— Савада Кирино, — невозмутимо повторяет Реборн, прищуренными глазами сверля ученика. — Облако Варии.

Тсуне кажется, что у него сердце проваливается прямиком в пятки — он несколько секунд опустошенно пялится на Реборна, даже сквозь него, от чего Аркобалено солнца уже собрался дать бедолаге профилактического пинка, да только не успел — грохот вывел Саваду из состояния «пиздец-у-меня-есть-брат-что».

Тсуна вздрогнул и обернулся.

Хаято, по какой-то причине, рухнул в обморок. Такеши, будучи невероятно добрым и замечательным другом, судя по всему отошел в сторону во время этого падения, а сейчас проверял состояние Хаято, заботливо тыкая того в ребра ногой.

Странная реакция Гокудеры заставила всех отвлечься, даже Реборн с некоторым удивлением и недоумением смотрел на валяющееся тело, и вид у Гокудеры был такой, словно только что бедняга увидел Бьянки.

Тсуна даже огляделся, чтобы удостовериться в своей теории, но, как ни странно, старшей сестры Хаято тут не было от слова «совсем».

— Вам не кажется, что в последнее время Гокудера стал слишком нервным? — вывел Тсуну из раздумий задумчивый голос Такеши. Ямамото с каким-то подозрением оглядывал Хаято, а особое внимание, почему-то, уделял его волосам. Благо, хотя бы тыкать Хаято он перестал сразу после того, как тот что-то промямлил, но приходить в себя явно не собирался.

— Разве он не всегда такой? — с искренним недоумением спросил Рехей молчавший до этого. Видимо, обморок Гокудеры потряс его до глубины души.

— Нет, в последнее время он стал слишком нервным. Более нервным, чем был до этого, — продолжал рассуждать Такеши, а следующие его слова заставили Тсуну поперхнуться: — Может, это не его натуральный цвет? А если это седина? Из-за постоянного стресса? — предположил Ямамото, все еще глядя на Хаято.

— Не, не из-за стресса, — покачал головой Рехей, видимо, тоже заинтересовавшись этой темой. — Это нервы.

Тсуне начинало казаться, что это все больше и больше начинало превращаться в цирк. Какого черта, он просто хотел узнать подробности…

Нет, изначально он вообще не хотел лезть в это дерьмо, однако сейчас, узнав, что у него вроде как есть брат — будем честны, он просто не может не влезть в это. Хотя бы ради того, чтобы разобраться в этой чертовщине.

— Может, его водичкой побрызгать? — с задумчивым видом предложил Такеши, глядя на все еще не пришедшего в себя Гокудеру.

— Устроим ему экстремальное пробуждение, — жизнерадостно согласился с его идеей Рехей. И вот пойди пойми, издеваются ли они или говорят все это на полном серьезе. Тсуна знаком с этими двумя довольно давно, да и дерьмо они вместе пережили, однако он так и не смог понять, когда они серьезны, а когда нет.

Сбоку от себя Савада заметил подозрительное движение. Реборн, перестав слушать Такеши и Рехея, подошел к Хаято. Леон в его руке принял форму водного пистолетика, и все в таком же молчании Реборн стрельнул наверняка холодной струей воды в лицо Гокудеры.

Мысль, каким образом Леон стреляет водой, Тсуна решительно отогнал, списав все на магию. Потому что думать, что на самом деле это были слюни…

Нет, однозначно нет, Тсунаеши не будет думать об этом. У него и так проблем много, не хватало еще и этого. Будет потом еще в кошмарах сниться, тьфу.

А Хаято тем временем наконец пришел в себя, подскочив и яро заозиравшись.

— Д-джудайме! Простите меня, я…

— Успокойся, Гокудера-кун, — неловко замахал Тсунаеши руками, слегка паникуя. Что сказать, людей успокаивать он точно не умел. — Лучше скажи, что случилось? Почему ты потерял сознание? Я не видел, что бы Бьянки-сан была рядом.

Реборн тем временем подозрительно молчал. Но Тсунаеши решил не обращать на это внимание, потому что прямо сейчас у него тут паникующий Гокудера. Такими темпами Савада начнет верить в теорию Такеши, серьезно.

— Я… — начал Гокудера, а щеки его начали медленно, но верно краснеть. — Я испугался.

Повисла гробовая тишина.

Тсуна неосознанно оглядывается назад, отчаянно надеясь, что ему послышалось что-то не то, но ответом ему стали такие же недоумевающие лица ребят и еле слышное хмыканье Реборна, что отточенным жестом натягивает на глаза собственную федору.

Из этой атмосферы всеобщего недоумения и заинтересованности выбивается только скучающее лицо Кеи, что монотонно подбрасывает в воздух взятый с его стола мелкий резиновый мячик.

И, словно они в самом глупом фильме, где клише на клише, Хаято глубоко вздыхает, трет лицо ладонями и каким-то глухим голосом, где в глубине слышится затаенная паника, признается:

— Это произошло, когда я только-только сбежал из дома и бродил по улицам Вероны, надеясь заработать простым музыкантом…

Гокудере почти смешно от того, что по сути ничего страшного и не произошло.

Подумаешь, застал чьи-то разборки… он родился в мафиозной семье и, уж поверьте, таким его не пронять. Ни чьими-то криками, ни противным чавканьем плоти, ни лужами крови… у Хаято, по правде сказать, железные нервы. И желудок, благодаря усилиям Бьянки, век бы её еду не видеть, тоже.

Но он не смеется, потому что из глубин памяти всплывает тот леденящий, животный ужас и страх.

Ему было девять, и он слонялся по ночным улицам, надеясь приткнуться куда-нибудь, потому что, несмотря на палящее солнце Италии, ночью становилось слишком холодно, а из одежды… да ничего у него не было.

Только сам Хаято и был.

И сам же Хаято застыл каменным столбом, заслышав в подворотне неразборчивые звуки, чем-то похожие на те, что иногда раздавались где-то в глубине его собственного особняка, те, что так хорошо заглушали звуки фортепиано.

Отвратительное чавканье плоти, хлюпанье крови, сдавленные крики и проходящиеся по нервам шорохи, от которых на шее тонкие волоски встают дыбом и холодная дрожь сбегает вниз по позвонкам, уходя куда-то в ноги и заставляя сердце стучать в горле.

Ему нужно было бежать, нужно было прятаться… потому что свидетелей таких разборок никто и никогда не оставляет в живых.

Но Хаято застывает не в силах пошевелиться и только слышит, как сердце стучит быстро-быстро, заглушая своим грохотом раздающиеся крики боли, быстро переходящие в тихие стоны, а потом и в агонизирующие хрипы… что слишком быстро заканчиваются мертвой тишиной.

А потом раздаются шаги.

Спокойные, уверенные, такие неторопливые и сводящие с ума, потому что в уме Хаято секунду за секундой отсчитывает, обливаясь ледяным потом, слушая грохот судорожно бьющегося сердца и умоляя собственные ноги сдвинуться хоть немного, хотя бы на чертов сантиметр, хотя бы спрятаться в тень, за тем углом, за ящиками…

Но ничего не выходит.

И он остается на месте.

Сверлит глазами полными паники темный переулок, с ужасом вслушивается в звук чужих шагов, бьющих наотмашь по оголенным нервам…

А потом из переулка под свет ночного фонаря вышел он.

Немногим старше него, чуть выше, с хрупким телосложением и странной емкостью за спиной. У него дыхание замирает, крик в горле застревает, и Хаято кажется, что заместо волос у того — одно кровавое пятно, и только потом осознает, что в каштановых прядях мелькают темно-рыжие, почти багровые, почти кроваво-алые.

Незнакомый мальчишка устало поднимает на него взгляд, и этот момент он никогда не забудет.

Потому что в светлых глазах — голубых или зеленых, он не рассмотрел, не запомнил, потому что в память врезалось совсем другое.

В них не было ничего.

Ни раздражения, ни усталости или там брезгливости.

Сплошная пустота.

Словно в мальчишке напротив ни капли жизни.

И от этого у самого Хаято в грудной клетке сердце останавливается.

А тот лишь чуть усмехается и, спокойно развернувшись, уходит вниз по улице как ни в чем не бывало.

И из переулка словно медленно уходит вся та тьма, оживает кот, застывший у мусорного бака, снова противно завыв, и слышатся звуки ночной улицы, а у Хаято ноги в коленях подламываются, и он падает на брусчатку, разбивая кожу в кровь.

Когда он собирается с силами и все-таки заглядывает в тот проулок, из которого вышел незнакомый мальчишка, Хаято не находит ровным счетом ни-че-го.

Ни крови, ни костей, ни трупа…

Он счастливо решает, что ему показалось, привиделось в ночной темноте, послышалось… а потом пересекается с тем же пустым взглядом на одном из приемов, которые посещал с Шамалом.

Савада Кирино.

Песчаный дьявол.

Это имя врезается в его память навсегда.

Существо, после работы которого остается абсолютная пустота, словно и не было никакой кровавой жатвы. За это, собственно, он и прославился. Чудовище, ошибочно принявшее человеческий облик.

Хаято не хочет думать, что происходит с трупами. Но слыша шепотки, он с содроганием осознает, что Песчаным дьяволом Облако Варии прозвали не просто так. Ведь, если верить слухам, песок полностью подчиняется ему, что очень, очень странно.

Оно стояло чуть позади Скуало Суперби, не менее ужасного человека, лениво мажет по Хаято взглядом и отворачивается, стоило лишь ребенку со странным хохолком дернуть его за рукав. Гокудера в любом другом бы случае искренне оскорбился, но сейчас он рад, что этот невероятно жуткое создание, похоже, забыло о нем.

— Он, — продолжает Гокудера свой рассказ, сглатывая, переводя дыхание. Ни на кого он сейчас не смотрит, сверлит взглядом пол, доставая из памяти самые страшные воспоминание за всю свою жизнь. — Он, похоже, неплохо ладит с Туманом Варии, но я не уверен. Туман у них тоже какой-то отбитый, потому что…

Потому что Хаято собственными глазами видел, как этот странный Туман висел на руке чудовищного Облака, что-то весело щебетал, а стоило ему лишь заметить, что Хаято чуть ли не в открытую пялится на них, резко замолк, одарив его взглядом. Хаято так и не понял, что прочел в этих гетерохромных глазах, но ему определенно стало не по себе. Потом стало еще хуже, потому что чудовище, похоже, слушало Туман и обернулось, не понимая, почему тот замолк.

Хаято едва не испустил дух прямо там.

Бирюзовые. Глаза у чудовища оказались бирюзовыми, по-прежнему пробирающими до дрожи и совершенно, абсолютно пустые.

— В общем, — его передернуло, — последнее, чего бы я хотел, это встретить его еще раз. Джудайме, клянусь, это нам стоит опасаться больше всего.

Тсуна очень тяжело вздохнул и потер руками лицо. Черт возьми, это все больше и больше напоминало какой-то дешевый сериальчик, который полностью строился на одних только клише.

Тсунаеши правда не знал, что ему по этому поводу думать. С одной стороны, у него есть старший брат, с которым случилось неизвестно что, который исчез из семьи и о котором ему ничего не сказали. Мало того, так еще и стерли практически все доказательства того, что в этом доме когда-то был еще один ребенок. Кажется, он начинает догадываться, что именно скрывает мама на чердаке.

Тсунаеши с трудом достает из памяти тот силуэт и... Понимает, насколько этот силуэт маленький. Раньше он даже не задумывался над этим, силуэт всегда казался большим и сильным, вселял веру в то, что он сможет защитить, но сейчас...

Хаято рассказывал, что его брат стал едва ли не бездушной куклой. Может Тсуна даже его лица не помнит, но он знает, что братишка был веселым и жизнерадостным. Что с ним, черт возьми, произошло? Что с ним сделали?

Тсуна хотел пожать шею виновному. Очень сильно.

Но с другой стороны, о его брате отзывались как о самом настоящем дьяволе. Буквально. Но Интуиция нашептывает, что таким он стал не просто так и Тсуна склонен ей доверять. Да и чисто логически… Он бы, наверное, тоже был бы чертовски зол если бы родная семья так бы с ним обошлась.

«Значит ли это… что он ненавидит нас?» — Пришла мысль и Тсунаеши сглотнул. Ему определенно нужно было встретить Кирино и поговорить с ним. Он лишь надеется, что его брат окажется адекватным, а то все, кто был связан с мафией, были какими-то неадекватными. А может, это Тсуне просто так везло.

— Гокудера прав, — мрачно сказал Реборн, по-прежнему пряча глаза в тени шляпы. — Я лично видел методы его работы. Это… довольно внушающее зрелище. Вероятнее всего, из Варии он как минимум на втором месте по неуправляемости, но точно сказать не могу. В любом случае, Песчаного дьявола вам всем следует опасаться, пока ситуация не прояснится.

— Он, — Тсуна тяжело сглотнул, — он сделал что-то ужасное даже по меркам мафии?

Реборн хмуро взглянул на него.

— По официальным данным, четыре года назад он убил своего наставника, Фалсо, а после перебил целый отряд Вонголы.

Глаза Такеши расширились.

— Он убил своего наставника?

Реборн кивнул.

— А затем Занзас поднял восстание. Только по этой причине поступок Савады Кирино не так сильно обсуждается.

Хибари от такого цыкает.

— Сильное, но травоядное, — хмуро выдает она, презрительно сощурившись. Тсуна догадывается, что это определенно из-за ее странного взгляда на жизнь. Возможно, она не понимала, как можно было убить кого-то из своей стаи.

Однако…

По официальным данным… Тсуна нахмурился. Интуиция тихо тренькнула на этом моменте. Что-то тут определенно было не так, однако что именно, понять он не мог. Из рассказов Реборна и Хаято выходило, что его брат действительно являлся чудовищем. Но верить в это Тсуне совершенно точно не хотелось. Может, он пытался обмануть себя, но… Поверить в это Тсунаеши все равно не мог, пускай даже и не помнил своего брата. Да что там, он толком и не знал его.

Но Хаято обмолвился, что видел, как Кирино хорошо относится к ребенку. Да, тот тоже являлся одним из хранителей, но тем не менее…

Его раздумья прервал звон разбитой посуды.

Все дергаются, резко оборачиваясь к дверям. Стоящая в проёме каа-чан дергано улыбается, сдавленно извиняется и опускается на колени, дрожащими руками собирая на поднос осколки разбившихся чашек.

Ситуация, определенно, становится все запутаннее и запутаннее.