Сакура не может видеть. Снова. Это даже не слишком удивляет.

На лбу какая-то тряпка. По ощущениям — тепло-влажная. Именно она и прикрывает глаза. Поэтому Сакура не может разглядеть, где она. Убрать ткань тоже не может — кости будто стали полыми, и в получившуюся пустоту залили свинец. Руки тяжелые. Ноги не лучше.

Тело, по ощущениям, вообще не ее. Может, просто что-то положили сверху, чтобы она не шевелилась?..

Сакура прислушивается к остальным ощущениям. Тепло, достаточно мягко. Под пальцами ткань. Пахнет чем-то сладким…

Этого мало, чтобы составить впечатление о месте, в котором она находится. И Сакура старается дальше — ерзает, пытается подтащить руки к голове. Обнаруживает, что правое плечо при любом движении взрывается острой, переходящей в пульсацию, болью. Попытки подтянуть руки ближе к лицу бросает сразу же. Лежать вдруг становится неудобно.

Затекшая шея и болит, и повернуть голову без помощи рук невозможно.

Что-то громко хлопает, сквозняк пробирает по ступням — они, оказывается, босые — крохотными колкими иголочками.

Она слышит, как кто-то шлепает в ее сторону, и нервно вздрагивает, когда около уха щелкают. Со лба стаскивают влажную ткань, и обзор наконец-то открывается.

В глазах все как-то плавает, и Сакура видит перед собой только рыже-молочное пятно. Зажмуривается, делает несколько упражнений из гимнастики для глаз (хорошая привычка, приобретенная в университете) и раскрывает глаза.

Пятно детализируется и делится надвое: на нежно-кремовое личико и на обрамляющие его дико-рыжие лохмы. Сочетание режет глаза, и сразу же хочется зажмуриться обратно.

— Ну привет, — голос рыжей незнакомки невероятно высокомерный. — Как ты? Что-то болит? Да не моргай на меня! Говорить разучилась?

— Н-не знаю, — говорить она до этого момента как-то не пробовала. — Где Мадара?

И откашливается — горло сухое, губы едва разлепляются. Хочется пить.

Брови незнакомки сдвигаются в одну сплошную линию у переносицы.

— Эй, Учиха! — рявкает вдруг она во весь голос. — Твоя проснулась!

Сакура инстинктивно вздрагивает, жмурит глаза и пытается унять скакнувшее сердцебиение. Вот это голосина…

И кто она такая, эта рыжая? Так разговаривать с Мадарой… Разве он позволяет кому-то так с собой разговаривать? Или тут… какие-то особенные… отношения?

Губа закусывается машинально.

Только чтобы не смотреть в лицо этой рыжей, Сакура водит взглядом по стенам.

Они серо-фиолетовые. На них много полок, некоторые из них пустые, на некоторых — какие-то блестящие поделки. Бисер, что ли?.. Вон на той, угловой, вообще книги.

Тело — она скашивает глаза — укрыто розовым одеялом. Лежит на футоне. Видно правую руку — указательный палец почему-то подрагивает.

Негромкие и вкрадчивые — какая жуткая привычка, так ходить — шаги слышатся где-то рядом. Она собирает себя в кулак, когда понимает, что он вот-вот войдет в комнату.

Внутри позорно и жалко дрожит какая-то тонкая струнка, вытягивается, лопается — и Сакура закрывает глаза. Она не видит, что происходит. Но рыжая вдруг возмущенно вздыхает. Это настораживает.

— Вон, — мельком швыряет Мадара, и от его голоса мурашки собираются в колонию между лопатками.

— Что!.. — рыжая точно собирается протестовать, из чего Сакура делает вывод, что они либо недавно знакомы, либо совсем не друзья.

Как же хочется надеяться на последнее.

— Не расслышала? — его низкий голос перекрывает взметнувшийся к потолку фальцет, и наступает блаженная тишина. Рыжей, видимо, нечем крыть. — Выйди.

Она невнятно ругается и шарахает дверью об косяк так, что по полу бежит вибрация.

Впрочем, думает Сакура, лучше бы рыжая осталась…

Быть с Мадарой один на один — это смерть речевому центру. Сакуре кажется — как не вовремя! — что она совершила непоправимую ошибку в недалеком прошлом. Но какую? Их было достаточно, и какая — непоправимая?

Она слышит, как Мадара подходит ближе. Бок обдает теплом. Запах антисептика, гари и еще какой-то — едкий — топят голову в темном омуте.

Сакура чувствует, как твердые и жесткие пальцы касаются ее больного плеча, осторожно ведут вверх, замирают концентрацией — тепловой точкой — на шее. Там, где бьется жилка сонной артерии.

— Посмотри на меня, — пальцы небрежно поглаживают кожу, это даже щекотно, но она немеет от какого-то нервного сгустка, сосредоточившегося в солнечном сплетении.

Не имея возможности сопротивляться, медленно разлепляет веки. Внутри — клочья. Важные, это ведь собственная выдержка. И только бы не заплакать — как мантру.

— Я говорил тебе дождаться меня, — Мадара смотрит не мигая, смотрит так, что в груди сердце трещит льдинкой.

Лицо у него непроницаемо-холодное, глаза — такие же, только блестят черно. Никаких эмоций. Значит, очень злится.

— Ты не сказал, зачем, — она старается не смотреть ему в глаза и фокусируется на переносице.

Это скорее отговорка, чем действительная причина. Ей просто не хотелось его дожидаться. Ей он был не нужен. И если бы… если бы она его послушала, но не открыла ему дверь… может, не нужен он был и сейчас.

Но теперь об этом как-то поздно.

— Я объяснил бы позже. Тогда не было времени на разговоры, — отбривает ее слабую подначку Мадара и убирает руку с шеи, зато берет ладонь Сакуры и приподнимает ее. Отпускает в свободное падение. — Но теперь у нас достаточно времени, не так ли?

Ладонь с хлопком приземляется поверх одеяла. Сакура слышит в его голосе обвинение, и от этого вспоминает, что сама умеет злиться.

— Ты никогда мне ничего не объяснял. Не считал нужным. Это не было моим делом. Извини, мне не пришло в голову, что ты вдруг решишь изменить свое мнение! — она пытается подтянуть упавшую поверх одеяла руку на живот, но конечность не слушается. — Что со мной? Почему… я не могу двигаться?

— Потому что они держали тебя на сильнодействующем снотворном. А Карин вколола и обезболивающего. Это временная слабость. Должно пройти, — он игнорирует большую часть ее высказывания, будто это неважно. Будто все, что с ней происходит сейчас, — неважно.

Но все же он вытащил ее. Сдержал слово. Сакура закрывает глаза и пытается дышать размеренно. Первая и самая неловкая, самая обидная соленая капля скользит по виску и затекает в ухо.

Неприятно. Но она не может себя остановить и плачет беззвучно, кусая губы и жмурясь.

Неизвестно, от чего это внутри нее целый тайфун.

И вместо цельнометаллической, игольчатой ехидцы, которую Мадара раньше не преминул бы в нее всадить, он молчит. Придвигается ближе. Гладит ее по плечу — две секунды на скольжение, одна на возврат.

Он надежно-теплый, и это слезы только усиливает.

Сакура не может остановиться, готова цепляться за его руку, но собственные — не слушают ее.

— Только ослабнешь, если будешь так плакать, — замечает Мадара и берет ее ладонь в свои.

Его руки жесткие и мозолистые. Ими, наверное, легко сдирать кожу или ломать кости. Но сейчас они осторожно держат пальцы Сакуры, и она позволяет себе за это зацепиться.

— Что с моим плечом? — спрашивает она, как только снова получает возможность говорить без всхлипов. Щеки стягивает соленая корка.

— Пулевое, — его пальцы сжимаются чуть крепче, и становится больно. — Это моя вина. Я предусмотрел все, кроме того, что целиться будут в тебя.

Сакура не может поверить. Это что — в нее стреляли? Смутные воспоминания не дают ей точной картины, но…

— Помню ожог, — тихо бормочет она, разрываясь от накатившего ужаса. — Тебя. Все… Кто эти люди и что они от тебя хотели? Почему они похитили меня? Я не имею к тебе никакого отношения, — и произнести последнее больнее всего.

В груди сворачивается игольчатый ком. С ним больно дышать, больно говорить, вообще — больно. И как от него избавиться — Сакура не знает.

— Это ты так думаешь. Я тебя никуда не отпускал, — Мадара, конечно же, пропускает самые важные вопросы мимо ушей и отвечает только на последнюю фразу. В его тоне сквозит холод, и пятки начинают мерзнуть.

Сакуру это злит настолько, что ком в груди рассасывается, и вместо него в тело рвется раздражение.

Ее мнение не имеет значения? Она, получается, не имеет значения тоже? Почему прав только он? Почему он не может принять ее решение? Каким бы оно ни было — неправильным или не понравившимся ему.

Почему так ведет себя?

— Мне показалось, что в прошлый раз мы все выяснили, — она напрягается в попытке отодвинуться от него, хотя под слоем раздражения отчетливо ощущает, что сердце кровит. — Ты был прав. Это твоя жизнь, а не моя. Думаю, что я в ней лишняя.

— Я не говорил этого. Ты мешаешь свои слова с моими и получаешь то, что хочешь получить, — он щурится с раздражением и отпускает ее руку, кладет на одеяло. — Прекрати передергивать.

— Разве я передергиваю? — что-то массивное бьет по грудной клетке и разгоняет злость по венам, и Сакура поддается. — Это ты передергиваешь! Все и всегда! Не существует правильного мнения кроме твоего собственного! Ты хочешь сменить тему? Давай поговорим о тех бандитах! Я так и не узнала, в чем была проблема! Или что? Скажешь, что это меня не касается? Но это меня касается! Уже коснулось! Мое плечо прострелено, я чуть не умерла от страха, какой-то придурок обещал меня изнасиловать!..

— Что?

Она глотает все, что хотела добавить. Лицо Мадары темнеет. Ей кажется, что оно даже заостряется, особенно по линии скул и подбородка. Он сдавливает челюсти так, что они, наверное, вот-вот захрустят от напряжения.

Воздух вокруг них начинает трещать. Сакуре это настолько отчетливо слышится, что она даже зажмуривается.

По ее коже бегут мурашки.

— Как его звали? Ты можешь его описать? — внимательный и совсем спокойный, в разрез виду, тон прошивает ее судорогой.

— Что-то на «К»… — бормочет она, не разлепляя глаз. — Кодо… Када… Кидо…

— Кидомару, — подсказывает ей Мадара.

Она неосознанно соглашается, но спохватывается:

— Зачем тебе?

Он не отвечает — смотрит сквозь нее и щурится, как мог бы щуриться в прицел винтовки. Сакура вспоминает об обмене и неосознанно ежится.

Хочется и знать, на что же все-таки ее меняли, и остаться в блаженном неведении одновременно. Она выбирает второе, потому что это — предсказуемый исход. Мадара ничего не рассказал ей, разве что дал выговориться, но… ни почему, ни зачем, ни чего-то еще он узнать ей не даст.

Сакура знает этот прищур, знает, что настроение у него сейчас жуткое, а еще знает, что не станет его провоцировать.

Ей уже не хочется говорить ни об их отношениях, ни о чем-то еще. Ей нужно домой… какое сегодня число? У нее же дипломная! И Ино, наверное, волнуется… надо ей позвонить, успокоить!.. Она озвучивает все это вслух и понимает, что Мадара смотрит на нее с иронией.

— Мне нужно домой, — повторяет Сакура и пытается сесть. Плечо мгновенно стреляет болью. Садиться она передумывает.

Мадара смотрит, не меняя выражения лица, вдруг дергает бровью и прикладывает ладонь к лицу. Ей от этого не по себе. Сразу чувствуется какая-то подковырка.

— Видишь ли, — замечает он абсолютно спокойно, но уголок губ подрагивает, — мы в Йокогаме. И домой тебе пока нельзя. Думай об этом как об отпуске.

Сакура обалдело моргает. То есть?.. почему…

Эй!

— В смысле? — переспрашивает она. — Но у меня… дипломная… Ино надо позвонить…

— Ты хорошо помнишь, где оказалась? — Мадара улыбается ей уголками губ, но до глаз эта улыбка не доходит, и они остаются холодными черными туннелями. — Те люди все еще угроза. Если ты не хочешь оказаться в том месте снова, то сейчас успокоишься. И если ты дорожишь безопасностью своей подруги, то не будешь пытаться связаться с ней.

— Но… как же… — Сакура растерянно обводит комнату взглядом и пытается найти аргументы. — Но… ты же должен был что-то им отдать…

Все это перестает быть похожим на чудесное пробуждение вне опасности. Оказывается, что ничего не закончилось. И от этого начинает мутить.

Сколько это будет длиться? Чем… чем это закончится?

— Скажем так, они получили не то, что хотели, — глаза Мадары леденеют, и Сакура мгновенно жмурится.

Ей не хочется думать о том, что они должны были получить.

В голове тянут друг на друга одеяло противоречащие желанию не провоцировать вопросы. И почему это она, собственно, должна их сдерживать?

— Кто — они? И чем ты вообще занимаешься? — голос банально сходит на шепот, но ей не до этого, не до ощущения собственной ничтожности. Ей просто нужны ответы. Попытаться снова? А вдруг получится.

Ну в самом деле-то!

— Есть то, о чем тебе лучше не знать, — ловко и даже небрежно отбивает он.

— А о чем мне знать можно? — тихо и устало вздыхает Сакура, пальцы, к которым вернулась чувствительность, дрожат. — Я ничего не понимаю. Я… я просто не знаю, что дальше. Ты говоришь: ничего не закончилось. А когда закончится? И как мне до тех пор жить?..

Через последние слова у нее вырывается все беспокойство, и только поэтому, наверное, Мадара не отвечает ей снова холодом и мраком.

— Лучше тебе не знать, — он спокоен, даже слишком, и Сакура бы поверила, если бы не напряженная линия челюсти. — Я не пойду на такой риск. И не волнуйся: жить тебе никто мешать не станет.

Она бессильно закрывает глаза.

Может, ошибка была совершена давно?

Она допустила ее пять месяцев назад, когда зашла в темный переулок, собираясь срезать дорогу, и наткнулась на компанию отморозков. Ошибкой было принять чужую помощь и проснуться потом в чужой квартире. Ошибкой было поверить в чудо и впустить его — это чудо — в жизнь.

Но как не впустить, если смотрел так, что ноги от слабости подгибались?

И что теперь?

— Мне жаль, — он кладет руку ей на живот, от чего становится жарко и неловко. — Я должен буду уйти вечером. Карин присмотрит за тобой.

Сакура приоткрывает глаза, смотрит из-под ресниц испуганно, чувствуя себя беззащитной.

Куда?

— Ты вернешься? — тихо спрашивает она и закусывает губу. Губе больно.

Мадара замирает всего на секунду.

— Вернусь, — обещает он и берет ее ладонь в две свои. — Как только все закончится, мы вернемся в Токио.

— Мы? — тускло замечает она и добавляет: — Мы расстались.

— Это ты так решила, — в Мадаре обнаруживается неиссякаемое терпение, раз уж он повторяет это для нее второй раз. — Но не я.

Сакуре хочется сказать ему, что для расставания не нужно обоюдного согласия. Что это только его проблемы. Но не может выдавить это из себя. Потому что в груди щемит неимоверно.

Она винит только себя в том, что произошло. Ей не стоило соглашаться идти с Ино. Осталась бы дома, выключила телефон — и ничего бы не поменялось.

Что ей — мало было приключений? Сидела бы, журавликов складывала…

А теперь? Что с ней будет теперь?

Теперь он уходит.

Сакура прикусывает губу снова и сжимает его ладонь крепко. Смотрит, на ее фоне выглядят собственные пальцы.

Приходит к неутешительным выводам.

— Ты никогда бы не подошел ко мне первым. Но после нашего знакомства… почему ты пришел снова? И почему вообще вмешался? — ей хочется спросить что-то, на что можно получить ответ, и она спрашивает это. Мелочь пятимесячной давности.

Темные брови приподнимаются.

— Это важно?

— Да, — она бледно улыбается в потолок и закрывает глаза. — Ты… был как-то со мной связан, но я не знала?

— Нет, — с явственным недоумением в голосе отвечает Мадара.

— Ты никогда и ничего не делаешь просто так… — замечает она. Губы дрожат.

— Иногда все проще, чем кажется, — ее щеку обжигает прикосновением.

Сакура инстинктивно поддается навстречу, забывая, что они и расстались, и что она против…

Кожа к коже, тепло к теплу — и вот все, что сейчас важно.

Мадара убирает руку слишком быстро. Но зато растягивается рядом, придвигается вплотную. Сакура вздрагивает от прикосновения к животу. Сколько бы не было слоев ткани — это не спасает кожу от жжения.

— Просто помолчи. Этого мне хватит, — спокойно просит он и поправляет одеяло на ее груди.

Сакура, обмирая, вслушивается в его дыхание и машинально шепчет «хорошо».

Только ей самой совсем не хорошо. Не смотря на то, что рядом Мадара — и он надежно-теплый, никому (кроме самого себя) не даст ее обидеть, вытащит даже из лап бандитов — ей кажется: не все так просто.

Прижимаясь к нему плотнее (и убеждая себя, что просто холодно), Сакура чувствует ответную реакцию — осторожное поглаживание по животу — и не хочет его никуда отпускать.

Что, если он не вернется?

Губы дрожат. На языке привкус гари, и от этого сушит горло. Ей нужно пересилить себя, сказать, чтобы потом — не дай Ками-сама! — не жалеть.

Это ни на что не похоже. Просто слова застряли от упрямства в заледеневшем от усилия горле. И Сакура не дает ни себе, ни ему даже шанса. Ну в самом деле, сколько можно.

Ты уже напротиворечила сама себе как могла. Вовсю. Теперь выдирать это из себя заново.

Отказываясь об этом думать и только усугубляя, она просит:

— Возвращайся скорее.

Мадара не отвечает. Осторожно сжимает ее ладонь в своей.