Весть о том, что Девятихвостый лис выбрался на свободу, доходит до них не сразу — лишь спустя пару месяцев, уже после того, как все это произошло и закончилось, так что возвращаться обратно смысла не было, ведь все уже произошло и случилось.

Если по началу… Точнее будет сказать, если большая часть путешествия с Какаши была для Шисуи сравнима едва ли не с манной небесной, то потом он осознал, что это было его наказанием, его личным адом. За какие именно грехи — непонятно, грехов у Шисуи было предостаточно, он, в конце концов, являлся шиноби, но в возрасте четырнадцати лет у него случилась переходная ломка.

Переходная ломка — это не просто переходный возраст, нет. Переходный возраст начинался с двенадцати, а конкретно переходная ломка являлась его стадией. Очень, очень паршивой стадией, потому что в узких кругах она также носила удручающее название “Бурлящие гормоны”.

И только по названию вполне можно было догадаться, что стадия эта являлась самым настоящим кошмаром для любого подростка. Даже для шиноби-подростка. Особенно для шиноби-подростка.

И Шисуи, к сожалению, осознал это на собственной шкуре, увы.

Он даже не совсем понял, в какой именно момент это произошло, просто однажды Шисуи стал замечать за собой весьма и весьма… сомнительного рода мысли, да. И одежда, в которой Кэйа путешествовал, все только усугубляла.

Он носил рубашки свободного кроя, с глубоким вырезом, заправляя их в брюки. Это была крайне непрактичная (и нетипичная) одежда для шиноби, но Какаши делал вид, будто он обычный путешественник, так что Шисуи тоже пришлось отказаться от привычной формы шиноби. И не смотря на то, что в подобной одежде Шисуи видел Какаши в течение долгого времени (считай едва ли не с начала их ухода из деревни), именно в четырнадцать лет Шисуи начал пялиться.

Он пялился на этот треклятый вырез, и пялился еще больше, когда Какаши раздевался.

Это было попросту невозможно.

И, чего стоило ожидать, в какой-то момент Шисуи попросту прекратил называть его “Какаши-нии” (он вообще перестал звать Какаши по этому имени, на самом-то деле). Потому что он просто не мог. Это казалось совсем уж извращением.

Шисуи понимал, что был прочно привязан к Кэйе. Понимал, что был безбожно влюблен в него, но в таком плане ему еще не приходилось думать о нем. И это… сбивало с толку. Капельку. Самую малость, да.

Шисуи, возможно, страдал.

Потому что за столько лет путешествия они стали близки, Какаши подпускал его к себе слишком близко, Ками-сама, да они спали в одной кровати в обнимку, о чем вообще может идти речь! И раньше это казалось нормальным.

Раньше, но не сейчас. Потому что сейчас Шисуи практически избегал Какаши. Шугался прикосновений; не спал рядом с ним, прижавшись к боку (потому что любое прикосновение к или от Какаши казалось непозволительно горячим и будто бы оставляло ожог), отговариваясь нелепыми фразами в духе “я сегодня подежурю”, хотя они оба спали чутко, рядом всегда находились нинкены, а территория их окружающая была просто завешана ловушками, печатями и сигналками.

Какаши ничего не говорил. Смотрел пристально, но молчал, и Шисуи был ему искренне благодарен за это, особенно в моменты так называемого позора.

Но не смотря на то, как сильно Шисуи избегал прикосновений и контакта, так же сильно он их и желал. И это был порочный замкнутый круг.

Невыносимый до боли, потому что иногда Шисуи казалось, будто он сойдет с ума от ревности и любви. Он не хотел, чтобы Какаши смотрел на других людей и чтобы другие люди не смотрели на Какаши.

Он был готов вырвать этим людям глаза живьем, и Шисуи искренне рад, что каждый раз его останавливает здравый смысл.

И в какой-то момент Шисуи понимает, что дальше так продолжаться не может.

Поэтому он решает действовать, наплевав на все свои предубеждения и чувства стыда.

И от этого, возможно, все становится только хуже.

— Кэйа-сан, — говорит как-то Шисуи, сидя напротив предмета своего воздыхания. Их разделял лишь потрескивающий костер, который они развели ближе к вечеру. И вполне возможно, что в случившимся виновато то, что Шисуи надышался дымом от этого костра (на самом деле это не так), — а ваша мать случайно не булочка?

Какаши моргнул и уставился на него непонимающим взглядом.

— Что?

Шисуи сглотнул, мысленно себя проклиная.

— То есть… я хотел сказать, ваша мать случайно не печка, раз у нее такой уголек, — исправился Шисуи, а потом до него дошло, что он облажался.

В последний момент, когда Шисуи должен был сказать “булочка”, его мозг почему-то решил, что будет лучше заменить это слово на “уголек”, как бы подразумевая, что Какаши невероятно горяч, но…

В мыслях это звучало лучше. Гораздо лучше. Вслух — охуеть как плохо.

Какаши продолжал молчать. Шисуи практически ощущал это напряжение в воздухе, а потом его любовь перевела крайне-задумчивый взгляд на грибы, которые жарились над костром.

— Выкинь-ка их, Шисуи-чан. Я пойду поймаю кролика, — произнес он (и действительно, в этом явно были виноваты грибы, потому что Шисуи их попробовал, а Какаши еще не успел), а после встал, скрывшись из виду.

Шисуи вытащил из подсумка небольшую книгу с многоговорящим названием “Искусство флирта для чайников” и, пролистав ее, с мрачным видом разорвал и кинул в пламя.

С того момента, как он и Какаши ушли из Конохи, его любовь, отчего-то, решила взять другое имя. И пусть их никто не искал, видимо для Какаши это было залогом спокойствия (хотя бы небольшого).

Сначала это было непривычно, очень. От этого нового имени, “Кэйа”, путался язык. Оно было мягким и, к удивлению Шисуи, подходило ему гораздо больше, чем “Какаши”.

Это… было странно, хорошо.

Со временем Шисуи привык называть Какаши так. Даже произносил без запинки, зато с искренним наслаждением. Сейчас, когда Шисуи мог спокойно выговорить и произнести это имя, он не мог не наслаждаться от его звучания, от того, как приятно оно лежит на языке.

Каждый раз произнося “Кэйа”, Шисуи будто бы вновь, впервые даже, пробовал это имя на вкус, наслаждаясь им как самым настоящим деликатесом (которым оно, по сути своей, и являлось в силу своей редкости и необычности).

Шисуи тихо выдыхает, подбрасывает в костер пару дров, чтоб тот не потух, и чуть улыбается.

Ему определенно нравилось путешествовать с Кэйей, даже несмотря на все нюансы.

Например как тогда, когда они остановились у реки и Какаши внезапно решил в ней искупаться, начав раздеваться…

Для Шисуи это было настолько внезапно и резко, что он замер, не в силах оторвать взгляд.

Смотри ему в глаза, стучало набатом в голове, смотри ему в глаза, Шисуи, они выше.

Да, у Шисуи были определенные проблемы при виде голого Какаши (и вообще при виде Какаши, в общем-то, но когда тот голый это просто… это то, из-за чего Шисуи едва ли не задыхается, ладно), он этого не отрицает даже, но его все равно все устраивало.

Относительно.

Даже не смотря на то, что он может путать слова, тупить в обществе Кэйи и делать максимально неловкие попытки в не менее неловкий флирт, его все устраивало.

Шисуи предпочитал думать, что это просто такая стадия взросления, вот и все.

Скоро она пройдет, он вновь будет вести себя, как прежде, и все будет чудесно.

И, конечно же, Шисуи ошибся.