Раб, ожидаемо, приходит в ужас.

Дофламинго с отчетливой насмешкой наблюдает за тем, как быстро меняется его выражение лица, как неотрывно он смотрит на голову, лежащую на подносе, как до него постепенно доходит.

— Я… — раб практически задыхается и это кажется Дофламинго невероятно забавным, — я все это время ел… ел его?

Доффи довольно щурит глаза. Интересно, насколько это травмирующий опыт? Как сильно это осознание способно сломать?

Дофламинго наблюдает за тем, как раб начинает рыдать — молча, не шевелясь, только слезы текут из глаз, не останавливаясь.

— Какой догадливый, — с сарказмом произносит Дофламинго и фыркает, — знаешь, если бы ты догадался, я бы отпустил тебя. Но, увы, ты так и не понял, что ел человечину все это время.

Раб резко поднимает голову и смотрит ему прямо в глаза. Взгляд у него безумный и боковым зрением Доффи замечает шевеление — Юта подходит чуть ближе, чтобы в случае чего не допустить нападения.

Доффи смотрит сверху вниз и даже не сдерживает насмешливой улыбки.

— Но знаешь… я достаточно добрый, — говорит он, а раб подбирается. — Съешь свою ногу и я отпущу тебя.

На пару секунд в помещении стоит оглушающая тишина.

— Ч-что?.. — Хрипло переспрашивает раб и Дофламинго цокает, закатывая глаза.

— Съешь свою ногу. Сырую, не приготавливая. И я отпущу тебя.

— Но… но где гарантия, что это правда?..

— А ее нет. Либо ты это сделаешь и у тебя будет призрачный шанс выбраться, либо до конца твоей жалкой жизни я буду продолжать тебя мучать.

Раб смотрит на него — и Дофламинго видит, как он буквально борется с самим собой, как сложно ему принять решение, выбрать между двух зол что-то менее ужасное.

Дофламинго хочет рассмеяться, но он сдерживается.

— Хорошо, — произносит раб хрипло и невооруженным глазом видно, как тяжело ему дался этот выбор, — я съем свою ногу.

Доффи улыбается.

— Руби, — приказывает он ублюдку, — и стой над ним, чтобы все съел.

Юта стоит пару секунд, а после медленно подходит к рабу. В руке ублюдка — топор (катану он не доставал еще ни разу, но Дофламинго это особо не волновало), он замахивается, а Дофламинго смотрит, не отрывая взгляд.

Юта резко опускает топор. Ублюдок сильный — ногу раба он отрубает всего с одного взмаха, а после тут же делает жгут взвывшему от боли червю, дабы тот не потерял много крови (что-то Доффи не подумал об этом, но раз все решилось, он просто сделает вид, что так все и было задумано).

Дофламинго, на самом деле, не было интересно то, как раб пожирает свою конечность. Больше всего его интересовала реакция охранника — поэтому он приказал ему стоять рядом с рабом. Так Юту было лучше видно, а сам ублюдок мог наблюдать за столь увлекательным зрелищем с первых рядов.

— Хватит ныть, — громко говорит Доффи, и раб становится тише. — Ешь давай, я не хочу торчать тут вечность.

И червь начинает есть.

Дофламинго даже не смотрит на него — он смотрит на ублюдка, не отрываясь.

Доффи не собирался отпускать раба, конечно же нет. Он хотел мучать и мучать игрушку, собирался заставить Юту пытать раба, издеваться снова и снова, но…

Он смотрит на Юту, на его совершенно пустой взгляд, в котором нет-нет, да мелькают какие-то странные эмоции, от которых у Дофламинго сжимается сердце.

Доффи не понимает, что это, но оно ему совершенно не нравится — это чувство заставляет сжаться грудную клетку и низ живота, будто бы… От страха?

Чего Дофламинго так боится?

Он хмурится и смотрит на Юту.

Точно.

Дофламинго… отчего-то ему кажется, что если и в этот раз он не отпустит раба, не сдержит слово, то попросту потеряет Юту, как бы странно это ни звучало. Юту невозможно было потерять, у него не было выбора, он бы остался с ним все равно, да только…

Отчего-то Доффи знал, что если он не сдержит слово, то что-то изменится. А этого он не желал и не хотел.

Раба не жалко — умрет он или Доффи его отпустит, все равно, получит на следующий год нового, но охранник… Он был интересным. Не таким, как все остальные люди и терять столь драгоценную игрушку Дофламинго не собирался.

Когда раб все-таки съедает свою ногу (ха-ха, он действительно сделал это), Дофламинго молчит пару минут и смотрит.

Ублюдок за все это время ни разу даже не взглянул на него — смотрел на мучения этого червя. И даже сейчас, когда представление закончилось, Юта не переводил свой взгляд на Дофламинго, будто бы не хотел видеть его.

Дофламинго хмурится, едва ли не физически ощущая потребность заставить охранника посмотреть на него.

Поэтому в своем решении Доффи уверен, как никогда.

— Эй, — говорит он охраннику и оба — и Юта, и раб, едва заметно вздрагивают. Но голову ублюдок так и не поворачивает в его сторону. Дофламинго поджимает губы, но решает проигнорировать это, пока что, — прикажи вышвырнуть его отсюда. Калечная игрушка мне не нужна.

Он старается вложить в свои слова как можно больше пренебрежения — и видит, как неверяще вскидывает голову раб, смотря на него со стоящими в глазах слезами; как медленно поворачивает голову Юта и наконец смотрит на него.

Своими отвратительными полудохлыми глазами-безднами.

Дофламинго чувствует, как почему-то на душе становится легче.

— Как прикажете, мой маленький господин.

И слова эти звучат так тепло, что кажется даже неправильным, но Доффи игнорирует эту неправильность.

Потому что даже несмотря на потерю раба, он, отчего-то, ощущал себя хо-ро-шо.

# #

С момента, как Дофламинго отпустил раба, прошла неделя. Ни с кем свой поступок Доффи не обсуждал — считал себя выше этого, да и просто… не хотел, отчего-то.

Он обдумывал, размышлял и следил за ублюдком, отношение которого определенно изменилось.

Дофламинго не понимал.

Не понимал, с чего взгляд Юты после истории с рабом стал теплее, когда он смотрел на него, ведь что такого сделал Доффи? Он изрядно помучал того червя, заставил сожрать его сначала одного раба, а потом и вовсе собственную ногу. Да, в итоге Доффи все же отпустил его, но у червя определенно будет не сладкая жизнь, тем более без одной ноги.

Доффи казалось, что куда милосерднее было бы убить его.

Но раз он сказал, что отпустит, то делать особо нечего — Дофламинго отпустил его. Возможно, в какой-то степени это был жестокий поступок. Может быть, червь сам оборвет собственную жизнь самоубийством, но это уже не касалось Дофламинго.

Что действительно его волновало, так это изменившееся к нему отношение Юты.

Доффи не мог даже сказать, что именно изменилось — ублюдок по-прежнему большую часть времени молчал; иногда словесно подшучивал над ним так, что не поймешь сначала, шутит он или нет из-за этой своей безэмоциональной рожи; смотрел на него ублюдок все также (хотя нет-нет, да проскользнет в его взгляде что-то теплое); учил тоже, как обычно.

На первый взгляд ничего не изменилось.

Но Дофламинго все равно ощущал, что нет. Изменилось. Причем в лучшую сторону. Но что именно — вот этого он не понимал и, видимо, поймет еще не скоро. Если это вообще когда-нибудь случится.

Изменения, к слову, были не только со стороны охранника.

Отношение Дофламинго к нему тоже изменилось и осознал Доффи это внезапно. Он даже не успел понять, в какой момент ублюдок внезапно оказался ему столь… столь интересен.

Настолько, что на слезные просьбы Росинанта позволить ему учиться вместе (потому что его младший брат хотел, чтобы Юта преподавал и ему тоже), Доффи шикал и отвечал резкое нет.

И если сначала Дофламинго думал, что он просто не хотел подпускать младшего брата к Юте, потому что попросту ревновал Роси, то потом… Потом до него дошло.

Доффи вовсе не ревновал Росинанта, нет.

Он ревновал Юту.

Возникшая навязчивая мысль, что Юта только его игрушка, так почему Росинант смеет прикасаться к нему, кататься на его шее и руках, обнимать, когда ему вздумается…

Почему Росинант делает это, если ублюдок принадлежит Дофламинго?

Эти мысли — такие отвратительные даже для самого Доффи, не покидали его голову.

Дофламинго не давал просочиться им, не позволял, чтобы эти мысли хоть как-то отразились на его действиях и отношении к ублюдку, но… Но Росинанта он все равно гнал.

И не мог с этим ничего поделать.

Потому Юта — его игрушка.