра свечей, аромат угощений, тёплые улыбки и плавные мелодии не дали Росауре прогнать прочь эту непристойную, но столь манкую мысль. От вина её чуть разморило, и она с вопиющим бесстыдством не спускала томного взгляда с Руфуса. Тот сначала нахмурился, когда она подала на стол вино, мол, не при детях же, а когда Фанни на голубом глазу протянула и свой стакан к горлышку бутылки, почти рассердился, ведь ему вновь пришлось выступить в глазах племянницы строгим и слишком правильным взрослым. «Пусть хоть раз в год исполняет свои обязанности по воспитанию», — злорадно подумала Росаура, невинно похлопав ресницами на его осуждающий взгляд. Они перешли к десерту (Фанни с него и начала, чему никто не смог помешать) и Руфус даже похвалил пирог, когда, потянувшись за добавкой, он вдруг замер и устремил на Росауру, которая сидела напротив, ошеломлённый взгляд. Росаура закусила губу и отвела глаза к потолку. Носок её ножки тем временем поглаживал колено Руфуса и был весьма игрив и настойчив. Руфус сделал вид, что внимательно вслушивается в болтовню Фанни и ткнул вилкой мимо тарелки. Спустя пару секунд он сделал попытку отодвинуть стул хотя бы на пару дюймов от стола, однако толстый ковёр воспрепятствовал этому манёвру. Росаура взяла бокал с вином и, пригубив, наградила Руфуса долгим взглядом, который сочла умопомрачительным. Руфус, видимо, счёл, что сама Росаура в состоянии помрачения, и еле удержался от того, чтобы не подпереть ладонью лоб. Росаура восприняла это как вызов. Поднявшись из-за стола (она убеждала себя, что ей удалось сделать это по-королевски), Росаура притворно ахнула:

— Забыла принести конфеты.

Фанни подскочила:

— Я принесу!

— Нет-нет, сидите! Мне мистер Скримджер поможет. Поможет?

На лице Фанни появилась озадаченность — она точно не видела, чтобы на кухне оставалось пять подносов с конфетами, которые притом нельзя было бы призвать с помощью магии, но поскольку Скримджер решительно поднялся и наказал ей «посидеть минутку», воодушевилась и принялась ожидать новогодний сюрприз. Росаура выплыла из гостиной, и как только Руфус притворил за ними дверь, с глухим мурчанием прислонилась к стене, даром что на пол не сползла. Руфус подошёл к ней, скрестив руки, и умудрялся держать их крепко сцепленными, несмотря на все дальнейшие поползновения Росауры.

— Ты что творишь?

— Поцелуешь меня?

— Кто-то наклюкался.

— А с какой целью ты со мной танцевал?

— С учебной.

— А, так ты не понял, как это работает!

Руфус чуть смутился. Росаура сочла этот момент удачным для смертоносного броска.

— М-м-мне идёт это платье? Потрогай, какое гладкое…

— Вот именно, как чешуя какая-то. Мне больше нравится, которое посвободнее и посветлее.

— Ах так! Ну тогда помоги мне его снять.

— Росаура, держи себя в руках…

— Лучше ты подержи.

— Там за стенкой ребёнок.

— Да-да. Скажи это громче.

— А, так тебя это заводит. Ты какой пример девочке подаёшь? Она вёдь смотрит на тебя не только как на учителя, но и как на женщину!

— О, хоть кто-то в этом доме смотрит на меня как на женщину! Мерлин, просто поцелуй меня!

— «Просто»? Так ты до сих пор не поняла, как это работает?

Росаура покраснела бы, как школьница, если бы её щёки уже не пылали адски.

— Ай, да сделай уже что-нибудь со мной….

— Сейчас вылью тебе на голову ведро воды.

Росаура зашипела кошкой, а потом вдруг почувствовала, как в глазах защипало и в горле встал комок.

— Наверное, это всё так отвратительно выглядит, но, Руфус, прости, я не могу, не могу, ты мне так нужен… Боже мой, у меня ощущение, будто весь этот день как бы не со мной! Какой-то подарок, которого никто не заслуживает, а ведь на самом деле так и должно быть, это в порядке вещей, когда семья собирается за столом, когда все рады и счастливы, но беда в том, что я не доверяю этому покою, мне всё кажется, что я моргну — и всё исчезнет, я уже так привыкла ждать от всего подвоха, опасность за каждым углом, что даже эти драгоценные часы утекают сквозь пальцы, и мне нужно пить вино, чтобы заглушить тревогу и мысль, что всё может кончиться в мгновение ока! Руфус, Руфус, ну разве ты не чувствуешь, что именно такими мы должны быть всегда, и ты можешь быть добрым и мягким, ты сегодня даже смеялся…

— Извини, что напугал.

— Да прекрати! Ну зачем ты опять… Я так боюсь тебя потерять, не только тебя, а всё, что есть вместе с тобой, ты сам видишь, как этого много, как много может быть радости, если только ты не отрезаешь всё от себя?.. Я же знаю, что даже в самый главный праздник ты бы ушёл, потому что считаешь, что есть дела поважнее, чем то, чего хочет твоя душа. Но хочет ведь?

— Нельзя жить так, как будто вокруг ничего не происходит, — тихо сказал Руфус. — Нельзя запереться в башне из слоновой кости и устроить пир во время чумы.

— Но сегодня можно?.. — Росаура безнадёжно улыбнулась. — Видишь, я такая ужасная, что даже радуюсь, что ты сегодня неважно себя чувствуешь и из-за этого остался дома, вместе со мной… Но что же в полночь? Карета превратится в тыкву? Скажи, ну скажи, что завтра мы проснёмся вместе и я буду знать, что ты вернёшься к ужину!

— Я бы очень хотел так сказать.

— Но не станешь. Ты слишком честен. Невыносимо честен! Поэтому я и прошу тебя поцеловать меня. Пока можно.

Она зажмурилась, чтобы не увидеть сурового отказа в его глазах. И тут почувствовала, как он крепко сжал её плечи и кратко поцеловал в лоб.

Росауру и тревожила, и радовала его неожиданная мягкость. Ей не хотелось всерьёз задумываться, что скрывал он за молчанием. Потрясение, которое они пережили, выбило их из колеи, и Росаура в глубине души благодарила Небо, что Руфус не спешит пока надеть свои доспехи. Сегодня его предельная искренность не резала её по живому, как ножом. Быть может, с кровью из него выплеснулась и боль, и чёрная тоска, и теперь он был ещё ближе к ней, потому что они смогли выкарабкаться из бездны вместе.

Только много позже Росаура осознала, что он был в тот день так мягок к ней и искренен, потому что прощался. Однако сердце её до краев было полно чувством вины, поэтому осталось глухо к знакам, которые предупреждали о грядущем.

— А пить больше нельзя, — тихо сказал Руфус и приложил палец ей к подбородку, что пошёл рябью. — Так что там с конфетами?

* * *

Фанни была разочарована: ей вручили уже надорванный кулёк с лакрицей, однако возмутиться ей помешал тот факт, что пару часов назад она сама же тайком его раздраконила. В отместку она хотела заставить всех сыграть в какую-то дурацкую игру, где у победителя вырастал бы вместо носа пятачок, однако в окно постучалась сова.

— Ой, это наша… — Фанни разом скисла, когда Руфус внёс в комнату нахохлившуюся ушастую сову, чьи перья почти оледенели под слоем снега. Руфус передал сову Росауре на попечение, и та, прежде чем полакомиться тёплым мясом, бросила на Фанни взгляд, который не предвещал ничего хорошего. Фанни показала сове язык. Скримджер прочитал небольшую записку и сказал:

— Родители тебя увезут домой на «Ночном рыцаре» в восемь вечера.

Фанни взвыла.

— Сейчас без двадцати, — добавил Скримджер.

Фанни сползла со стула под стол.

— Почему ты им не сказал, что я останусь у тебя ночевать?!

— Потому что ты не останешься у меня ночевать.

Пока Фанни валялась под столом, Росаура подошла к Руфусу и сказала едва слышно:

— Давай я её провожу.

— Почему это?

Росаура вздохнула и сказала прямо:

— Ты уверен, что твоей ноге не повредит снова спускаться по этой проклятой лестнице?

Руфус поджал губы, но взгляда не отвёл.

— А что мне теперь, вечность тут сидеть?

— Хотя бы сегодня не лучше ли поберечься? А если рана снова откроется?

— Ты даже не знаешь, как выглядят родители Фионы. Сейчас она в таком настроении, что убедит тебя, будто её следует отдать первым встречным магглам на удочерение.

— Руфус, я всё-таки учитель, я знаю, когда дети врут. Впрочем, когда взрослые врут, я тоже знаю. Ну, как ты себя чувствуешь?

— Нет причин для беспокойства.

— Ну-ну.

В этот момент Фанни вылезла из-под стола и выставила ультиматум:

— Я с места не сдвинусь. У тебя вариант, дядя, только в мешок меня засунуть и вручить родителям, — и тут же её озарила более мирная мысль: — А почему ты не пригласишь их попить с нами чаю? Пирог ещё остался! Давай ты их встретишь, а я тут подожду…

— Знаешь, вариант с мешком мне нравится больше.

Скримджер взмахнул палочкой, и мантия Фанни, растянувшись, накрыла её с головой. Пока Фанни барахталась и верещала, Скримджер сказал Росауре:

— Всё схвачено.

И пошёл надевать сапоги.

Обыкновенно Росауру раздражала медлительность детей, но сейчас она полностью поддерживала Фанни, которая затянула сборы на добрые минут десять, как бы Скримджер её ни поторапливал. Он ещё хотел Росауре наказать остаться дома, однако она наотрез отказалась и оделась потеплее, поскольку в голове тут же созрел план на оставшийся вечер. Зрелище женских сборов деморализовало Скримджера; поджав губы, он объявил, что будет ждать их у подъезда. Росаура нарочно лишнюю минуту прихорашивалась у зеркала. Скримджер вряд ли хотел, чтобы Фанни увидела, чего теперь ему стоит просто спуститься по лестнице. Выходя в подъезд, Росаура больше всего боялась снова увидеть кровавые пятна на ступенях, но Бог их миловал.

На улице Скримджер сказал:

— Вы обе, наденьте мантию-неведимку.

Фанни возмутилась — возмутиться подумала и Росаура, но тут же решила, что если Руфус ещё выдержал спуск по лестнице, не факт, что он выдержит препирательства с двумя строптивицами, поэтому шикнула на Фанни и накинула на них обеих летящую невесомую накидку. Мантия-невидимка была рассчитана на одного взрослого человека, поэтому пришлось прижаться друг к другу и идти, чуть сгорбившись (тем более что Фанни прятала на груди сову), чтобы не смутить прохожих магглов шастающими отдельно от тела двумя парами ног. Фанни попыталась схитрить:

— Дядя, на тебя как на сумасшедшего будут смотреть, если ты будешь с воздухом разговаривать.

— А я не буду разговаривать.

И как бы Фанни дальнейшие десять минут ни старалась, Скримджер остался верен своему слову.

***

Они дошли до площади, где была назначена встреча с родителями Фанни. Скримджер, конечно, слукавил, когда сказал, сколько у них времени, и сильно преуменьшил срок, чтобы оставить запас и точно прийти вовремя, однако родители, вероятно, ведомые тревогой за дочь, сами прибыли заранее. Их трудно было не заметить — пусть и стояли они в тени у арки между домами, на голове коренастого волшебника со светлыми бровями красовалась остроконечная шляпа, а длинное одеяние рыжеволосой волшебницы сложно было назвать пальто или шубой. Однако Скримджер всё равно наказал Росауре и Фанни не снимать мантии подождать в отдалении, а сам пошёл здороваться. Едва ли встреча вышла сердечной — даже если на лице волшебницы проступила благожелательная улыбка, волшебник нахмурился, а сухой вопрос Скримджера, который тот, несомненно, задал вместо приветствия, заставил их обоих напрячься. Когда Скримджер счёл, что проверка завершена, то обернулся, и через всю площадь Росаура увидела, как сверкнули его янтарные глаза в полутьме. Он подал знак, и по договорённости Фанни выскользнула из-под мантии, тогда как Росаура осталась недвижима. Фанни, конечно, отбежав на пару шагов, спохватилась, махнула пустоте и крикнула: «До свидания, профессор!», ещё раз подтвердив убеждённость дяди, что в разведку с племянницей лучше не ходить. И всё же Росауру согрело это сердечное внимание Фанни; от одной её девчачьей улыбки свет фонарей будто переливался ярче.

Фанни со всех ног побежала к родителям, но в последнюю секунду вспомнила, что она, вообще-то, обвиняется в самоволке, а к тому же не собирается признавать за собой никакой вины, что предполагает неизбежный конфликт, и, вздёрнув нос, остановилась за плечом Скримджера. Скримджер шагнул назад, и Фанни оказалась лицом к лицу с родителями. Между ними произошёл короткий разговор явно не самого приятного толка. И если в глазах матери, пока она журила дочь, ещё плясали озорные огоньки, то лоб отца всё глубже прорезали угрюмые морщины. Скримджер молчал и задумчиво глядел на Фанни, будто и не вслушиваясь в разговор, лишь раз что-то кратко сказал, и Фанни, уже набравшая в петушиную грудь воздуха, чтобы спорить, чудесным образом сдержалась и повела себя достойно под упрёками родителей. Наконец, сочтя, что первый этап головомойки успешно завершён, волшебница повернулась к Скримджеру и сделала движение, будто хотела бы его приобнять, но он стоял так прямо, выставив вперёд свою трость, что вся его поза отдавала неприступностью. Волшебник же и руки не подал — лишь сдержанно кивнул. Фанни что-то сказала, но Скримджер мотнул головой. Мистер О’Фаррелл вскинул руку с палочкой, и тут же снег, укрывший площадь, взвился под колёсами огромного двухпалубного автобуса, что мгновенно материализовался по призыву волшебника. Это был легендарный «Ночной рыцарь», который с обманчивым гостеприимством распахнул дверь в салон и спустил к земле раскладные ступеньки. Отец Фионы первый забрался внутрь с крайне недовольным лицом. Миссис О’Фаррелл ждала, пока Фанни заберётся следом, чтобы не дать ей возможности в последний момент ускользнуть. Фанни повиновалась, но со второй ступеньки спрыгнула, кинулась обнимать Скримджера и, очевидно, требовать с него новогоднее обещание. Матери пришлось повысить голос, чтобы пресечь эту сцену. Фанни взбежала в автобус, прижалась носом к окну и принялась яростно махать. Миссис О’Фаррелл в некотором смущении посмотрела на Скримджера, они что-то коротко сказали друг другу, и она, кивнув по примеру мужа, зашла в автобус. Тот взвизгнул колёсами и растаял в темноте.

— Она очень тебя любит, — сказала Росаура, приблизившись. Руфус обернулся и безошибочно определил, где именно она стоит, сокрытая мантией-невидимкой.

— Да навоображала себе всякого, — отмахнулся он.

— Тебе так сложно сказать, «да, я тоже её люблю»?

— Раз ты это поняла, зачем говорить?

Росаура шагнула к нему ближе, приподнялась на носочки и поцеловала в холодную щёку. Руфус вздрогнул.

— Хочу ещё немного погулять. Так надоело сидеть взаперти, — сказала Росаура.

— Одной на ночь глядя по незнакомому району…

— Поглядите-ка, сразу заворчал. Я с тобой погулять хочу! Тебе… не больно идти?

— Нет, всё в порядке, — чересчур поспешно ответил он. — Это будет полезно.

— Тогда я сниму мантию.

— Нет, не снимешь.

— Я хочу под руку с тобой идти.

— Паршивый вариант. Как видишь, я всё равно хромаю… — Руфус тяжело вздохнул и сказал: — Снимешь мантию, когда отойдём на пару кварталов подальше.

Уйдя с широких улиц в путаные проулочки, которые зимний вечер напитал особым таинственным очарованием, Росаура сняла мантию. Руфус смахнул что-то с её макушки.

— Что? — игриво спросила Росаура. — У меня снег в волосах?

— Мука.

— Или первая седина, — Росаура притворно вздохнула.

Она чувствовала, что после встречи с родственниками он вновь замкнулся, и пыталась его развеселить, а сама задумалась: если они приглашали его погостить, то он, разумеется отказался, но что вдруг… они уже настолько привыкли к его отстранённости, что даже не попытались из вежливости позвать его на семейный ужин в этот раз? С одной стороны, не этого ли он добивался своим упорным молчанием, но с другой, ведь это тоже могло ранить… Росаура подумала о том, что отец ей ни разу не написал за прошедшую неделю. Она ему — тоже, но разве не ждала в глубине души, что он первый пойдёт на мировую?.. Нет, не на бесплодные сожаления она хотела тратить редкие минуты спокойствия, когда они шли с Руфусом по незнакомым заснеженным улочкам просто чтобы провести вместе время.

— Как ощущения? — спросила Росаура Руфуса чуть погодя. Она с тревогой наблюдала, как он прихрамывает, пытаясь понять, обманывает она себя или его походка и вправду стала чуть живее?

— Нога как бы… хм… стала «деревяннее», что ли. Это ощущение, что её проморозило, до сих пор не прошло, но поэтому и нет сильной боли. В любом случае, это лучше, чем когда мне казалось, что в любой момент всё в фарш развалится.

— Тебе стоит снова наведаться к Слизнорту…

— Едва ли.

— Вы… поссорились?

— С чего ты взяла? — резко сказал Руфус. — Он сделал всё, что от него требовалось.

Когда Руфус утром сказал, что был у Слизнорта, в душу Росауры закралось нехорошее подозрение, что едва ли встреча могла пройти гладко. Но что тогда, что сейчас, она не чувствовала себя вправе придираться и расспрашивать Руфуса о подробностях. Слизнорт дал ему лекарство — и слава Богу. Лекарство сработало — чего ещё стоит желать? Только чтобы результат оказался долговременным и действенным, а не привёл к непредвиденным последствиям.

— Но ты же не по инструкции воспользовался лекарством. Вдруг это чревато…

— Уж за сутки стало бы ясно. Пока точно могу сказать, что мне лучше, и я уверен, если разработать ногу (а теперь это более возможно, поскольку сильная боль ушла), то всё наладится.

У Росауры сердце сжималось, когда она слышала в его словах столько затаённого воодушевления. Зимние праздники дарили ощущение чуда даже самым заядлым скептикам вроде Руфуса Скримджера. Эта почти мальчишеская вера в волшебное исцеление и трогала, и тревожила Росауру, но ей так дорога была искра надежды в нём, что она не осмелилась тушить её лишними сомнениями. Хоть что-то… Боже, хоть что-то! Росаура оглянулась на Руфуса, и в свете фонаря вынуждена была признать: за неделю он постарел лет на десять. Конечно, он «держался», и отменно для человека, который ещё ночью был при смерти, но разве счастливое избавление и один мирный день могли снять с его плеч неподъёмный груз вины, долга и множества ошибок? Он любил её, да, она понимала это без пресловутых признаний, но разве одной любовью мог он разогнать мрак, в котором блуждал? Неделю назад Росаура недоумевала бы, почему не может спасти его своей любовью, но теперь вынуждена была признать: здесь недостаточно нежности, сочувствия и восторженных слов. Недостаточно ласки, пылкости и веры в светлое будущее. Его боль и усталость накапливались годами, что могут сделать несколько дней, в которых наравне с радостью было слишком много печали и огорчений? Вина вновь навалилась ей на грудь. Она сделала только хуже, причинила ему только больше зла, измучила его тело и изнурила душу. А он всё равно шёл с ней рука об руку в снежной тиши.

* * *

Их слуха коснулся глубокий звон церковных часов. За чугунной оградой, увитой ветками кустарника с крупными белыми ягодами, Росаура увидела очертания старинного собора. Сердце заныло.

— Зайдём?

Руфус изумлённо поглядел на неё, потом на собор.

— Зачем?.. Уже слишком поздно…

— Прошу.

Росаура уже нашла невысокую калитку, которая была заперта на висячий замок. Повинуясь порыву, Росаура коснулась замка палочкой, и цепочка с тихим лязгом разомкнулась. Руфус глядел на неё в замешательстве.

— Мы ненадолго, — пообещала Росаура, будто почувствовав, что нежелание Руфуса ступать за ограду связано вовсе не с нарушением расписания. Она чуть не предложила ему надеть мантию-невидимку, но спохватилась, что в святом месте это было бы глупо. Ощущая привычную робость, Росаура ступила шаг, другой, и тонкое томление по облегчению, которое принесут высокие своды собора, погнало её вперёд. Когда она остановилась у резных дверей, тоже запертых, и достала палочку, Руфус вновь попытался её остановить:

— Тебе не кажется, что…

— Но что в этом плохого? — приглушённо воскликнула Росаура. — Какой смысл заходить на церковный двор и не зайти в церковь?

— Но зачем туда заходить? Она закрыта.

— Раньше церкви стояли открытыми день и ночь напролёт. Или ты думал, Бог работает по расписанию?

— Думал, что он уволился, — с нехорошей усмешкой отвечал Руфус.

— Если хочешь, подожди меня снаружи, — Росауре было горько говорить эти слова, но не могла же она принуждать его, если он так противился… Однако, ступив в мягкую синюю темноту собора, она услышала за собой гулкий стук трости. Он, конечно, не мог допустить, чтобы она шла в незнакомое место одна. На сердце у Росауры потеплело. Она перекрестилась и, как в детстве, высоко задрала голову, вглядываясь в пространство под каменными рёбрами нефа. Этот собор в силу древности отличался простотой: его тайны хранили не статуи, а сам камень. Росаура неспешно, но твёрдо, влекомая невидимым зовом, прошла меж деревянных скамей к амвону. Свет уличных фонарей преломлялся сквозь стрельчатые витражные окна и таинственным синим цветом покрывал алтарь. Над алтарём было деревянное распятие, и в темноте Росаура смутно улавливала очертания фигуры Того, Кто был распят. Её пронзили противоположные стремления: вглядываться до рези в глазах, чтобы всё-так увидеть, или скорее опустить взгляд в трепете перед тайной.

Она почувствовала, что Руфус остановился за несколько шагов позади. Его дыхание показалось на редкость тяжёлым и шумным. Отогнав помысел, Росаура замерла, потрясённая осознанием, зачем же они здесь оказались. Она обернулась к Руфусу и сказала шёпотом:

— Подойди чуть ближе.

Он повиновался, опустив глаза. Она подумала, не взять ли его за руку, но воздержалась.

— Руфус, как звали того юношу?

Он кратко взглянул на неё, и его взгляд был бледен.

— Какого ещё юношу? — резковато бросил он, хотя всё понял сразу.

— Того, который стал призраком. Нужно помолиться за упокой его души.

В глазах Руфуса промелькнуло изумление, а после — едва ли не гнев. Он дёрнул головой, будто желая отвергнуть любое её доброе намерение, но совладал с собой и, отведя взгляд, сказал без единого чувства:

— Джулиан Хамфри.

Росаура сложила руки и опустилась на колени. Руфус сказал:

— Зачем это?

— Нужно помочь ему.

— Ему уже никак не поможешь.

— Это не так.

— Он сгорел заживо на проводах электропередач.

— Его душа очень мучается.

— Ах, душа! Как милосердно вздохнуть о его душе… Ну а где был твой любящий бог, когда этот мальчик и сотни других, женщины, дети, мучились телом? Подумаешь, бренная плоть!

Росаура не видела его лица, но знала, что он оборвал себя с трудом, с гневной судорогой. Она закрыла глаза и сказала:

— Там, — указав на распятие.

Больше он не прерывал её. Она стала молиться за упокой души Джулиана Хамфри, но вскоре осознала, что молится за другого человека, который всё ещё стоял за её спиной, но в те мгновения она ощутила, насколько он далёк от неё, и увидела в этом ясно, как на ладони, свою вину. «Господи, я сделала только хуже. Прости меня, Боже. Как он может верить мне, если я сделала ему столько зла? Как он может доверять моей вере, если и я, и мой отец, который меня в ней воспитал, оказались на проверку людьми тщеславными и гнилыми, скорыми на осуждение, нетерпимость и злобу? Господи, я не могу — Ты можешь! Что моя любовь по сравнению с Твоей? Сколько я о себе возомнила, будто бы могу спасти его, когда только в Твоей воле казнить или миловать… Боже, прошу, смилуйся над нами. Прошу, даруй облегчение. Научи нас надеяться…»

— Здесь очень душно, — сказал Руфус позже, может, через минуту, а, может, через полчаса. Странно, Росаура наоборот будто впервые за долгое время дышала полной грудью, вбирая запах ладана и потушенных свеч. Росаура робко обернулась к нему. Он так и стоял, как на расстреле.

— Пойдём, — тихо сказала Росаура, хотя больше всего на свете ей хотелось остаться.

Он развернулся и двинулся к выходу слишком уж резко, но Росаура не осмелилась его окликать, успокоив себя тем, что теперь, дай Бог, будет приходить сюда часто, и, возможно, мудрее будет делать это в одиночестве. Но о том, что они побывали здесь вместе, она ничуть не жалела, пусть и чувствовала острую горечь несостоявшейся полноты встречи.

Заперев за собой дверь, Росаура спустилась по каменным ступеням, и тут железная рука Руфуса придержала её за плечо.

— Там кто-то есть.

За деревьями, под снежными шапками, мелькнула тень человека. Несмотря на напряжение Руфуса, Росауру не посетило дурное предчувствие. Она лишь перехватила Руфуса за руку, чтобы он не выхватил палочку до того, как садовая дорожка выведет того человека на паперть. Бледный зимний свет озарил лицо и ясные глаза старика, закутанного в длинное чёрное пальто.

Он будто ничуть не был удивлён, что встретил двух незнакомцев посреди запертого сада, и лишь развёл руками, как бы приветствуя их:

— Простите, я, видно, позабыл запереть калитку. Сожалею, но собор уже закрыт на ночь…

— Простите, мы, верно, заплутали, — улыбнулась Росаура.

Старик поглядел на неё, мягко ответив на её улыбку кончиками губ.

— Выйти к храму Божиему значит найти верный путь, а вовсе не «заплутать», дочь моя.

Росаура уже догадалась, что перед ними священник. Вмиг ей подумалось, что ради этого всё и произошло. Она шагнула к нему порывисто и сказала то, что лежало на сердце:

— Вы можете нас обвенчать?

Быть может, её вопрос был нелеп, однако священник ничуть не выказал своего удивления, не посмеялся, только лицо его тронула лёгкая задумчивость. Он внимательно поглядел на девушку перед собой, а затем перевёл взгляд на мужчину, который был с ней.

— Брак заключается перед Богом и людьми, — сказал священник, — честно и непорочно, при свете дня.

— Да, конечно, — прошептала девушка, и её глаза посинели, словно озёра, налившись слезами. Она заговорила сбивчиво: — Но, понимаете… у нас особые обстоятельства. Мой… жених, — она непроизвольно протянула руку, чтобы приблизить к себе мужчину, что стоял рядом с ней, но тот будто окаменел, не сводя со священника взгляда, на дне которого отражалась смерть, — у него опасная служба…

— Понимаю, дочь моя, — тихо сказал священник.

Ему очень хотелось утешить девушку, но он понимал, что это не в его власти. Священник хорошо знал такие лица, будто объятые пламенем, утратившие первоначальную чистоту в боли и страсти, в страдании, которым ничего нельзя искупить. Рядом с нею стоит тот, ради кого она взрезала свою душу; руки его по локоть обагрены её красотой. Увы! Если бы всякая жертва была спасительна…

— Поймите и вы, — сказал священник, — добрый брак не свершается по прихоти и в спешке. В терпении — доказательство верности. Я сделаю для вас всё, что в моих силах, но окончательное решение принимать не мне и не вам. Приходите в воскресенье, на службу. С Божией помощью вы исповедуетесь — ведь в брак следует вступать с чистой душой — и после службы пусть Бог устроит, как будет к лучшему.

Росаура выслушала отказ и не обнаружила в сердце ни тени досады. Напротив, слова священника вызвали в ней горячее согласие. Он ни в чём не укорил её, но совесть отозвалась на призыв к исповеди, и Росаура ощутила, насколько это необходимо — и насколько же кривым и опасным был путь, который они прошли… Облегчить душу! Вынуть её из-под камня, отмыть от грязи и горечи!.. И всё же, несмотря на все ошибки, глупости и страшные проступки, пока ещё не совершен был шаг, который стал бы для них роковым. Они всё равно оказались здесь — и в этом Росаура услышала ответ на свою молитву, в которой она просила дать ей урок надежды.

— Бог милостив, — тихо сказал священник, мягко коснувшись её лба, который она подставила под благословение. И вновь ей пришлось испытать горечь, когда они вместе со священником обернулись к Руфусу, но тот уже отвёл взгляд и остался недвижим.

— Простите, — сказала Росаура, не зная толком, у кого и за что просит прощения, но испытывая в том важнейшую потребность, и нашла самый объяснимый повод, чтобы слова не пропали впустую: — Вы не отопрёте нам калитку?..

* * *

Оказавшись вновь на улице, Росаура обернулась к Руфусу и задала вопрос, от которого у неё обмирало сердце, пусть голос её прозвучал совершенно спокойно, даже буднично:

— Мы же вернёмся сюда в воскресенье?

Он казался очень утомлённым, когда сказал:

— Тебе нужно было быть в школе уже сегодня.

— Я могу не ехать, — с горячностью произнесла Росаура. — Я могу уйти, прямо сейчас придём и я напишу, что отказываюсь от должности…

— Ни в коем случае.

Он, наверное, понял, что его слова слишком суровы, и добавил, вздохнув:

— Ты и так на стенку лезешь. Всё жаловалась, что я держу тебя взаперти. Я должен вернуться к службе, а тебе лучше всего вернуться к работе. Ты нужна в школе.

— Нужна? Умоляю тебя, я — сплошное недоразумение с ножками. Все старшие коллеги за голову как схватились в сентябре, когда меня увидели, так до сих пор считают, что это крайне скверная шутка Дамблдора…

— Ты неплохой учитель, Росаура. Пока неопытный — все когда-то начинают. Ты ладишь с детьми, тебе нравится твоя работа…

— Да я её ненавижу! Вообще, забыла уже, как у доски стоять! Ах, ну да, стоишь там, как клоун, пыжишься, тужишься, а им хоть бы что, неделя прошла — и на колу мочало, начинай сначала!

— …Но и не питаешь к ней обожания, что тоже хорошо. У каждого должно быть своё место. Ответь сама себе честно, неужели ты променяешь школу на сидение в четырёх стенах в тревожном ожидании?

— Лишь бы это ожидание не было напрасным, Руфус.

— Росаура, — твёрдо сказал Руфус, — сейчас я не могу дать тебе того, чего, как тебе кажется, ты хочешь. Потому что я не собираюсь подвергать тебя излишней опасности. Судить об этом ты вольна, как пожелаешь, но иного ты от меня не добьёшься. Я не умываю рук и не отрекаюсь от своих намерений, я действительно хотел бы изменить свою жизнь. Но пока это невозможно. Да, мы прожили этот день спокойно, но это не значит, что следующий будет таким же. Я не могу жить спокойно, пока живы те, кто может войти в любой дом и замучить, убить – безнаказанно. Весь сегодняшний день я думаю о том,  что позволил взять себе выходной, когда где-то кто-то может пострадать в любую минуту. В том числе ты, просто когда выйдешь на улицу одна. Понимаю, ты не была к этому готова, ты хотела совсем другого — и другого ты достойна. Поэтому ты совершенно свободна сама решить, устраивает тебя это или нет, готова ты ждать или нет. И я не могу обещать тебе, что ты дождёшься. Сейчас я не пойду на опрометчивый поступок только из-за твоего нетерпения, потому что в этом кроется большая опасность. Лучше ты уйдешь сама, разочарованная и обозлённая (ничего в том удивительного не будет), чем тебя, как близкого мне человека, похитят и будут шантажировать меня твоей жизнью… — он осёкся и перевёл дыхание. — Но и не проси меня отступиться от дела. Я доведу его до конца, в том числе и ради твоей безопасности. И я готов рискнуть всем, кроме твоей жизни. Я признаю справедливость твоих ожиданий и обвинений, но… не распинай меня, Росаура.

Снег улёгся вокруг, стихла вьюга, и только пар слетал с их губ, пока они смотрели друг на друга.

— Хорошо, — тихо сказала Росаура, — я тебя поняла. Прости меня. Я пытаюсь удержать счастье этого дня и очень боюсь, что следующего такого уже не будет. Мне кажется, что если сделать что-то решительное, это повлияет на будущее, определит его к лучшему, понимаешь? Но ты сказал, что у меня не может быть уверенности, только надежда – и я постараюсь надеяться. Я готова ждать. Скорее всего, у меня будет плохо получаться, и мне придётся часто просить у тебя прощения за моё нетерпение, но я обещаю, что попытаюсь. Хотя, возможно, тебе не раз придётся повторять мне то, что ты сейчас сказал. Я благодарна тебе, что ты говоришь это вслух, а не отделываешься от меня молчанием. Потерпи меня немного, Руфус. Завтра я отправлюсь в школу, но я буду возвращаться на выходных и по вечерам, когда это будет возможно. Буду брать с собой тетрадки, и ты будешь их мне проверять.

Она чувствовала, что её улыбка не может разогнать тьму на самой глубине его изрубленной души. Со всей любовью и надеждой она не может достичь тех пределов, где он всё равно сражался в одиночестве. Она сжала его руку и, заглянув в глаза, сказала тихо:

— Руфус, это пройдет…

Он понял, о чём она, и ответил честно, как и всегда:

— Нет. Лучше жить так, будто не пройдет.

Он призывал её к мужеству, на которое у неё не хватало духа. Но пока он был рядом, она готова была идти с ним бок о бок.

* * *

Они возвращались домой, загребая ногами пушистый снежный ковёр. Замедляя их шаг, зимний покой унял и бег сердец. Воздух застыл хрустально-чистый. Редкие снежинки мелькали серебром в тёплом свете фонарей, издали доносились праздничные песни.

Дома они легли в постель, и над ними горела свеча.

Руфус взял книгу и спросил:

— Тебе мешает свет?

— Нет, что ты. Тебе не темно с одной-то свечой?

— Сойдёт.

— Я понимаю, у тебя глаза как фары, но рано или поздно сломаешь… Очки придётся носить!

Скримджер поморщился. Росаура воскликнула:

— Ой, да ну, будет очень мило. Лев в очках!

Скримджер фыркнул. Росаура рассмеялась.

— Была сказка одна… Там злая колдунья заколдовала многих говорящих животных в каменные статуи, и вот даже до царя зверей добралась. И был один гадкий мальчишка… Колдунья переманила его на свою сторону, хотела, чтобы он предал брата и сестёр… Он увидел каменного льва, сначала дико испугался, а потом, чтобы посмеяться над своим страхом, углём подрисовал льву очки. И когда пришёл настоящий Царь, все звери освободились от проклятья, вот только вокруг глаз у того льва всё равно остались отметины, как очки. (Изложение некоторых событий сказочной повести К. С. Льюиса «Хроники Нарнии: Лев, колдунья и платяной шкаф»)

— Очень воодушевляет. Но я быстрее сломаю глаза об отчёты Долиша. У наших новобранцев почерк — то ещё проклятье.

— Ой, не говори мне про детский почерк… Кстати, Трусливый Лев тоже носил очки. У меня в детстве книжка была с картинкой, где он из золотой миски пьёт храбрость, а сам в таких милых зелёных очочках… (персонаж сказочной повести Л.Ф. Баума «Удивительный волшебник из страны Оз», известной нам в переложении А.М. Волкова под названием «Волшебник Изумрудного города»)

— Слизеринские очочки, значит.

— Ладно, носи красные, шовинист!

— Можно я пока вообще обойдусь без твоих диких фантазий? Или ты теперь будешь перечислять всех хромоногих литературных персонажей?

— Сразу вспомнила Джона Сильвера, но это, конечно, чисто Грюм. (Одноногий пират, главный персонаж романа Р. Л. Стивенсона «Остров сокровищ». У автора есть серьёзное подозрение, что Роулинг вдохновлялась его образом при создании персонажа Грюма)

Скримджер уронил лицо в книгу и долго не показывался на поверхность. Посмеявшись вдоволь, Росаура уютнее обложила вокруг них одеяло и, откинувшись на свою подушку, принялась почёсывать ему гриву. Подействовало безотказно — он с глухим ворчанием подался затылком к её руке и с видимым трудом заставил себя устремить взор в книгу, а не блаженно — к потолку.

— Дай-ка, — сказала Росаура, когда почувствовала, вот-вот начнёт засыпать, и взяла у Руфуса книгу. — Тут есть отрывок, который мне особенно нравится…

— Я ещё до туда не дошёл.

— Хочу, чтобы ты это услышал, — усмехнувшись, сказала Росаура, и усмешка всё-таки вышла горькой.

«— Скажите, Леру, в своей жизни вы много времени потратили на любовь?

— О, любовь, господин директор… знаете ли…

— Вам, как и мне, всегда не хватало времени…

— Да, не очень-то хватало…

Ривьер вслушивался в его голос, пытаясь понять, звучит ли в ответе горечь; но горечи не было. Оглядываясь на прожитую жизнь, этот человек испытывал спокойное удовлетворение столяра, отполировавшего великолепную доску: «Вот и все! Готово!"» (фрагмент из романа А. де С. Экзюпери «Ночной полёт»)

— Кто такой столяр? — негромко спросил Руфус после паузы.

— Мастер по дереву.

— Вот как.

Он взгляну на неё так, что её пальцы стали мягкими и слабыми и книга чуть не выскользнула на одеяло. Руфус забрал книгу, не сводя глаз с Росауры. Они смотрели друг на друга и видели, как в их глазах теплится пламя свечи. Возможно, сказать следовало бы много, так много, что лучшая мудрость проявилась в молчании. Это было состояние, которое вознесло их над страстью, над жадным желанием обладания, над страхом потери, над ожиданиями, над грузом ошибок, над болью и даже над надеждой. Настоящего стало достаточно. В такие моменты приоткрывается завеса вечности, и была слышна песня. Росаура думала о том, что так, как сейчас, могло бы быть ещё много, много раз, и стало бы настолько привычным, что она и не замечала бы этого — и даже если этого не случится больше никогда, в один нынешний миг она как бы сполна проживала все другие, желанные, но не сбывшиеся.

Руфус открыл книгу и прочитал вслух:

«Облокотясь о стол, сидят у лампы крестьяне и лелеют в душе смутные, им самим неведомые надежды; этим людям и невдомек, что помыслы их летят так далеко во мраке сомкнувшейся над ними ночи. Но Фабьен слышит их, когда, пролетев тысячу километров, он чувствует, как волны, взнесенные из бездонных глубин, поднимают и опускают его самолет, в котором пульсирует жизнь; он пробился — как сквозь десять войн — сквозь десять гроз, прошел по лужайкам лунного света, что пролегли между грозами, и вот, победитель, достиг наконец этих огней. Людям кажется, что лампа освещает только их скромный стол; но свет ее, пролетев восемьсот километров, уже достиг кого-то — как призыв, как крик отчаяния с пустынного, затерянного в море островка…» (фрагмент из романа А. де С. Экзюпери «Ночной полёт»)

Росаура положила голову ему на грудь, отчего голос его как бы разлился по её телу. Читал Руфус ровно и неспешно, без манерничанья, но и не монотонно, чего можно было бы ожидать, а взвешивая каждое слово. Росаура быстро потеряла нить повествования, вслушиваясь только лишь в звучание голоса, а вот Руфус явно был увлечён. Грудь его мерно вздымалась, Росаура слышала стук его сердца и шум дыхания, и это убаюкивало её, облекая теплом и покоем. На кончики её пальцев, на волосы и ресницы легли золотые искры. Волшебная полудрёма завладела ею, мысли испарились, чувства улеглись, и лишь насыщенное ощущение настоящей минуты заполнило всё её существо. Тогда-то она и почувствовала, как он вдруг бережно, но крепко-крепко привлёк её к себе и прижался щекой к её лбу.

— Родная, — прошептал он. — Как будто всю жизнь.

Она затаилась оттого, что его слова прострелили ей сердце.

Она думала о том же. Что было до того, как он привел её в свой дом?

Здесь она настоящая. Гораздо хуже, чем она воображала о себе, проще и незамысловатее, слабее и гаже, однако встреча с самой собой хоть и стала потрясением, но не уничтожила её. Потому что рядом был он, и он её не отринул.

Да, она оказалась не самым хорошим человеком. Она не самая замечательная и лучшая на свете, как говорили ей отец и мать. Взглянуть на родителей не как на богов, а как на простых грешных людей — важно. Но еще важнее увидеть себя таким, какой ты есть, и не строить иллюзий. Там наберется мало хорошего. Как выдержать этот позор? После того, что узнаешь о себе, понимаешь: ты никогда не будешь достоин того, в чем нуждаешься больше всего. Оно даруется единственно по милости.

Это таинственное состояние блаженного полусна не покидало её. Свеча, кажется, уже погасла, и Руфус отложил книгу… Успел ли он её дочитать? Она так и не узнала. Порой она чувствовала, что он рядом, обнимает её под грудью, и его дыхание касается её волос. То она искала его и, находя, со спины оплетала его руками. Никогда ещё ей не было так спокойно рядом с ним, и от полноты тихой радости ей порой казалось, что её дыхание становится совсем лёгким, отделённым от тела. Засыпая, она не видела снов. Посреди ночи что-то повлекло её с глубин сладкого забытья. Почудился терпкий запах сигарет. Ей казалось, что он всё ещё рядом, но на миг стал недосягаем; при этом он близко, и сквозь ресницы она будто видела, как он смотрит на неё в темноте. Она не может разглядеть его лица, только глаза, глаза, но в них угасло тепло свечи, и теперь там странный отблеск странного не чувства даже, а настроения ума, и глухая тоска. Ей показалось, что сейчас он встанет и уйдёт, ей захотелось крикнуть ему, чтобы он не делал этого, ни в коем случае не делал… Но сон сомкнул ей уста и положил спуд на сердце, чтобы и то не докричалось.