Это, конечно, то место, только время не это,

Не то время года, не то время суток

Flёur — Ремонт

Май ещё спал. Тихо сопел с безмятежнейшим выражением лица. Федя перекатился на спину и, вздохнув с некоторым облегчением, облизнулся. Губы были опухшие.

И когда он в последний раз так долго целовался? И не столько в качестве прелюдии, сколько ради самого… Целовался Май, конечно, не особо умело — впрочем, под конец уже чем-то да научился, — но вкладывал в процесс всю душу. И если Федя продолжит об этом самом процессе думать, то случится кое-что непоправимое. Вернее, вполне себе поправимое, но дрочить, находясь в одной квартире с Маем, было бы слишком даже после вчерашнего.

Федя откинул одеяло, прихватил одежду и, стараясь не шуметь, выбрался из спальни. Сперва умылся в ванной, потом зашёл на кухню, чтобы вытащить из холодильника салаты, к которым они так и не притронулись, самому попить и налить зевающей кошке свежей воды — корма ей уже насыпала миска с дозатором.

Убрав с журнального столика пустые бокалы и подсохшую кожуру от мандаринов, Федя присел на подлокотник дивана. К нему в очередной раз пришла мысль, что можно просто-напросто смыться, прихватив с собой Тёму, запихнуть телефон на самое дно рюкзака и как можно дольше не доставать. Но уж кто, а Май такого отношения не заслуживал.

У Вяземского никогда не было этой полумифической способности определять, кто в его окружении мог бы быть геем или, там, хотя бы бисексуалом. Май, если так подумать, в универе вроде бы ни с кем не встречался и к девушкам особого интереса не проявлял, если не считать Эми Понд или Розали Калверт*, — но это вполне себе нормально для гиковатого интроверта.

А может, ты у нас просто слепой, Феденька.

Резко открылась дверь. В проходе появился растрёпанный Май, который тут же облегчённо выдохнул:

— Ты здесь.

— Ага, — ответил Федя, поднявшись. — Я здесь. И никуда не денусь. Можешь пойти умыться, потом поговорим.

Май растерянно кивнул и, прикрыв дверь, ушёл в ванную. Зашумела вода. Вернулся он — посвежевшим, но всё таким же растерянным, — когда Федя уже накрыл на стол. Минут пять они молча елозили вилками по тарелкам. Первым нарушил тишину Май.

— Слушай, насчёт вчерашнего… Извини, что я на тебя так набросился. Ты только с парнем расстался, а я тут со своими… Прости.

— «Набросился»? — прыснул Федя. — Да я сам тебя потом засосал по самое не хочу… — Он кашлянул. — В общем, извинения тут ни к чему. Ты не виноват. Никто не виноват. Да и не то чтобы мне не понравилось.

— П-правда? — взволнованно спросил Май. — Мне тоже понравилось. И вообще, — он отвёл взгляд в сторону, выпустил из рук вилку и огладил кончиками пальцев льняную скатерть обеденного стола, — ты мне нравишься.

Федя дёрнулся. Он догадывался, конечно. Даже если отбросить вчерашнюю ночь, то друзья себя так обычно не ведут. Не рассказывают своей семье, насколько ты замечательный человек, не привозят тебе кофе на такси, не предлагают провести вместе Новый год сразу после твоего каминг-аута, не желают каждый день спокойной ночи — даже если вы переписывались ещё утром… Догадывался, но услышать — совсем другое дело. Федя почувствовал себя одновременно польщённым и виноватым.

— Мне… приятно это слышать. Ты тоже очень важный для меня человек. Но сейчас не самое подходящее время, понимаешь? Я ещё не переварил свои прошлые отношения, и начинать новые… я пока не готов.

— Понимаю, — кивнул Май и, наконец подняв взгляд, ободряюще улыбнулся. Как будто это Федю надо было утешать, а не его самого. — Не волнуйся. И не думай, будто бы ты мне чем-то обязан. Я в первую очередь твой друг и готов им остаться.

— Спасибо, — только и смог выдавить из себя Федя.

Они вернулись к еде, и Федя пожалел, что они начали этот разговор за завтраком, — по достоинству оценить готовку Елены Петровны не получилось. А она ведь старалась.

— А у вас в семье обычно в оливье свежие огурцы кладут или маринованные?

— Что?

— Ну, — Май кивнул на тарелку с оливье, — мои любят с маринованными. А некоторые вроде со свежими делают.

— Не помню даже, — озадаченно ответил Федя. — Наверное, и с тем, и с тем. Папа оливье не очень любит, так что мама нечасто его готовит.

Хотя, что она там сейчас готовит, Федя особо не знал. Давно уже Новый год с семьёй не праздновал. Он вдруг осознал, что даже забыл вчера позвонить им, и тут же потянулся к телефону. Пропущенных не было, но мама прислала около одиннадцати вечера поздравления. Федя написал ответные.

— Слушай, Федь, — снова сменил тему Май, — тебе ведь нужна квартира. Как насчёт того, чтобы здесь пожить?

— В смысле? Вы ведь посуточно сдаёте.

— Ну-у, Настя вряд ли будет против на долгосрок перейти. Ты ведь не чужой человек. Не нужно будет постоянно клининг вызывать, жильцов искать… С кошкой ведь трудно найти квартиру, — Май наклонился к Тёме, улёгшейся у его стула, и почесал за ухом, — а мы не против. До работы вроде ехать не дольше, чем от твоей прошлой квартиры. Хороший ведь вариант? Хотя бы на время.

— Хороший, — заторможенно согласился Федя. — Но мне бы всё-таки подумать…

Его прервал начавший вибрировать телефон. Мама. Видимо, уже прочитала его сообщения.

— Погоди, надо ответить.

Он встал из-за стола и зашёл в спальню. Сел на заправленную Маем кровать.

— Привет, Федь, — послышался мамин голос, чуть хрипловатый. Недавно проснулась, значит. — Как Новый год провёл?

— Да нормально. С друзьями отмечал. Только вот встали, поели… У вас там с папой как?

— Мы тоже хорошо посидели. Смирновы к себе пригласили, ещё баб Маша была да Зина. Забавная она такая, конечно, пришла и…

Федя, вполуха слушая истории про соседей и родственников, взял с тумбочки небольшие круглые часы на резной подставке и повертел в руках. Будильник. Федя впервые такой видел. Выбирала, может, Настя, или вообще какой-нибудь дизайнер, но ему вдруг представился Май, который поутру выключает этот самый будильник, бухтит на деканат, поставивший его группе первой парой семинар, накрывается с головой одеялом, потом, смирившись, сладко потягивается и поворачивается к…

— …на Рождество?

— Что-что? — встрепенулся Федя. Он тут же вскочил с кровати и вернул часы на тумбочку. Нельзя эти два мира сталкивать. Ничем хорошим не закончится. — Извини, связь что-то испортилась.

— Я говорю, может, на Рождество приедешь? На сына хоть поглядим.

— Ну, если Оля сможет меня подменить… — неуверенно ответил Федя. — У нас ведь в начале ноября девушка уволилась, и на полную ставку пока никого не нашли.

Точно, работа. Федя бросил взгляд на часы. До позднего послепраздничного открытия как раз хватало времени съездить на Мишину квартиру, переодеться и добраться до цветочного.

— И девочку свою привози, познакомимся.

— Девочку? А… Да мы расстались недавно.

— Как так? — не то удивилась, не то расстроилась она. — Полгода ведь уже встречались.

— Не сошлись характерами, — усмехнулся Федя.

«Девочку» он придумал, чтобы мама не начала чего подозревать. Она никогда не отличалась любопытством, но летом — пора дней рождений, — видимо, устала от постоянных расспросов родственников и начала допытываться, когда же Федя планирует обзавестись семьёй и наделать ей внуков.

— К тому же выяснилось, — добавил Федя, — что она мне изменила как-то раз по пьяни… Может, и не раз. В общем, не сложилось у нас.

Мама вздохнула. Федя вздохнул следом.

— Ты приезжай всё равно. Давно ведь не виделись. Коля, может, и не показывает, но он тоже по тебе соскучился.

— Я постараюсь.

Вот и время подумать.

***

Вытащив из салона сумку с вещами — своими и Тёмиными — и переноску, Федя захлопнул дверь такси. Огляделся. То ли так давно он не приезжал, то ли выпало так много снега, но родную улицу было не узнать. На углу, кажется, раньше стоял ларёк. Рощицу высоких тополей вырубили, сделали на её месте парковку. Магазин на первом этаже дома закрылся. Федя добрался до подъезда и достал из кармана ключ, которым уже больше двух лет не пользовался. Стены внутри перекрасили. Цветок с подоконника на втором этаже убрали. Может, занесли перезимовать, может, пропал.

Федя остановился перед шероховатой металлической дверью и позвонил.

В замке провернулся ключ. Мама пропустила его внутрь, дала поставить сумку с переноской на пол и обняла. Федя обнял в ответ, вдохнул незнакомый запах какого-то крема и отстранился. Лицо её успело немного постареть и будто бы уменьшиться. В собранных в хвост каштановых волосах появилось больше седины. Выглядела мама радостной, но уставшей.

— Кушать хочешь? Я как раз котлет нажарила.

— Ага, — кивнул Федя.

После трёх часов в дороге есть и впрямь хотелось. Он снял пальто, разулся, выпустил Артемиду из переноски и, оставив её обнюхивать коридор, отошёл помыть руки.

— Папа на работе? — спросил Федя, зайдя на кухню.

Пахло котлетами и пюре на молоке. Свет был жёлтый, тёплый, возможно даже чересчур.

— Да, скоро должен вернуться. У меня удачно выходные выпали, а у него вот… Хлеб на тебя резать?

— Нет, не надо.

Федя налил Тёме воды и сел на стул. Внешне кухня будто бы и не изменилась, только парочка новых магнитов на холодильнике появилась. Но Федя не мог отделаться от чувства, что он всего лишь приехал к кому-то в гости. Как в детстве, когда они, бывало, останавливались на день-два то у тех, то у других родственников, раскиданных по области.

Если это не его дом, то где же он? Их с Костей квартиру домом уже не назовёшь, ведь Федя там больше не жил, Мишина тоже на это звание не тянула. В последний раз он себя таким беззащитным чувствовал ещё во времена студенчества — когда понимал, что затею пойти во флористы родители не оценят и вернуться домой после учёбы не вариант, а отношения с Костей с трудом складывались во что-то толковое. Что тогда, что сейчас в его жизни появился Май.

Опять Май. Ну какой май? У тебя пока январь, Феденька…

Закончив с едой, он помыл за собой посуду, открыл несколько банок с соленьями — мама почему-то рассмеялась и запричитала, мол, что бы я без тебя делала, хотя как-то ведь справлялась все эти годы — и, наконец, ушёл в комнату, вещи разбирать. Их не то чтобы было много: сегодня сочельник, завтра Рождество, послезавтра утром уже и уезжать. Но на кухне было слишком тепло и душно, одновременно знакомо и непривычно.

Федя осмотрел комнату. Было очень чисто, наверное генеральную уборку делали. Мама делала, вернее. Книги даже протёрла. Забрать бы их, Толкина да «Ведьмака» хотя бы… Точно, некуда. Федя разложил свои вещи по полкам, на которых ещё оставалась кое-какая старая одежда, вытащил пакет с зубной щёткой и бритвой, оставил на тумбочке и лёг на кровать, пахнущую кондиционером для белья. Тёма, проскочившая в комнату, как только он открыл дверь, закончила со своими делами на лотке, который Федя принёс из кладовки и забыл, засыпав наполнителем, отнести в ванную, и принялась точить когти о ворсистый ковёр. Обычно она вообще была дамой приличной, мебель и ковры не драла. Это, видимо, за неимением когтеточки под рукой. Лапой.

Закрылась входная дверь. Федя нехотя сел. Потом поднялся с кровати. Наткнувшись взглядом на полураспотрошённую сумку, вспомнил: подарки ведь! Маме он купил хороший секатор для растений, отцу — галстук. Может, совсем не нужный, но ничего лучше Федя придумать не смог. Особо придумывать и не хотелось.

Он достал замотанные в упаковочную бумагу коробки, почесал живот развалившейся на ковре Тёме и хотел уже выйти, как вдруг из спокойного вроде бы разговора на кухне выловил крик. Что папа кричал, Федя не разобрал. По детской — или, скорее, подростковой — привычке он застыл у двери, напряжённо вслушиваясь.

Папа что-то сердито твердил, мама неуверенно отвечала. Потом и она перешла на повышенные тона. Различал Федя только отдельные слова, не особо связные. Как вообще… Это ты всё… Я? Да я… Сколько раз… говорил… Ну да, конечно…

— Федя! — рявкнул отец на всю квартиру, и Федя испуганно отшатнулся от двери.

Он ведь только приехал. Что уже успел натворить?

Отец взялся было за ручку, но тут же отпустил и зашагал прочь, гневно шаркая тапочками. Дошёл до своей спальни, хлопнул дверью, хлопнул спустя полминуты ещё раз, потом хлопнул входной. Стало оглушительно тихо. Федя вдохнул, выдохнул, аккуратно открыл свою дверь и вышел. Заглянул на кухню и встал на проходе. Мама подняла голову, но со стула не встала. Даже не улыбнулась виновато, как бывало после их с папой ссор. Плохой знак.

— Ты телефон свой оставил на столе, — начала она глухо. — Номер незнакомый позвонил. Коля решил ответить — он же любит со всякими рекламщиками да мошенниками разговаривать… Федя, он сказал Коле, что вы поссорились и ты заблокировал его номер. Сказал, что он твой… парень. Это правда? Федь, это как так вообще…

— Нет, — ответил Федя, тут же удивившись своему спокойному тону. — Не правда. Уже нет. Я же говорил, мы не сошлись характерами…

Она молча закрыла лицо руками. Федя опустил взгляд в пол. Всё действительно изменилось. Раньше мама его защищала перед отцом. Говорила, что на самом деле он очень умный, а химия ему вообще не нужна, да и при чём здесь компьютер, Коль, зато твой сын по клубам не шатается и не курит — или чего похуже — за гаражами, как некоторые… Даже тогда, перед выпуском из университета. Дала денег, чтобы хватило на курсы по флористике, сказала, что главное, чтобы работа приносила удовольствие.

— Тебе лучше уехать, — прошептала она, словно громче говорить не хватало сил. — Отцу постарайся не попадаться на глаза. Кто знает, что в голову взбредёт. И за что вы так со мной, господи…

Стараясь не смотреть в Федину сторону, она вышла из комнаты. Федя приблизился к столу, взял телефон. С Костей папа говорил недолго, всего двадцать семь секунд. «Будешь звонить или припрёшься в магазин — заяву накатаю», — написал Федя в сообщениях и отправил. Хотел ещё добавить следом «мудачьё», но тут же стёр и просто заблокировал номер. Потом нашёл расписание автобусов и купил билет на ближайший рейс. Как раз последнее место оставалось. Для него оставили, знали, что в дружную благополучную семью играть у Феди не получится.

Интересно, Костины родители так же отреагировали, когда он рассказал, что встречается с парнем? Или, может, ещё хуже? Людмила Степановна вряд ли обошлась одним упрёком. Стала, наверное, выяснять, как это так получилось, что её золотце по мальчикам, а не по хорошим соседским девочкам, как это они раньше ничего не замечали, предложила сходить ему к врачу или в церковь…

Что лучше: когда предлагают бесполезную помощь или делают вид, что тебя теперь не существует? Впрочем, какая, нахер, разница, решил Федя и пошёл собирать вещи. Разбитый нос уж точно хуже.

Вещи собрались быстро. Федя задержал взгляд на брошенных подарках и оставил их лежать на видном месте. Глупо, конечно, было надеяться, но вдруг совесть замучает, как увидят. Хотя маму, наверное, и так замучает. Решит, что отец всё это время был прав и компьютерные игрушки и правда сделали из Феди гея. Что интерес к флористике был ещё одним тревожным звоночком, который она проигнорировала, что это она недоглядела, не обсудила с ним вовремя.

Ну и пусть.

Федя оделся, дал Артемиде успокоительное — единственная таблетка, которую она всегда с радостью ела, спасибо мясному вкусу, — потому что вторую поездку на автобусе за день она вряд ли спокойно перенесёт, запихнул бедную кошку обратно в переноску и вышел из квартиры. В подъезде никого не было. Федя подождал — вдруг мать выйдет закрыть дверь и заодно скажет хоть что-нибудь на прощание, — но шагов так и не послышалось. Он закрыл квартиру своим ключом и спустился по лестнице.

На улице тоже никого не оказалось. Отец, должно быть, пошёл за сигаретами и остался покурить у магазина. Благо тот, на первом этаже, закрылся. Федя сел на очищенный порожек, опустил рядом сумку, поставил на колени переноску и вызвал такси. Ветер бросил ему в лицо горсть колючего снега.

Наконец, машина нашлась. Федя вышел из приложения, открыл избранные контакты и позвонил самому часто набираемому. Прижал телефон к успевшему замёрзнуть уху и прикрыл глаза.

— Май, — сказал он всё тем же мертвецки спокойным голосом, — встретишь меня?