Он понимает, что не может уснуть, не сразу.

Болтовня в телевизоре в какой-то момент перестает быть сколько-то интересной и начинает раздражать, и Тайлер хмурится, лениво перещелкивая каналы. Cкука и раздражение сменяются тревожностью.

Она нарастает медленно и не душит его, но заставляет прислушиваться к себе. Мысли перекрывает чувство страха, но... чего он боится? Тайлер не понимает.

В конце концов, для этого нет объективных причин: он прорабатывает свое дело с адвокатом, Уэнсдей была у него несколько дней назад и наверняка придет еще, и... Хайд стал частью него. Полноценной, перестающей разрывать разум на две части.

И да, Уэнсдей, судя по всему, стала его мастером. Либо просто ему нравится. Тайлер не знает точно, но озвучивать свои догадки по этому поводу пока не собирается – зачем портить удовольствие исследования? Зачем лишать себя возможности быть нужным?

Он садится на кровати и прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на дыхании. На том, как вздымается его живот. Вдох, выдох. Тревога ненадолго затихает, но тут же возвращается, заставляя паниковать еще больше – просто из-за того факта, что ее не получается заглушить.

Тайлер чувствует, что у него начинает подниматься температура. Грудь сжимает.

Он пытается читать, смотреть телевизор, принимает душ еще раз (и это помогает, но он не может стоять под горячей водой вечно) и, в конце концов, он сидит на кровати, оперевшись голой спиной о холодную стену и смотрит в одну точку. Минуты кажутся испытанием.

– Эй, громила, может дело в тебе? – шепчет он, обращаясь к хайду. И тут же бормочет. – Хотя технически громила теперь я, так что... Как я себя чувствую? – ответом ему служат лишь тревога и тишина. – Черт. Что же такого произошло?

Тайлер не может найти ответ. Ему не удается уснуть. К утру он исходит комнату вдоль и поперек, а пришедшие на осмотр врачи задают банальные вопросы и не хотят давать ему седативное. Замечательно. Он и забыл, как много от них пользы.

К вечеру он начинает серьезно сомневаться, что ему удастся уснуть.

Дверь открывается, и он нехотя переворачивается на кровати, чтобы подняться и принять ужин, когда вдруг понимает, что вместе с охранником в комнату заходит Уэнсдей. На подносе стоит две порции. О...

– Привет, – удивленно, но устало здоровается он. Его организм измотан, и Тайлер не уверен, что он сможет проявлять свои чувства в полной мере. Но он рад. Рад, что она здесь.

Уэнсдей коротко кивает, усаживаясь за стол. Охранник молча оставляет поднос и уходит. Тайлер садится напротив нее и берет в руки вилку.

– Что ты здесь делаешь?

У него есть стойкое подозрение, что она пришла ради него. Не потому что соскучилась, а потому что... следила за ним. Видела, что с ним что-то не то.

Он не знает, чувствовать ли себя польщенным ее заботой или напрягаться от того, что она контролирует каждый его шаг. Всего понемногу, пожалуй.

Уэнсдей ставит перед собой свою порцию и невозмутимо говорит:

– Решила разнообразить свой рацион.

Тайлер фыркает. Ну да, уж здесь наверняка готовят лучше, чем в богатой академии для изгоев.

Тем не менее, он находит в себе силы ответить:

– Пока ты готова довольствоваться хайдом в качестве основного блюда, жаловаться не буду.

Она оставляет его заявление без ответа. Его собственная бравада кажется ему глупой.

Откровенно говоря, Тайлер хочет поднять тему их отношений, но боится оттолкнуть Уэнсдей прямолинейным вопросом. Да, они переспали... Дважды. Да, она наняла ему адвоката, по-видимому, даже подключив к делу своих родителей. Да, она сейчас здесь. Но... Она ему ничего не обещала. Не озвучивала своих чувств (не то чтобы он рассчитывал на это). И все же она могла бы как-то ответить на его намеки, шутливые фразы... Подтвердить, что за этими поступками есть конкретное решение. Или его все же нет?

Может, это и есть то, чего он так боится? Того, что будет после того, как его освободят?

Он звенит вилкой о тарелку, оставляя полпорции и понимая, что просто не сможет доесть. В груди стоит ком, и его, кажется, подташнивает. Возможно, от самого себя. От того, как он зависим от нее. Ему не хочется быть обузой.

Уэнсдей спокойно доедает и выуживает из кармана телефон. Положив его на стол, она бесстрастно говорит.

– На случай, если нужно будет связаться со мной.

Виски гудят. Он потирает их указательными пальцами.

– Я... – ему не хочется этого говорить, потому что он знает, что она закроется от него, но иначе он не может. – Уэнсдей, я не могу его принять. – Ее неодобрительный, не моргающий взгляд прожигает его насквозь. – Мы и итак нарушили десяток правил больницы, и я... правда тебе благодарен за все, но я не хочу испытывать границы. Хочу, чтобы все было честно. Или… почти все.

Он правда надеется, что она поймет, но видит, что ей дается это с трудом. Уэнсдей хмурится.

Тайлер поднимается с места и обходит стол, опускаясь возле нее на колени и глядя на девушку снизу вверх.

– Я правда... Ценю все, что ты для меня делаешь. Но мне не по себе от того, что за мной могут сутками наблюдать. Я не хочу дорогих подарков и вседозволенности, – он берет ее за руку и чувствует, что Уэнсдей хочет отстраниться, но решает этого не делать. – Но я... Мне достаточно того, что ты связалась с адвокатом. Что ты навещаешь меня. Понимаешь?

Уэнсдей смотрит на него, не моргая.

– Наверное... – устало протягивает Тайлер, – я просто хочу, чтобы в мире остались хоть какие-то правила. И чтобы ты... позволила мне провести время до суда на своих условиях. Окружающие слишком долго все решали за меня.

Она вздергивает бровь, игнорируя его жалость к самому себе.

– Только до суда?

В его груди разгорается надежда.

– Пока – да, – быстро бормочет он. – Я... – он сглатывает, нехотя отвлекаясь на скопившуюся во рту горечь. – Я боюсь думать о том, что будет дальше.

Комната погружается в тишину.

– Понимаю, – спустя какое-то время отвечает она.

Тайлер подносит ее ладонь к своим губам и целует ее. У него не хватает смелости произнести свои намерения вслух, но он расценивает этот поцелуй как обещание. В такие моменты, когда он тонет в жалости к себе, ему сложно понимать ее реакцию, ее мысли – остается довольствоваться лишь маленькими знаками, вроде того, что она до сих пор не оттолкнула его.

Он еще какое-то время льнет к ее руке, прежде чем подняться. Уэнсдей тоже встает.

– Значит, мне уйти? – просто спрашивает она.

Внутри Тайлера все протестует одной только мысли об этом. Он не готов, он не хочет... Сглотнув образовавшийся в горле ком, он усмехается.

– Это правило я готов нарушить, – ему немного стыдно за то, что он противоречит собственным словам. – Ты можешь просто... побыть со мной? – В присутствии Уэнсдей ему куда спокойней, как будто бы жужжащий рой в его голове наконец заткнулся, найдя улей. Любые угрызения совести на этом фоне кажутся не слишком-то существенными.

– У меня занятия утром, – очерчивает она.

Тайлер готовно кивает.

– Я не прошу о многом, – то, как блеснули ее глаза, говорит о том, что он и не смог бы. А еще о том, что она сама решит, где проходит граница и что она готова ему дать. Зная ее, зная себя – возможно, даже больше, чем он рассчитывает.

Наутро он не помнит, как это происходит – но она соглашается лечь с ним рядом. Поделиться своим присутствием, разделить тепло. Они не разговаривают: он находит что-то достаточно мрачное, чтобы ей было сколько-то интересно смотреть (не то чтобы в больнице позволяли показывать что-то такое), и просто наслаждается ее присутствием, наконец, отключая утомленную долгой работой голову и приобнимая ее за талию, утыкаясь носом в ее плечо.

Он и не замечает, в какой момент проваливается в сон. Его самое яркое воспоминание – полунадуманное, полуреальное ощущение того, как тонкие, холодные пальцы поглаживают его по волосам.

Разумеется, когда он просыпается утром, ее уже нет. На столе он находит небольшой конверт. Ровным почерком на нем написано: "Слышала, тебе нравятся такие вещи. Небольшое дополнение к твоей коллекции".

Внутри лежит кусок ткани от ее кардигана – того самого, в котором она была в лесу. Он смеется.