Голова до макушки вся — мутно-склизкая изнутри, мозг в кашу. Щеки горят. По ним до сих пор кто-то похлопывает. Громко — треск и голоса (в один сплошной низкий тон).

Сакура чувствует запах затхлости, мокрого железа и, кажется, плесени… не так должно пахнуть в больнице, подсказывает работающее с перерывами сознание.

В глаза бьет светом. Ярко даже сквозь зажмуренные веки.

Она вздрагивает, пытается пошевелиться слабым и растекшимся в желе телом. Чьи-то жесткие и воняющие табаком пальцы впиваются ей в подбородок, как раз под источник света.

— Да норма, чё ты. Здоровая была девка, чё ей будет? — констатирует сиплый и прокуренный голос.

Сакура вздрагивает снова — слишком громко, слишком режет уши.

…а где она? Ее… укололи чем-то. А теперь что?

Она пытается не поддаваться панике и держит глаза закрытыми — своя зашатавшаяся безопасность ощущается так гораздо лучше. Спина затекла. Руки, крепко связанные за спиной, онемели. Запястьями больно даже шевелить. Ногам холодно.

Свет — невыносимо яркий — приглушают.

Сакура разлепляет веки медленно и заранее прикусывает язык, чтобы не кричать (вдруг она в кошмаре?). Первое, что видит, склонившееся к ней смуглое лицо. На лице круглые и тускло-черные глаза, большой нос, кривая и опасная ухмылка.

Сакура сглатывает машинально, пытаясь отодвинуться, и от накатившей паники, защемившей прямо под левой грудью, не чувствует ни рук, ни ног, ни языка.

Этот склонившийся и бросающий на нее тень человек представляет угрозу. Даже не нужно приглядываться. Лучше вообще не приглядываться. Особенно к глазам.

Впрочем, поздно.

— Ну, чё ты такая сцыкливая. Мочить не собираемся, — он небрежно шлепает ее по щеке, и Сакура сдерживает брезгливую гримасу с большим трудом. — Ну, если твой Мадара откажется с нами… меня-я-яться, хе-хе. Но ты не сцы. Если чё — один укол. Даже не больно.

Не верится. Сакуре хочется расплакаться — во весь голос, а то и еще громче. Но агрессивных животных (если этого человека сравнить с ротвейлером, удивишься сходству) не дразнят.

Понимать ситуацию мозг отказывается — в нем понятия «Мадара» и «меняться» несопоставимы и просто друг другу параллельны.

Это что… это почему… причем тут она?!

— Но… почему я?.. — зубы клацают слишком громко, от этого внутри подпрыгивает слизкий страх.

Она смотрит в ставшее похабно-насмешливым лицо и не понимает. Ничего. В голове это как части паззлов из разных коробочек — не складывается.

Проснуться с кашей в голове в помещении, напоминающем подвал, из-за какого-то обмена… С чем связан Мадара?

Дышать становится сложно. Сакура пытается вдыхать через рот, но внутри что-то резко сокращается, и она заходится хриплым и лающим кашлем.

— Учиха не любит, когда кто-то посягает на что-то, принадлежащее ему, — не слишком загадочно, но и не очень доходчиво объясняет новый голос.

— Особенно такое красивое, — подозрительно-ласково порыкивает тот, что похож на дикое животное, и гладит ее по щеке.

Сакура дрожит уже не изнутри, а вполне себе снаружи. Дергается, пытаясь избежать тактильного контакта. Что-то внутри вопит об опасности. Темный и скользкий шнур ощущения чего-то плохого затягивается на горле удавкой.

Истерика дает о себе знать — волна захлестывает голову, вода для дыхания непригодна, и Сакура задыхается. Задыхается от дрожащего под ребрами ужаса. В этом полутемном помещении, где потолка и стен не видно, а единственная освещенная зона — это круг света, ей некому помочь. Некому ее отсюда спасти.

Щеки обжигает. Она, думая, что это уже слишком, пытается остановиться. Но пробоины не закрываются одним только голым самообладанием.

— Чё, думаешь, поможет? — тот, что стоит прямо напротив, небрежно стирает с ее кожи воду и задевает пальцами под подбородком. Сакура шарахается назад мгновенно.

— Прекрати, — владелец нового голоса входит в круг света и оттирает дикого плечом в сторону, от нее подальше.

Сакура сквозь мутный поток слез пытается разглядеть второе лицо, но выходит у нее сплошной серо-желтый мазок под светом лампы.

— Да чё прекрати? Я ж не сделал еще ничего, а она уже — ревет. Тьфу, блять! Кабуто, сделай с ней что-нибудь. Ненавижу, когда девки ревут.

— Какой ты… шумный… Кидомару, — с перерывами на процеженные сквозь зубы вдохи замечает новый, Кабуто. — Сделай что-нибудь с собой — заткнись.

И Сакура вдруг понимает — это он! Тот парень в очках… Это же он! Он уколол ее в шею и притащил сюда! Это его голос!

Слезы от злости высыхают мгновенно.

— Ч-чего вы хотит-те от М-мадары? — заикаясь после утихшей истерики, спрашивает (не слишком уверенно) Сакура и упрямо вглядывается в знакомое лицо напротив.

Свет, бьющий сверху, мешает, но кое-что разглядеть удается. Ту же оправу круглых очков, прищуренные по-особому глаза… шприц в правой руке.

Что-то негромко звенит совсем рядом. Может, даже сзади. Сакура дергается, шмыгает носом и пытается повернуть голову.

— Можешь спросить это у него, — Кабуто спокоен и невозмутим, вертит шприц в пальцах как авторучку.

В световое пятно врывается еще один человек, с кепкой, надвинутой на лоб так, что тень закрывает все лицо. Кабуто забирает протянутый ему телефон, прикладывает его к уху. Недолго слушает.

— О, ну естественно. Она в порядке. Немного поплакала только… Но это от нервов. Так-так, давай не будем начинать наше сотрудничество с… таких забористых угроз, — Кабуто раскачивается с пятки на носок, запрокинув голову, и выглядит спокойным.

Сакура смотрит на подрагивающий в его пальцах шприц и со злорадством замечает — не совсем спокоен.

Кроме злорадства внутри существует ожидание, тягучее и выворачивающее. Ее отпустят? Что… что, если Мадара откажется меняться? И — в смысле, меняться? На что ее собираются обменять? Или… на кого?

Сакуру мутит от мысли, что где-то на другом конце города (а она вообще в Токио?..) Мадара тоже держит кого-то в заложниках. Способен ли он на такое?

Вспоминая его манеру себя вести и характер, она с содроганием понимает: да. И тут же отговаривает себя — с чего бы ему… ну, неправда же…

— Поболтай с ним, — Кабуто прикладывает к ее уху телефон. Холодный сенсор жжет висок и щеку. Сакура, получив возможность что-то сказать ему, только и может, что прерывисто вздохнуть и зажмуриться.

— Они делали тебе больно? — из микрофона голос Мадары — твердый и грозный. — Не молчи. Сакура?

Сквозь бетонный слой его самообладания пробиваются ростки бешенства. Она первый раз слышит его таким.

Это потому, что его ей шантажируют?..

— П-почему все это происходит со мной? — шепчет она и не сдерживает всхлипа.

— У всех есть свои болевые точки, — отвечает вместо Мадары Кабуто и как-то нехорошо усмехается, поправляя очки свободной рукой. — Чувствуешь свою значимость?

Сакура зажмуривает глаза и кусает себя за внутреннюю сторону щеки, дрожит непонятно от чего — она готова расплакаться снова. Ей не хочется быть значимой, вот совсем. Это ведь какой-то бред! Они... она... ну какая из нее болевая точка? Они расстались. И, кстати, по ее инициативе..

Эти люди ошиблись, мелькает в ее голове.

— Я тебя заберу, — и в этот раз в его голосе мрачная уверенность, которая Сакуру пробивает. В слова Кабуто начинает вериться. — Обещаю. Постарайся с ними не конфликтовать и не разговаривать. Не… не верь, если они попытаются тебе…

— Так, ну хватит, — сенсор отлепляется от ее кожи, оставляя неприятно-влажный и запотевший след.

Сакуре так много хочется сказать — хотя бы пресловутое «я люблю тебя» — и услышать, но возможности уже нет. Она тянется вслед за телефоном несознательно, как за тонким следом обратно, в нормальную жизнь. Будто этот телефон приближает к ней Мадару, будто услышь она его снова — что-то и изменится.

— Убедился? Отлично. Да, понимаю. Да, конечно. В целости и сохранности, не сомневайся. Это будет выгодная сделка, — Кабуто перебрасывается фразами лениво, но глаза его щурятся опасно.

Он сбрасывает звонок, смотрит на Сакуру с чисто исследовательским интересом. И бросает шприц чуть повыше ее головы. Она вздрагивает, пригибается и тут же всхлипывает — голову за волосы оттягивают назад.

Укол прошивает ей шею острой болью. Роняя голову набок, Сакура упирается мутнеющим взглядом в грязный бетонный пол.

Кажется, Кабуто снова что-то говорит, и она пытается вслушаться.

Но никак не может… понять… о чем… он… говори…

…Сакура просыпается в темноте и тяжело. В голове словно что-то взорвалось, тело не чувствуется, а перед глазами плавают бело-оранжевые круги. От жажды сводит челюсти.

Она хрипит, не чувствуя достаточного количества сил, чтобы подать голос.

Кто-то грохочет рядом.

Ко рту прислоняют прохладный край — по нему сразу клацают зубы. Край наклоняется, и теплая вода с металлическим привкусом течет по подбородку.

Сакура, опомнившись, глотает с жадностью. Внутри становится не так пусто, и желудок уже не сводит звучной судорогой. Это ненадолго.

— Сожрал бы тебя, крошка, — жарко и омерзительно шепчут ей в лицо и гладят по губам.

Кидомару.

Ощущение, что его маслянистые пальцы сейчас ее пачкают, сводит на «нет» инстинкт самосохранения и просьбу Мадары не конфликтовать.

Сакура болезненно относится к таким неразрешенным прикосновениям. Зубы клацают уже не на краю кружки, а на чужих пальцах.

Мерзко — кусать чужую влажно-потную кожу. Еще омерзительнее — получать таким вот по лицу.

— Темпераментная какая… Понимаю Учиху, — шипит похититель и отвешивает ей еще одну хлесткую и болезненную пощечину. — Но я свое все равно получу…

Сакура кусает себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы не выдать дрожь в пальцах (или не разрыдаться от унижения). Губы разбиты. Она облизывает их, сплевывает кровяной сгусток вперед, и знает: никакого своего у этого ублюдка не будет.

В шею снова неумолимо впивается игла.

...перед глазами — чернота и яркие вспыхивающие и гаснущие звезды. Сакура не может выплыть из штормового черного потока липкой воды, глаза заливает…

Редкие пробелы — грохот, чьи-то крики, но все время — запах антисептика и крови, тепло знакомых рук. Ее держат крепко, почти бесцеремонно. Трясет.

Что-то щелкает. Раскатисто и громко. Над ухом расплывается короткий вздох. Сакура всхлипывает сама, от боли — плечо обжигает мощным импульсом.

Движение возобновляют. Щелчки переходят в грохот.

Перед глазами — чернота и красные звезды. Сакура не проваливается в кошмар только потому, что где-то там, в реальном мире, ее держит Учиха Мадара.

Но пытается отпустить — положить на что-то холодное и твердое.

Сакура резво впивается в него пальцами, испуганно жмется к твердому плечу лицом и почти плачет, шепчет, чтобы не отпускал и не уходил. Ей нужна помощь. И он.

Чтобы тепло, не страшно и безопасно. И что бы она ему в прошлый раз не наговорила...

— Обещаю, — перебивая, надежно шепчут в висок и прижимают крепче, всего на секунду. — Только не спи. Слышишь?

Сакура пытается кивнуть, но голова и шея не слушаются. Тело как не ее.

Мадара — твердый, как сделанный из сплошных бетонных углов — гладит ее по волосам, пока над головой вьется целый рой голосов; обожженное плечо трогают чьи-то ледяные руки. Ее пытаются оторвать от Мадары, но его голос, прозвучавший всего одной расплывчатой фразой, неизвестных останавливает.

Плечо все равно трогают, ощупывают. Что-то вкалывают — боли почти не чувствуется.

Сознание, и без того сонное, уплывает в звездную черноту. Сакура, понимая, что держаться больше не может, сцепляет пальцы на горячей мокрой и широкой ладони. Чужие пальцы мгновенно сжимаются в ответ, и это последнее, что ей удается запомнить.