В чистой комнате под непривычно тяжелым теплым одеялом — не казенным госпитальным, на котором клеймо в шерстяном углу, — Сакуре снятся кошмары. Она просыпается, беззвучно разевает рот, задыхаясь, и вцепляется в волосы пальцами. Постепенно приступ ужаса приходит. Она снова оказывается внутри спокойной и размеренной жизни.

Стены — серые, пол — холодный. К этому придется привыкнуть.

Может, она сумасшедшая, но ей не хватает войны. Наверное, это и есть посттравматический синдром. Тебя тянет обратно. Туда, где было плохо. Но там все было по-настоящему. Там она чувствовала себя необходимо живой. Необходимо — это для других. И вот сейчас она должна будет встать, умыться, одеться и отправиться в госпиталь.

Харуно Сакура закрывает глаза и откидывается на подушку. Подушка чистая, мягкая, под нее удобно запихивать руку, когда спишь на боку.

Голос Барти прорезает тишину. Он говорит и говорит. На повышенных тонах. Его палка снова искрит, а в глазах селится неприятная злоба. Харуно Сакура ничего не понимает, но на всякий случай не закрывает глаза снова. Рассматривая серую фигуру Невидимки, она наклонила голову вбок и задумалась.

Нужен ли этот госпиталь? Мало она сращивала переломы, приживляла конечности и накладывала жгуты? Выводила яды? Это определенно ее стихия. Но… Неужели нет больше никого, кто бы мог делать это кроме нее? Сакура хотела ходить на задания, сражаться, делать что угодно, только бы не сидеть в госпитале. Что угодно. Но Цунаде в ней нуждается. Она не может подвести своего учителя. Не будь Сенджу Цунаде — не было бы и Харуно Сакуры.

Что она из себя представляла до? Ничего.

Харуно вздернула тело в сидячее положение и ступила босыми розовыми от холода ногами на пол. За окном серо и прохладно. В доме не лучше — точно так же.

В ванной, которая есть и на втором этаже (только зачем?), теплее. Стекла запотевают, горячая вода брызжет из крана радостными каплями и оседает на плиточном голубом полу, на желтых стенах, на волосах Сакуры. Она мигом завертывает кран обратно и думает, как бы его починить без чужого вмешательства. В душе гораздо лучше, потому что там не сломан кран, вода не горячая, а теплая. Харуно Сакура закрывает глаза и тонет в этом приятном тепле, накрывающем и расслабляющем тело.

И пальцы, тянущиеся к ней из холодного тумана, черные и с гнилыми ногтями, отступают.

«Ничего», — успокаивает она себя, — «ничего».

Последствия останутся с каждым надолго. С кем-то — навсегда.

Она потрошит свой шкаф, обнаруживая там и чистую одежду, и обувь внизу, на полочке, и свое любимое полу-платье, под которое надевались зеленые лосины. Полу-платье отталкивается в сторону и оказывается прикрытым другой одеждой, болтающейся на вешалках.

Серый свитер крупной вязки — потому что на улице холодно, тонкую белую майку вниз, черные узкие штаны натянуть повыше — потому что ремень для них не предусмотрен. Это единственные ее брюки, закрывающие лодыжки. Сверху можно накинуть розовую куртку с пушистым воротником, но от розового цвета — всегда любимого — чувствуется тошнота.

И Сакура накидывает на плечи пушистый белый шарф. Он настолько широкий, что может сойти за шаль. На одном его конце, прямо на длинной бахроме, давно стоит рыжее пятно. Кажется, это ржавчина. Харуно оставляет его не завязанным, только закидывает длинные концы за спину. В зеркале она — тоненькая, бледная, с пушащимися кончиками розовых волос. Зеркало не требовалось. Изнутри она ощущала себя примерно так же. Только без пушащихся розовых волос.

Невидимка у окна. В его глаза бесконечное раздражение. Ситуацией, обстановкой, самим собой — анализирует Сакура и делает первый шаг к двери.

Помнится, вчера тут была вечеринка.

Лестница под ногами не скрипит. Харуно спускается вниз, заглядывает на кухню и поднимает брови. Все ушли.

«Мы прибрались, не волнуйся», — почерком Хинаты. Вот и вся записка.

Сакура пьет зеленый чай, заедает его сладкими карамельками, оставшимися на столе. За окнами все такая же серость, как и полчаса назад. Первый шаг на крыльцо — порыв ветра обдувает холодной волной. Но Харуно Сакура поправила край шарфа и шагнула вниз.

Госпиталь громадой возвышался над зелеными деревьями, упираясь крышей в хмурое небо. Сакура рассматривала заново отстроенное здание, то и дело замечая поглядывающих на нее пациентов.

В здании было тепло и многолюдно. Стараясь ни с кем не разговаривать, Харуно Сакура пошла на поиски кабинета главного врача. Для этого пришлось прибегнуть к помощи какой-то младшей медсестры, которых в госпитале сейчас было много. Все хотели приносить пользу обществу. Второй этаж, дверь посередине — черная, лакированная.

— Входи, — отозвались на звук.

Сакура юрко прошмыгнула сквозь небольшую дверную щель, прикрыла за собой дверь. Невидимка замаячил около стола, за которым умостилась Цунаде.

— Я думала, что ты вообще не придешь, — наставница состроила насмешливое лицо. — Ну что, садись, буду вводить в суть дела.

— Можно мне просто взять миссию? Я… не смогу тут.

— Это почему не сможешь? Отпуск ты, насколько я знаю, уже в нашей палате провела, — Цунаде сощурила карие глаза.

— Просто. Больше не могу на… на это смотреть. Тут пахнет…

— Войной? — Цунаде шлепнула ладонью по столу. — Это место пахнет так для всех. Теперь.

Сакура молчала, смотря в пол. Что угодно, только не тут. Невидимка, устроившись за спиной Цунаде, опирается ладонями об спинку вертящегося стула и смотрит ядовито. Будто все понимает.

— Раз ты не хочешь работать здесь, то найди того, кто хочет, — женщина подперла руками подбородок. — У меня как раз несколько талантливых деток пропадает на генинских миссиях. Обучи, покажи, что и как. На миссии ей, знаете ли, время давай тратить. Вот, — на стол легли папки, — все равно искала им джонина. Вперед, ученица.