Веки налились свинцом.

Мод с трудом открыла глаза, вдохнула запах жженого масла. Прислушалась к собственному телу. Шею заломило от неудобной позы и досады — даже выверенное расписание не позволило справиться со всеми документами разом.

Каждое такое поражение — стопки непрочитанных счетных книг и записей отца — высилось на столе немым укором ее лени. Уснула. Не выдержала.

Подвела.

В попытке смахнуть липкую сонливость она едва не почесала безнадежно залежанную щеку, но успела вовремя заметить заляпанные чернилами пальцы — вечных спутников кропотливой ночной работы. Совсем необязательной, проделанной скорее по привычке. Она потерла задубевший от письма указательный палец — громко щелкнул сустав.

Мод Фирмин вымученно поморщилась.

Мутное небо за высоким окном малого кабинета казалось молочным. В бесцветной почти комнате среди пыли и серости Мод напомнила себе белое безжизненное пятно, словно реестры и журналы высосали из самого ее существа весь цвет. Превратили в очередную кляксу.

Вздох: глаза все еще болели, отчего оставалось только тереть их сильнее, надавливать костяшками больших пальцев. Будто бы это помогало прогнать глухое гудение в голове. Собственный организм предстал перед ней — снова — неспособным слушаться простых команд предателем. Никакие разговоры о том, что подобное в ее особом случае нормально, не помогали и звучали отголосками оправданий, вызывая лишь глухое раздражение где-то ниже груди.

Она со вчерашнего дня ничего не ела: живот протестующе заурчал, родив отличное эхо в утренней тишине. С затравленным стоном Мод откинулась на мягкую спинку стула: осталось ли что-то в этой жизни, на что можно с уверенностью рассчитывать? Тело не успевало за разумом, а тот пытался судорожно охватить все то, что отец только начал закладывать, сразу и сейчас. Ведь она не знала, увидит ли он…

Мод задержала дыхание, медленно выдохнула ртом, поймала паническую мысль за хвост и вышвырнула из головы вон — пока получалось. Если бы она только могла просто замереть вот так и никогда более не двигаться с места, забыть обо всем, что тревожило и требовалось, если бы ушла эта давящая тяжесть из груди и мысли, раздирающие не первое утро…

Если.

Душно.

Стоило мысленно толкнуть себя вперед, как тяжелое чувство застоя потихоньку отпустило, получилось вздохнуть свободнее. Мод добралась до окна, повозилась со щеколдой и впустила в комнату влажную лесную прохладу: тяжелые занавеси тут же надулись точно кузнечные мехи, пронесся вдоль книжных полок свистящий ветер. Ночные записи угрожающе зашуршали, но пресс, увенчанный парящим соколом, удержал их на месте.

Скрипнула ручка двери.

Из полоски тьмы в кабинет сунулась русая голова, а за ней туловище, руки с медным подносом и, наконец-то, ноги — Мод выхватывала все словно кусками. Адель подмерзала даже в разгар лета: ее плечи поверх скромного платья и передника горничной накрывал любимый платок. Донесся запах ромашки, и только тогда Мод разглядела зеленый чайный сервиз, машинально коснулась пальцами живота. Не хватало очередной оперной арии. Адель замерла прежде чем расплыться в теплой улыбке:

— Доброе утро, я принесла чай.

Она по обыкновению качнула головой: опасно затрещали тяжелые косы, замысловато прихваченные шпильками, упала на лоб одна непослушная прядь. Вопросительно протянула поднос вперед — куда? — оглядела с сомнением ночное пристанище. Мод моргнула.

— Ох, спасибо, я…

Пришлось заозираться в поисках свободной поверхности: нашлось удачно открытое бюро — бумаги на столе слишком ценны, чтобы держать их рядом с жидкостями. Из высокого чайного носика поднимался пар, Мод с нетерпением уловила нотки мяты и приметила розетку с медом, а рядом — свежую сдобную улитку на блюдце.

— Опять засиделась, ничего страшного, — затараторила Адель перехватив инициативу разговора, и вдруг поежилась. — Так и простыть можно. В следующий раз принесу шаль. На всякий случай.

Она вгляделась в лицо Мод, резко замолчав, а потом решительно направилась к распахнутому настежь окну. Ничего не осталось, кроме как беспомощно улыбнуться.

— Ты волшебница, — слова пришлось выдавить.

— Да пустое, — Адель раскраснелась и слегка подбоченилась, — такая у меня работа.

Щелкнули ставни, и комната снова погрузилась в летаргический покой. Адель поплотнее закуталась в платок, вернулась к бюро, и неторопливо налила полную чашку терпкого чая. Мод потянулась негнущимися пальцами к теплому фарфору и, только сделав глоток, вдруг отчетливо осознала, насколько замерзла.

Они немного постояли в тишине: Адель дала насладиться напитком, и мало-помалу Мод в полной мере ощутила свое тело — от согревшихся кончиков пальцев до ноющих ступней — и вернула себе контроль.

— Я спущусь через какое-то время, хорошо? — она кивнула на заваленный стол и зачем-то добавила, словно это не разумелось само собой: — Нужно привести бумаги в порядок.

— Ладно. Но обязательно поешь, а то совсем заморишь себя за этими книжками.

Мод вздохнула, не желая тратить силы на пререкания со своей же камеристкой: не видела смысла. Часть ее, вымотанная и не по-девичьи ворчливая, соглашалась с Адель во всем, другая — даже допустить боялась подобным образом признать собственный проигрыш.

— Знаю-знаю, — Адель примирительно подняла ладони вверх и легкомысленно заключила: — Необходимое зло, но лучше думать, что когда господин Клод поправится, это закончится.

«Не «когда», а «если», — больно кольнуло прямо под сердцем, но Мод не шелохнулась, нахмурившись.

— Адель, — сказала она, как стену возвела, — ценю твою заботу, но это решать мне.

Та и не думала обижаться: девочки давно вышли из возраста запугивания друг друга хмурым видом и грозно насупленными бровями.

— Конечно, — она улыбнулась, во взгляде мелькнула хитрая искра. — Кстати, господин уже проснулся и чувствует себя намного лучше. Ждет после завтрака.

— Кто с ним?

— Пока Жюль, доктор будет только после полудня.

— Спасибо, тогда сообщи на кухню, пусть подадут завтрак на веранду, — и почти по-детски пробормотала: — Хочу на воздух.

— Ну и правильно, нечего пыль собирать, — Адель тут же встрепенулась и, поправив платок, юркнула к выходу из кабинета.

Все встало на свои места: ее послала Марта, значит, пора спешить обратно на кухню, чтобы не получить нагоняй. Оттуда и свежая выпечка на подносе. Уголки губ дрогнули. Да уж, вторую хозяйку дома гневить нельзя.

— Я передам маме, чтобы накрыла на улице.

Адель улыбнулась и исчезла в брюхе темного коридора: беспечное и теплое ушло вместе с ней.

***

Отец читал стихи: томик в кожаном переплете казался крошечным в исхудавших пальцах. В горе подушек, под тяжелым темным покрывалом он восседал как сказочный король или волшебник, выдавали только синяки под глазами.

Его взгляд привычно скользнул от макушки к лицу Мод, — словно он сам дотянулся широкой теплой ладонью, взъерошил волосы — а затем и к подносу в руках. Марта разрешила ей заварить чай самостоятельно: так проще уследить за всем остальным. Одна из немногих радостей — просто поухаживать за ним.

— Оставьте нас.

Голос Клода Фирмина отскочил от узорчатых стен, и Жюль, открывший дверь, вежливо поклонился, отер платком красную зарубцованную шею и покинул спальню. Мод по привычке пересчитала разномастные пузатые банки из толстого аптекарского стекла — рукотворный монумент на прикроватной тумбочке. Столько же.

Вдохнула.

— Доброе утро, отец.

— Доброе утро, ласточка.

Он улыбнулся: в углах глаз собралась сетка, похожая на паутину, заходили ходуном темные брови, натянулись ярко очерченные сухие губы. Мутные от горячки светлые глаза оглядели ее неожиданно придирчиво.

— Ты плохо спала.

Как же его лицо порой заострялось.

— Это пустяки, — Мод степенно поставила поднос на ореховый сервировочный столик и неторопливо устроилась в кресле рядом, сложив руки перед собой. — А вот тебе нужно побеспокоиться о своем здоровье.

Отец проводил ее взглядом, а потом совершенно по-мальчишески закатил глаза:

— О моем здоровье не беспокоится только ленивый, — тяжело похлопал рядом с собой, приглашая присесть. — Я что, превратился в старого младенца? Нет ни минуты, чтобы за мной не ухаживали.

Мод поднялась, и, шурша юбкой, пересела поближе к родителю. Его сухие прохладные пальцы коснулись щеки — надо попросить прикрыть окна и истопить камин. Она прикрыла глаза.

— Тогда, надеюсь, забота поспособствует выздоровлению.

— Ты прекрасно знаешь, что…

Лучше не давать этим предположениям плоть и кровь. Не слышать.

— Жюль говорит, они выписали чудесного доктора из южного округа, — с готовностью перебила она. — Говорят, спас население от целой эпидемии, значит и тебя на ноги поднимет.

— Ты не успокоишься, пока не спустишь на меня всех врачей в государстве? — отец насупился и будто постарел на несколько лет.

— Если это поможет, — ее ответ оставался непреклонен.

Отец громко захлопнул книгу — другие методы протеста кончились — и по обыкновению повел разговор в нужное ему русло:

— Что ты читала ночью?

— Реестры по Стохессу, управилась только с половиной, — пришлось опустить глаза из-за резкого укола стыда. — Прости.

— Нет, это моя вина. Ты делаешь все, что в твоих силах.

Он замолчал, подбирая верные слова, и взглянул на нее с небывалой в последнее время ясностью, совсем как раньше.

— Нужно употребить наше время с умом, чтобы не приходилось взваливать на себя за месяцы то, что я строил годами. Особенно, в ущерб своему будущему. Ты писала Эмилю?

Вот уж кто абсолютно вылетел у нее из головы! Щеки начало пощипывать, Мод забегала взглядом по узору покрывала — что там? Листики? Цветочки? — но сдалась и тяжело вздохнула.

— Я собиралась сделать это вчера…

— Если не ради чувств мальчика, то хотя бы ради отца, — он провел рукой по высокому лбу, зачесывая назад поредевшие волосы. — Всего пара строк, ты знаешь, как он переживал, когда ты уехала в летний дом. Весточка от тебя поможет ему скоротать время.

Захотелось возразить: что-то детское почти, но такое беспомощное, в качестве оправдания. Да и что сказать? Бумаги и счета стали ей дороже будущей счастливой жизни? Скорейшая передача дел — все, что занимает ее голову? Нет сил? Она совсем скоро станет самостоятельной по меркам общества, есть вещи, которые от нее ожидают. Есть отец, которому она не может сказать нет, потому что…

— Хорошо, напишу ему сегодня. Анатоль передаст это с остальной корреспонденцией, — не один Клод Фирмин умел переводить тему. — Дедушка становится напорист, и твой новый протеже требует внимания.

— Прости мою беспомощность. Как он?

— Дедушка или протеже?

Отец разразился булькающим смехом: влажным, низким и похожим на кашель. В такие моменты он напоминал огромного старого ворона, какого Мод только один раз в жизни видела на ярмарке. Впрочем, она рассмеялась вместе с ним: вопрос о дедушке — риторический. Тот пережил бы и отца, и саму Мод, и еще долго бы поучал своих правнуков о том, как стоит жить. Пока ему ничего толком не говорили — то и к лучшему. Мод осторожно опустила голову отцу на колени, и тот устроил поверх руку, пригладив пушившуюся из-за влажности макушку.

— Оценить результаты его работы я смогу при встрече, — молчание длилось недолго. — Из-за успеха на последнем заседании нижней палаты, офицер Смит, думаю, сейчас больше занят подготовкой к предстоящей экспедиции. А вернется ли он после нее, тут не могу ни за что ручаться.

Мод отправляла книги практически пачками, и они возвращались с небывалой скоростью вместе с короткими лаконичными записками. Попроси отец, процитировала бы: «Уважаемая госпожа Фирмин…».

— Хочешь вывести его в свет до конца месяца?

Мод вынырнула из своих мыслей и подавила желание скривить лицо: брови, видимо, насупила, потому что большой палец отца вдруг разгладил ей лоб. Намек все равно трудно пропустить.

— Нет, это твое желание, — бессмысленно отрицать очевидное. — Если он погибнет в экспедиции, все меры окажутся лишней тратой времени и сил. К тому же, не уверена, что он усвоил необходимое за такой короткий срок.

Мод немного покривила душой — отец заметил и усмехнулся.

— Разве не ты сама сказала мне, что молодой человек прошел твою проверку? — он предпочитал уколы точно в цель. — Этот сомнительный пессимизм тебе не свойственен.

— Разве не ты учил меня просчитывать риски?

— Я, — отец тяжело качнул головой, признавая ее правоту, — но можешь посмотреть на это с другой стороны: пускай молодой человек попробует себя, насладится вечером перед тем кошмаром, что ждет разведчиков за стенами.

— Когда ты успел превратиться в фаталиста?

— С тех пор, как оказался прикован к постели.

Мод замерла: дыхание сперло, а комната вдруг словно сжалась, придавив к одеялу, к острым коленям отца, забралась под одежду едким запахом лекарств, отчего волосы на затылке встали дыбом. Все вокруг стало чересчур резким, реальным и опасным, готовым поглотить тот хрупкий мир, что установился за летние месяцы. Слова ее раздавят. Вдох.

— Мод… Я не вечен.

— Кажется, я просила не заводить этот разговор.

Пришлось подняться: не слишком торопливо, но довольно резко — уязвленность от отца не скрыть. Без того сложное утро хоть и началось хорошо, в груди знакомо саднило — привыкнуть к такой простой мысли о том, что все живое — конечно, нет, допускать ее… Все равно что опустить руки.

Отец протянул было ладонь в ее сторону, но Мод юркнула в кресло — не хватало опять сыграть на эмоциях. Рядом с отцом без них не обходилось.

— Эрвина Смита я приглашу к нам, чтобы проверить, чему он успел научиться, — неторопливо начала она и нахмурилась, сомкнув пальцы в замок. — Надеюсь, тебе станет лучше, и оценишь его подготовку сам.

Мод замолчала и задумчиво прикусила губу.

— Что касается экспедиции… Хоть мы сумели добиться одобрения нижней палаты, мне кажется, стоит готовиться к провалу.

Отец сощурился, мигом подхватив мысль.

— Интуиция?

— Просто ознакомилась со сводками последних лет.

Он приглашающе провел ладонью: как минимум тут можно высказаться свободно. Мод опустила взгляд, собираясь с мыслями.

— Люди не очень любят, когда их старания и ресурсы пропадают впустую. Из двенадцати командиров Разведкорпуса только два смогли показать хоть какой-то результат, и это не считая потерь. И факта, что разведка не расквиталась со старыми долгами, — озвучить прописные истины легко, но трудность их задачи это не отменяло. — Мне кажется, эти экспедиции одобряют, только чтобы ссылать неугодных за стену по их собственному желанию, а не тайком под покровом ночи.

Ответом ей стал усталый смешок.

— Сейчас у них новый командующий, нужно дать ему шанс проявить себя, — назидательно поддел отец. — Лоялисты всегда метили зубами нам в глотку, еще задолго до твоего рождения, это обычное положение вещей. Сорок лет назад твой дед оказал нам большую услугу, но мы никогда не рассчитывали только на это.

Это негласное «мы» — по праву рождения или выбранное сознательно, — казалось, перешло по наследству. Иногда не верилось, что друзья отца и члены партии останутся таковыми, случись непоправимое. Тогда во что превратится эта общность? Во что превратится она сама?

Мод вздохнула — значит, за пазухой у них имелся какой-то козырь. Не зря же она подделывала письма отца под его же диктовку. Но нужно соблюсти формальности.

— И какую кость ты хочешь кинуть им в этот раз?

— Догадаешься?

Мод подняла взгляд.

— Бурже? Его влияние сейчас велико, но состояние дел крепко ударит по карманам консерваторов, да и тот скандал…

Держать у себя такое пятно на репутации только из-за родословной и оставшихся связей — унизительно. Его потеря станет ощутимой, но это можно восполнить. Как все со временем: принцип жизни. Отец хрипло рассмеялся.

— Умница моя.

— Что насчет Эмиля? — скрыть улыбку не получилось, да и не следовало.

— Устройство твоей жизни — совсем другой разговор. Для всего остального мы составим смету. Пригодится в будущих экспедициях — смею надеяться, это не разовое мероприятие.

На то, конечно, имелось особое условие. Мод набрала в грудь воздуха: не то возразить, не то уточнить у отца дальность планов, но мерный стук и появившийся в дверном проеме Жюль заставили замолчать.

Она заозиралась в поиске больших напольных часов с узорчатыми крыльями — подарок дедушки — верно, время принимать лекарства. Отец уселся поудобнее, опираясь на уже слежавшиеся подушки, заворчал и запричитал, живописуя отвратительный вкус микстур. Мод лишь указала на поднос — жаль, что у них не получится выпить чаю, столько дел впереди — и попросила Жюля угостить больного после приема бесконечных пилюль и настоек. Тот с готовностью кивнул и принялся откупоривать баночки: находиться в спальне стало невыносимо.

Мод поднялась, пообещала вернуться вечером. Она всегда обещала вернуться вечером, но отцу нездоровилось. Жюль занял ее место, задвинув сервировочный столик подальше к окну.

Уже на пороге Мод нашла силы спросить:

— Как у тебя получается?

— Что именно? — голос отца донесся едва ли громче шороха листвы за окном.

Чай наверняка безнадежно остынет.

— Как ты уговариваешь других отпустить этих людей на верную смерть?

***

“Эмиль,

Все вокруг твердят, как ты сердечно мучаешься в мое отсутствие, но с последнего твоего письма прошло больше месяца, а без вестей я зачахну. Выражаю свое недовольство тем силам, что задерживают твою руку. Или тебя самого — с визитом.

Может, стоит быть с тобой построже? Но, боюсь, тебе это понравится.

Отец просит писать, но не знаю, о чем: ты помнишь наш летний быт, только убери из него прогулки и гостей, прибавь болезнь и тяжелую тоску, как от солнцепека. Впрочем, солнце я вижу нечасто: несмотря на спокойное уединение, дел хватает. Пишу и вижу, как хмурятся твои брови, — будь на то воля, ты бы отнял у меня все заботы, — но позволь уверить, я справляюсь. Моей милой голове, как ты бы выразился, ничего не угрожает, чем бы я ее ни забивала.

Из больших событий только приезды врачей и портных: последние, наконец, закончили платье. Те перчатки, что ты подарил, отлично к нему подойдут, скоро увидишь сам. Ах, да, дедушка любезно согласился сопровождать меня на грядущий прием. Считает, что мне полезно будет развеяться. Мол, отец держит меня на привязи чуть ли не у смертного одра, но ты прекрасно знаешь, что это не так.

Все чаще мне снится прошлое лето, беззаботное и полное нашего смеха, когда мы чуть со страху не умерли в грозу: теперь это время кажется таким далеким…

Не будем больше обо мне. Через несколько недель все невзгоды пройдут, и мы сможем вернуться ближе к вам, в неизменные городские застенки. Отец искренне извиняется за вынужденное отсутствие и выражает надежду, что дела у вас идут хорошо.

Как поживает семья? Вести до нас доходят с задержкой, а я не могу отлучаться на почту — не уверена, что и это письмо успеет вовремя — последнее, что я слышала, так это об успехах твоего отца на последнем заседании. Знаю, ты не любишь обсуждать политику, но из новостей заключаю, что он здравствует. Несмотря на разногласия наших родителей, это отрадно. Передай мои наилучшие пожелания матери, Софи и маленькому Альберту. Чем они сейчас заняты?

На носу конец лета: Митра сейчас, должно быть, ходуном ходит. Распиши планы на новый сезон. Есть ли что-то интересное глазу и уму? Знаю, сейчас у тебя отдых между семестрами, который ты наверняка проводишь как обычно: с друзьями и по салонам. Не слишком увлекайся и налегай на карты, а то решу, что основная причина твоего молчания — стыд от несдержанного обещания.

Слышал ли о грядущей экспедиции? Тут я лукавлю, слышал, конечно, — что думаешь? Что говорят в твоем кругу? Представляю, твой отец не в восторге, но ты — не он.

Ты знаешь, как я люблю рассказы, так что не скупись на детали: твое письмо станет редким лучиком света в моем добровольном затворничестве. А лучше расскажи мне об этом сам, меня успокоит звук твоего голоса.

Через девять дней я отправлюсь с визитом к дяде в Брискорн.

Помнишь, как мы сидели под старым миртом? Отвези меня туда снова.

Твоя М.»***

— Это лучшее, что было.

Мод медленно выдохнула, — катастрофа — сложила ладони, прикрыла ими нос и губы.

А ведь к приезду гостя все приготовили: малую гостевую и теплую ванну; она заглянула на кухню и потратила время на чай — отличное занятие между письмами и очередным погружением в документацию. Когда Анатоль снова подвел Эрвина Смита к парадному крыльцу, Мод встречала их во всеоружии. Теперь же часть плана на эти четыре долгих дня летела коту под хвост, и все из-за самонадеянности. Общей.

— Портной, безусловно, заслуживает похвалы, — слова приходилось доставать изо рта щипцами, но в конце концов она смогла взять себя в руки, — но вы никогда не войдете в высшее общество в таком виде. Только в качестве прислуги.

Дежуривший у двери Анатоль прыснул, и Мод метнула в его сторону раздраженный взгляд. Вернулась обратно к Эрвину Смиту, насупленному и возвышавшемуся горой — больше стулья не нивелировали разницу в росте.

— Возможно, мы неверно истолковали намерения друг друга, — речь звучала плавно, но чужое раздражение ощутимо оседало на коже. — Быть полноправной частью высшего общества не то, чем положено заниматься члену Разведкорпуса.

Вот и принялся бы за то, что стоило делать разведчику, — Мод поморщилась от того, как он выделил слово «полноправной» — но Эрвин Смит сам решил лезть в эту нору. Следовательно…

— Если вы хотите, чтобы вас услышали, придется играть по чужим правилам, это мы с вами понимаем, — Мод сцепила руки за спиной, копируя его позу. — Если вы хотите добиться поставленных задач, придется не только вовремя пожимать руку или цитировать справочник по хорошему тону.

Подавать лапу и собака умеет, а этот офицер разведки явно не походил на дрессированного пса. Пронзительный взгляд, каким обладал отец еще до болезни, прозорливость вперемешку с настойчивостью: жаль только это не тот вопрос, в котором им нужно спорить.

— Я следовал имевшимся указаниям.

— Да, это моя ошибка, — кивок, ведь и собственные промахи признать следует. — Мне стоило озаботиться этим самостоятельно.

— Возможно, лучше объяснить, что не так? — он вильнул в сторону с интонацией сельского учителя.

Как разжевать то, что глаз считывал машинально? В чем загвоздка? Крой прошлой осени, который донашивают городские? Сукно, которое, к несчастью, сочтут дешевым даже те, кто ничего не смыслит в текстиле? Костюм сидел сносно и выглядел добротно, но посредственность никогда не делала впечатление в бальной зале. Да, им стоило придерживаться умеренности, но…

Мод покачала головой и постаралась произнести как можно мягче:

— Необходим новый.

— Я не могу себе этого позволить.

— Значит, семья Фирмин берет этот расход на себя.

— Этого не может позволить уже моя гордость.

— Не забывайтесь, офицер Смит, — Мод пожурила себя за резкость. — У нас имеется договоренность: до тех пор пока не минует первый прием и грядущая экспедиция, вы — наше вложение.

— Как я мог забыть, — в его голосе пробилась снисходительная ирония.

— Буду напоминать вам столько, сколько потребуется, — отбила она тон в тон.

Повисла напряженная пауза: они весьма неучтиво — этикет запрещал — уставились друг на друга, Мод пришлось слегка задрать подбородок. В конце концов, она предлагала помощь и ничего предосудительного в этом не было, а вербальное перетягивание каната успело утомить. Возможно, доверие на этом этапе — цена, которую никто из них не готов заплатить. Наконец, Эрвин Смит повел плечами, едва приподняв руки в примирительном жесте.

— Хорошо, — он вздохнул. — Стало быть, мне нужен новый фрак?

Мод критично осмотрела его снова.

— Весь выходной ансамбль за исключением туфель.

— Ох, — Эрвин кашлянул с рассеянной досадой. — Что же, работы больше, чем я думал.

— Не отчаивайтесь, этот костюм все еще пригоден для носки на гражданской службе.

Мод склонила голову: или подойдет для похорон.

— Его шили несколько недель.

— У нас нет подобной роскоши.

— Что вы в таком случае предлагаете?

Голос его звучал уже беззлобно, и осознание, что решать сложившуюся проблему нужно ей, и срочно, ударило по голове точно пыльным мешком. Мод опустила глаза в пол, забегала взглядом по узорчатой мозаике паркета. Потерла костяшку указательного пальца.

Контакты портных, обслуживающих их семью, имелись сообразно географии недвижимости, но летний дом всегда существовал для уединения. Покинуть отца неразумно, оставить пошив на произвол Эрвина — наивно, особенно с учетом того, что он копил увольнительные весь последний месяц. Значит…

— Мы снимем мерки, — Мод решительно нарушила воцарившуюся тишину. — Сегодня же. Я пошлю в город: если повезет, то портной сможет приехать на примерку пока вы гостите.

На хороший костюм уйдет несколько дней, если у мастера не окажется других заказов. Придется доплатить за срочность, а еще нужно сразу приложить образцы ткани, у отца в кабинете лежал каталог. Знания, до сих пор дремавшие, возникали в голове понятными образами, мало-помалу вселяя уверенность. У нее все получится.

— Что, если нет?

— Тогда вы отправитесь в казарму на день раньше, — Мод поджала губы. — И я сообщу вам о дне примерки отдельно. Ее пропустить нельзя.

— Понял, — Эрвин серьезно кивнул.

Мод потянулась к колокольчику на высоком дубовом столике, позвонила: Адель появилась в комнате даже слишком быстро — нужно будет пожурить за наушничество как-нибудь потом. Все же принудительное летнее заточение давалось младшей Кох тяжело, а Мод не могла ни винить ее, ни составить достойную компанию.

— Слушаю, — учтивый поклон, — госпожа.

— Проводи офицера Смита на кухню, — она нутром почувствовала, как присутствующие удивленно уставились на нее, — нам нужно снять мерки для выходного ансамбля.

Адель просияла.

— Госпожа Кох подскажет как, запишите все необходимое. Я схожу за образцами ткани и присоединюсь к вам чуть позже. Если офицеру Смиту будет угодно, угостите его чаем.

Не зря же, в конце концов, готовили?

Адель кинула на Эрвина Смита полный надежды взгляд — еще бы, сахарная косточка посреди их болезненного захолустья — и он ответил ей приятной улыбкой. Кивок головы в знак согласия, и под щебетание Адель они покинули комнату.

— Анатоль, — Мод протянула руку, — заседлай Гвидо. Как только все будет готово, отправишься в Каранес. Адрес и указания я дам.

Он насупился, но возражать не стал: то, что «выскочка из разведки» телохранителю не нравился, для Мод загадкой не являлось. К его ревнивой раздражительности она привыкла с детства.

— Рассчитываю на тебя, — добавила она заветное, и лицо Анатоля разгладилось.

Оставшись одна, Мод, наконец, выдохнула: плечи устало опустились, она крепко сцепила руки. Покачнулась на пятках, привыкая к звукам ожившего дома, а потом заставила себя подняться наверх.

***

Первое, что услышала Мод, приближаясь к кухне, — заливистый смех. Прижала толстый каталог тканей и свежее письмо портному к груди покрепче, замерла в паре шагов от яркой полоски света, протянувшейся из-за открытой двери. Эрвин Смит рассказывал что-то смешное про сослуживцев и курьез в кабаке, Марта — ее низкое хмыканье невозможно не узнать — поддакивала, а Адель смеялась, наверняка прикрывая нос сгибом руки, отчего Мод стиснула зубы. Хотелось зайти, сказать… что? Поддержать шутку и разговор? Оборвать этот странный, чуждый болезненному состоянию дома смех? Она ухватилась за нитку мысли, попыталась отмотать это непривычное, завистливое чувство, но оно обрывалось в пустоту, поэтому с подступающей от собственного малодушия тошнотой пришлось справиться.

Мод уставилась на носки своих туфель. Сделала шаг.

— Не подозревал, что найду на кухне столь очаровательное общество.

— Ты бросил бы зубы заговаривать, — под Мартой тяжело скрипнул табурет, — Адель, забери у него чашку.

— Вообще-то, чай готовила Мод, — послышался протест, — а она говорит, что…

— Адель.

Повисла пауза: Марта обернулась — действительно сидела вся в муке наготове на высоком табурете, Адель пискнула, едва не выронив чашку, а Эрвин Смит, раздетый по пояс, перестал улыбаться и нервно дернул повязанную на талии резинку.

— Извините, — она отшатнулась от него как ошпаренная, начиная по обыкновению краснеть пятнами, — мы еще не…

— Что происходит? — Мод перевела взгляд с пустого блокнота на смутившуюся Адель, потом на Эрвина, постаралась смягчить тон. — Почему мерки до сих пор не сняты?

Та всплеснула руками, широко открыв рот, глянула сначала на мать в поисках поддержки, а потом на Эрвина, умоляюще почти. Лоб ее покраснел от стеснения: и не скажешь, что гроза городских ухажеров.

— Аделаида увлеклась рассказом про устройство поместья, — нашелся Эрвин и по-военному сцепил руки за спиной, выпятив грудь, — не браните ее.

За кого он вообще ее принимает? Мод резко выдохнула и сделала пару шагов к столу, тяжело опустила поклажу на чистое полотенце. Стало досадно за испорченное настроение — свое и чужое — и она сложила руки на груди.

— В таком случае Аделаида проведает, как обстоят дела на конюшне и все ли готово.

Мод перевела взгляд на Адель: та смотрела явно не в пол, не на Мод, а куда-то вбок и тут же встрепенулась, поняв, что журить ее никто не собирается.

— Конечно, — даже не удосужилась скрыть облегчение в голосе, но взяла себя в руки и заторопилась на выход. — Простите.

— Все в порядке, — Мод сменила гнев на милость и мягко коснулась предплечья Адель, — поспеши.

Так они остались втроем: хозяйка дома, экономка и их полуголый гость. Мод запоздало припомнила — мерки на фрак действительно снимают подобным образом. Растерялась, не решив куда именно смотреть так, чтобы это не выглядело двусмысленно. Марта ее замешательство истолковала по-своему:

— Услать-то вы ее услали, а кто мерять будет?

Мод моргнула, заозиралась. Решение пришло само собой — она строго протянула руку.

— Дайте мне метр.

Марта крякнула: платок на ее голове колыхнулся, как хохолок старого попугая.

— Раз хозяйка велит, — обернувшись на Эрвина, она строго цыкнула: — А ты пока вставай ровно и мерный пояс поправь.

Мод тем временем сделала нерешительный шаг вперед: осознание, что на почтительном расстоянии вытянутой руки мерки им не снять, наконец окончательно угнездилось в голове. Втянула носом воздух, размотала метр: да, так близко она только с отцом сидела или с Эмилем, но ради поставленной задачи… Раз уж Адель не может…

— Не знал, что аристократов учат шить одежду, — она бы заметила беззлобный тон, если бы чужое дыхание опасно не коснулось макушки.

— Эту учат, — Марта нашлась быстрее и скомандовала: — Шея.

Мод уткнулась взглядом в очерченные ключицы, поднялась выше, туда, где вдруг нервно дернулся гладковыбритый кадык.

— Госпожа Кох преувеличивает, — она правда не шила самостоятельно. — Как вы знаете, нам принадлежат в том числе текстильные фабрики. Я занималась ими до болезни отца, и эти знания пришли сами, когда я изучала тему.

Эрвин Смит пах ромашковым мылом и здоровьем: после бесконечных лекарств отца, чернил и пыли книг запах не получалось описать иными словами. Мод просто знала, что это — здоровье — наверняка плоды долгих тренировок, да и сама жизнь в конце концов, что бы про разведку ни говорили.

— Вам это нравилось?

Мод подняла голову, их взгляды невольно встретились: враждебности в голубых глазах она не заметила — руки сами накинули метр Эрвину на шею. Увидела, как напряглись жилы, а потом почувствовала это и пальцами, но поспешила отвернуться, диктуя повеселевшей Марте нужную величину. Старую экономку напускная храбрость явно забавляла, особенно когда Мод не осознала, но почувствовала: он все еще на нее смотрит.

Ждет ответа.

— Очень, — она приподняла уголки губ, скрывая неловкость. — Как видите, любое знание имеет шанс пригодиться.

— Но на кухню ты что-то не спешишь, — проворчали из-за спины. — Грудь.

Эрвин покорно поднял руки: пришлось почти обнять, чтобы правильно обхватить — метр не сразу послушался. Грудь у офицера разведки оказалась широкой, крепкой, с узнаваемыми светлыми мозолями от ремней. Едва подрагивало слева: гулко и сильно билось сердце. Мерная лента едва ли не трещала, когда он вдыхал — медленно и глубоко — это спокойствие заразительно.

Ровно до того момента, пока Мод не почувствовала себя под чутким наблюдением. Кажется она начинала понимать, почему Адель не справилась с задачей. От этого стало смешно: хорошо, что эта тайна умрет вместе с ней. Эрвин все же догадался спросить ее про ткани — как раз меряли талию, где болталась резинка, и Мод оставила небольшой зазор, не касаясь кожи и принялась рассказывать про плетение, плотность и покраску. Пока речь шла о качестве и цене шерсти, они перешли к спине и рукавам.

— Расслабьте плечи, руки опустите, — вырвался смешок, стоило Эрвину вытянуться по струнке. — Да не по швам.

— Прошу прощения, это привычка.

На скулу ему упал солнечный зайчик.

— Забудьте, что я противоположного пола, — тут же решила Мод, — так вам будет спокойнее.

От собственных слов развязало узел в груди: теперь она точно справится. Мод решительно встретила изучающий взгляд Эрвина Смита снизу вверх: вместо прохладного снисхождения в нем появилось что-то другое. Он едва сощурился на ярком августовском солнце, забавно наморщил нос.

— Все таки… Мод?.. — если бы только брови такой толщины могли изогнуться.

Она нашла в себе силы для короткой, почти победоносной улыбки.

— Так меня называют только близкие.