Я на огромных качелях качаюсь,

Падаю вниз и в небо взлетаю

Flёur — Качели

Стоявший на подзарядке телефон резко завибрировал. Федя покосился на экран, удивлённо приподнял брови и, отложив ножницы, ответил.

— Фе-едя, — пыхтя, выдавил Стёпа. На фоне был слышен шум дороги. — Привет. Ты сейчас в магазине?

— В магазине, — оторопело ответил он.

— Я щ-щас подбегу…

И отключился. Федя отложил телефон, отрезал наконец бумагу и снова посмотрел на не успевший потухнуть экран, чтобы удостовериться, что ему это всё не привиделось и не послышалось. Они со Стёпой, конечно, стали чаще общаться, но ещё ни разу не созванивались, не говоря уже о встречах, только переписывались.

Случилось чего, что ли?

Через минут пять, когда Федя уже расправился с пышной упаковкой для не менее пышного букета, Стёпа и правда подбежал. Ввалился в магазин, потоптался на коврике, чтобы стряхнуть с ботинок снег, стянул шапку и застыл на проходе, пытаясь отдышаться. Потом подошёл к флористическому столу и заявил:

— Мне нужен букет. Настолько приторный, насколько это вообще возможно. Вот прям розовый-розовый, с блёстками, ленточками и всё такое. Чтобы самый бугаистый бугай офигел и почувствовал себя двенадцатилетней девочкой.

— Мы не общались всего три дня, а ты уже где-то откопал какого-то бугая?

Стёпа огляделся, словно проверяя, точно ли они в магазине одни, придвинулся ближе и только потом начал говорить.

— В общем, дело было так: я вчера решил в кои-то веки сходить в клуб. Развеяться захотелось. Новогодние выходные ведь закончились, подумал, что много народу не будет. Приоделся я, значит, выбрал заведение поприличнее — мы там даже были, кажется, года четыре назад, — и меня не пустили! Я, собственно, спрашиваю у этого качка на входе, что не так. Одет я был по дресс-коду, напиться ещё не успел, да и не собирался вообще. Говорю, что у меня, вообще-то, есть друг-юрист и беспричинно не пускать людей в общественное заведение незаконно…

— Я не юрист, — усмехнулся Федя.

— Да ему-то какая разница, — махнул рукой Стёпа. — Короче, он сказал, что мне явно нет восемнадцати, и потребовал паспорт! Вот ты бы мне сколько дал?

— Лет двадцать. Если куртку снимешь — года двадцать три, наверное.

Стёпа закатил глаза. Он почему-то всегда свято верил, что выглядит на свой возраст, а вот Феде казалось, что между ними не год разницы, а лет пять.

— В любом случае двадцать — это больше восемнадцати, — пробурчал Стёпа. — Мы с ним начали спорить. Сошлись на том, что, если я докажу, что совершеннолетний, он пойдёт со мной на свидание. Не спрашивай, как так вышло, я сам не понимаю… Но паспорта у меня с собой не оказалось. Забыл, блин. Пришлось сгонять домой. Видел бы ты его лицо, когда я вернулся с паспортом!..

Федя опустился на стул. До букета не скоро очередь дойдёт.

— И ты сегодня идёшь на свидание с вышибалой из ночного клуба?

— Именно. Он, конечно, дядька местами странноватый, но обещание своё сдержал. Я уже выбрал место и успел с ним попереписываться. Забавный такой… Точно гей. На свидание с парнем согласился бы либо очень уверенный в себе натурал, либо гей. А на уверенного он не особо похож, хотя очень пытается за него сойти.

— Ты ведь сам не любишь, когда ярлыки вешают.

— Ой, всё, — закатил глаза Стёпа. — Может, он не гей, но члены точно любит не меньше сисек.

— Боже мой, — покачал головой Федя. — И откуда ты таких выражений нахватался, дитя моё?

Стёпа фыркнул и повернулся к холодильнику с цветами.

— Хочу вон те розовые розы.

— Тебе надо, чтоб совсем безвкусно было, или можно поприличней? — спросил Федя, выходя из-за стола.

— Давай поприличней, — ответил немного погодя Стёпа. — Если не по плану всё пойдёт, себе хоть оставлю…

— Тогда давай лучше возьмём эти, — Федя указал на вазу с розами, что были помельче и посветлей, — и гипсофилы ещё белой добавим, чтоб воздушно было.

Пока Федя делал букет, Стёпа слонялся по магазину, разглядывая то комнатные растения, то странные статуэтки, — что те, что другие покупали неохотно, и они уже скорее стали предметами интерьера.

— Я тоже заблокировал Костю, — сказал вдруг Стёпа, взяв в руки одного из медведей, светло-коричневого, с большим красным бантом на шее. — Везде, где можно было. Даже номер его удалил, представляешь?

— Молодец. Давно пора.

Он оставил медведя в покое и, указав на рулон ажурной сетки, спросил:

— Можно букет ещё сверху вот той штукой обернуть? Люблю такую упаковку… Как там у тебя дела? Переехал уже?

— Почти, — ответил Федя. — Осталось кое-что по мелочи привезти. Но живу я уже в новой квартире.

Вернее, вчера он впервые там ночевал, если не считать новогоднюю ночь. Спать совершенно одному, даже без Миши в соседней комнате, было странно и непривычно. Под утро, правда, в кровать забралась Тёма, но она никак не могла улечься и скорее мешала, чем помогала. Федя зевнул. Ей простительно.

— А как у вас с парнем тем? Ну, с Маем?

— А как у нас должно быть?

— Ну не знаю, — пожал плечами Стёпа. — Вы могли начать встречаться, например. Я, может, и туплю иногда, Федь, но только если дело касается меня. Со стороны-то всё видно. Я понимаю, к чему дело идёт.

— Может, и идёт. Но я даже не знаю, хорошо ли это.

— К нему такой парень шары подкатывает, а он не знает, — фыркнул Стёпа.

Федя достал атласную ленту и показал Стёпе. Тот кивнул. Федя отрезал кусок и перевязал букет поверх упаковки.

— Я не понимаю, правда я влюбляюсь или это просто чувство благодарности. Или одиночества… Он как будто бы слишком хороший. Я к такому не привык.

— Понимаю, — хмыкнул Стёпа. — А родители твои так и не?..

— Нет.

Стёпа оплатил букет — получился он довольно нежным, и Федя даже понадеялся, что получатель не выкинет его тут же в мусорку, — потом покрутил в руках, обсматривая со всех сторон.

— Классный. Спасибо.

Когда Федя вышел из-за стола, Стёпа порывисто приобнял его одной рукой, похлопал по спине и попрощался:

— Пока. Держи в курсе, если что.

— Ага… Ты там осторожней со своим бугаем. Мало ли.

Он кивнул и вышел из «Персефоны». Федя посмотрел на время. Начало пятого. За окном уже почти стемнело. Зиму Федя любил, но чем ближе к февралю, тем сильнее его из года в год одолевала тоска. То ли по зелени, то ли по греющему солнцу, то ли по любимым футболкам. Да и приходить на работу до восхода солнца, а уходить после бывает приятно только в предновогоднюю суету, когда сияющие в сумерках гирлянды и серо-синий снег ещё не надоели. Федя протёр стол. По крайней мере, он приходил в цветочный магазин, а не в какой-нибудь офис или суд.

Телефон вновь завибрировал. Федя тут же снял его с подзарядки и ответил на звонок.

— Привет.

— Привет, Федь, — как-то растерянно отозвался Май. — Я это… привёз посуду, про которую утром писал. Зашёл, а тут Тёма на кухне. Ей, кажется, плохо. Она могла съесть что-то не то?

— Блядь, — вырвалось у Феди. — Её стошнило? Вялая?

— Да… Лежит мяукает. Нос горячий.

— Не съела она ничего, это обострение.

Утром всё вроде как было нормально. Тёма немного недоела корм, но для неё это не редкость. Даже вялости не было. Обычно Феде по её состоянию более-менее удавалось предвидеть неминуемый пиздец. Он прикинул, сколько времени ему понадобится, чтобы дождаться такси, доехать по пробкам до дома и, взяв Тёму, добраться до ветклиники… Хорошо, что Аглая, владелица цветочного магазина, была не в городе, по голове за раннее закрытие не постучит. Хотя она поняла бы, наверное.

— И что делать? — спросил Май. — Ей к вету нужно?

— Да, я сейчас…

— Давай я отвезу. Я же как раз на машине, быстрее будет.

Федя закусил губу и сжал в руках тряпку.

— Это как-то… Ладно. Я скину тебе адрес.

Как там любила говорить Людмила Степановна? «Беда не приходит одна». В чём-то эта женщина бывала права.

***

Они вышли на широкое крыльцо ветклиники. Федя постоял в тишине, осматривая большой двор. Осматривать, впрочем, особо было нечего: несколько засыпанных снегом туй, голый клён, припорошённая машина, сугроб у высокого фонаря, забор из профнастила. Летом здесь поприятней. Хорошо бы ему в следующий раз сюда летом и попасть, не раньше.

— Прямо-таки почувствовал себя папой, — нарушил молчание Май.

— А я тогда мама? — отозвался Федя.

— Ну почему, ты тоже папа. Два приёмных отца, получается. И их пушистый ангелочек.

— Хреновый из меня отец какой-то, — усмехнулся Федя.

Ему вспомнилось, как в детстве он отравился чем-то и недели две лежал в больнице. Но тогда с ним была мама, а Тёме придётся провести несколько дней в стационаре одной.

— И почему, когда я начинаю делать что-то для себя, всем вокруг становится плохо? Я не жалуюсь, просто… наблюдение.

Май приобнял его, и они спустились с лестницы на очищенную от снега дорожку.

— У Тёмы хроническое заболевание. Сам ведь говорил, что у неё и без стресса обострения случаются. Нельзя отгородить её от всего на свете. Тебе нужно было переехать, и с этим ничего не поделаешь. А родители… Ты не можешь контролировать их чувства. И в том, что они поссорились, нет твоей вины.

— Я понимаю, — вздохнул Федя. — Головой я всё понимаю, но не могу отделаться от чувства, что будь я нормальным, то у нас в семье тоже всё было бы нормально. Они… всегда из-за меня ссорились.

— Знаешь, когда я был в старшей школе…

Май остановился у открытой калитки и, опустив голову, задумчиво провёл носком ботинка по тонкому слою снега. Федя затаил дыхание — никак не решался спросить о том, что случилось с Маем в старших классах, а тут он сам заговорил.

— В общем, — Май вышел на улицу и достал из кармана ключи, — мои одноклассники узнали, что я гей. Тупо довольно вышло… Сам виноват, считай. Все мои друзья ушли после девятого класса, и я пытался найти новых. Вроде как заобщался с одной компашкой. Ну, ты знаешь, пубертат, гормоны. Пацаны обсуждают либо видеоигры, либо девчонок. Я как-то шутя сказал, что парни мне нравятся больше. Они восприняли всерьёз… Я не смог отшутиться. Врать я плохо умею.

Он замолк и продолжил рассказ уже устроившись на водительском сидении:

— Вскоре весь класс узнал. Потом вся параллель… Ничего серьёзного не происходило, даже драк толком не было, но когда тебя все вокруг зовут — повезёт, если за спиной, а не в лицо — гомиком, ходить в школу как-то не очень приятно. Родителям, естественно, я рассказать не мог. Так что решил сходить к школьному психологу. Хотел выговориться, получить какого-то совета, что ли. А она… рассказала моей классной и маме.

Федя нашарил в темноте руку Мая и крепко сжал вспотевшую ладонь.

— Мама была в шоке. Папа тоже, но мама… Ей, кажется, было даже тяжелее, чем мне. Она как-то потом призналась, что первое время молилась, чтобы Бог сделал меня нормальным, хотя религиозностью никогда не отличалась. Да я и сам, бывало, не понимал, почему просто не мог родиться нормальным. Ну вот хотя бы как парни из той самой компашки. А потом я как-то подумал: нормально ли желать смерти человеку, который всего-то посмел любить людей своего пола? Нормально ли отказываться от ребёнка из-за его ориентации? Нормально ли решать, что ты точно нормальный, а вот кто-то немного другой — уже нет?

На парковку заехала, светя фарами, какая-то чёрная иномарка. Они проводили глазами женщину с высоким догом на поводке. Май глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Огладил большим пальцем тыльную сторону Фединой руки.

— Хотя, не случись всего этого, я, может, и не встретил бы тебя. В конце десятого класса я перевёлся в другую школу, родители пытались меня поддерживать, но мне всё равно было тяжело находиться дома. Всё вокруг напоминало о случившемся. Мне было неловко… даже стыдно. Я сперва думал поступить в какой-нибудь другой город, но в итоге решил просто перебраться в общежитие. И там познакомился с тобой. Так что хорошо, что я ненормальный.

Май отпустил его руку, завёл машину, выехал на дорогу и добавил:

— Хотя мне кажется, что мы всё равно как-нибудь встретились бы. В универе, на улице… или в цветочном магазине. Как в декабре. Полтора месяца всего прошло? А как будто целая вечность.

— Я рад, что мы тогда познакомились, но если ради нашей встречи тебе пришлось пережить такое…

Федя не закончил предложение. Предпочёл бы он тогда не встречаться с Маем? Он не мог такого сказать. Тогда, на последнем курсе, у него были друзья, был и парень, но Май — что-то совершенно другое. Островок спокойствия и безопасности в ревущем потоке жизни. А теперь ещё и опора.

Чем больше Федя сближался с Маем, тем эгоистичней становился. Стоило этому радоваться или нет, он пока не понимал.

— Во всяком случае, мы уже встретились, — твёрдо сказал Май. — Этого не изменить. Я всегда буду твоим другом.

— Только другом?

— Что?

— Ну… — Федя задумался, насколько безопасно говорить об этом, когда Май за рулём. — Давай сперва до дома доберёмся. В квартире поговорим.

— О чём поговорим?

Пальцы его беспокойно забегали по рулю. Федя не смог сдержать глупой улыбки.

— Едь, едь. И на дорогу смотри, а не на меня.

Остаток пути — к счастью, всего-то минут семь — они провели в тишине. Май припарковал машину, включил свет в салоне и повернулся к Феде:

— Ну?

— Ну-у… — Федя отвёл взгляд. Май был похож на золотистого ретривера, увидевшего в руке хозяина мяч. То же нескрываемое нетерпение и восторг. — Я не хочу быть только друзьями. Да и вряд ли мы сможем… Я хочу большего. Как-то так.

— Правда?!

Май обхватил Федино лицо обеими руками. Поцеловал в одну щёку, потом в другую и, наконец, в лоб. Федя изумлённо замер. Май выскочил из машины, оббежал, чуть не поскользнувшись, спереди, открыл дверь и протянул руку. Федя взялся за неё, вылез наружу и тут же угодил в крепкие объятья.

— Получается, мы теперь встречаемся? — шепнул ему на ухо Май.

— Получается, да, — ответил Федя. — Зайдёшь в квартиру?

Май закивал. Федя, хрустя подмёрзшим снегом, направился к дому. Май зашёл вслед за ним в подъезд, поднялся по лестнице и терпеливо подождал, пока Федя откроет дверь. Зайдя в коридор, помог расстегнуть пальто, повесил на крючок, разделся сам и вновь обнял. Потом отстранился и уставился на Федю.

— Можно я тебя?..

— Можно.

Поцеловал. Так же осторожно, как в их первый раз, но с куда большей уверенностью. Волосы его всё ещё пахли морозом. Федя, прикрыв глаза, ответил на поцелуй.

— Я тебя люблю, — горячо прошептал Май и поцеловал его в уголок рта. — Обожаю.

— И я тебя, — улыбнулся Федя.

И на душе тут же стало легче. Как будто он избавился от тайны, о которой не мог рассказать даже себе.