Какая-то крохотная часть Дофламинго все еще надеется, что происходящее вокруг — всего лишь его страшный сон. Страшный сон, который уйдет в небытие, стоит ему проснуться. Дофламинго проснется и рядом неизменно окажется Юта — спросит с легким волнением в голосе, все ли хорошо и не желает ли он попить.

Но Дофламинго не просыпается, а кошмар набирает обороты.

Он понимает, что этот кошмар — отныне его жизнь, наполненная грязью, объедками и страхом. Страхом за мать и брата, страхом за свою жизнь — и все это горечью смешивается с гневом и ненавистью на отца, который и привел их семью к подобному упадку.

Все началось со смерти тетушки Анны.

Он прекрасно это понимает, но это… все еще сложно. И больно. Доффи не ожидал, как сильно его заденет смерть тети — осознание, что единственный близкий родственник оставил его, било по самому больному.

Но Дофламинго все равно один не оставался, потому что с ним все еще был Юта, и…

И отец сошел с ума.

Отослал охранника, а потом привел их на земли грязных червей, где никто их не любил, где их ненавидели. Дофламинго не был глупцом, право слово, ему не застилала глаза розовая пелена и он всегда знал, что обычные люди ненавидят тенрьюбито — он видел ненависть смешанную со страхом в их глазах, он слушал рассказы и предостережения тети, но столкнуться с этим наяву было… было неожиданно и сродни удару под колено, за которым следовало твое падение.

Просто потому что устойчивого положения ты лишился.

И падаешь.

Падаешь так глубоко и так быстро, что пробиваешь собой дно и не останавливаешься.

Ты падаешь, падаешь, падаешь.

Дофламинго не обманывался. Юту отослали и этот холуй ушел, оставил его и Доффи был более чем уверен, что больше тот не вернется. Потому что теньрюбито ненавидели и Дофламинго убедился в этом на собственной шкуре — эти грязные ничтожества кидались в них с братом камнями и протухшими овощами, пока они на свалке пытались раздобыть хоть немного еды.

Холуй больше не вернется.

Юта больше не вернется.

И Доффи никогда больше не увидит этого надоедливого засранца, и Доффи умрет где-то на этой свалке, и…

Об этом, на самом деле, лучше не думать. Не думать, чтобы потом не давить всхлипы, свернувшись комком на холодных досках пола. Дофламинго скучал по своей теплой кровати. Скучал по своему дому и по всем тем удобствам, что там были.

Он скучает по тете — невозможной женщине, что так любила трепать его за щеки и душить в объятиях; скучает по Юте — охраннику со страшными глазами, которому он, кажется, доверял больше, чем Росинанту; Доффи скучает…

Да много по чему он скучает. Это, в любом случае, все равно ему не поможет.

Ведь все в любом случае ведет к тому, что он остался один, без намека на поддержку или защиту. Это… это удручает.

Еще больше Дофламинго удручает факт, что он ничего не сделал. Когда отец (будто бы действительно сошедший с ума) решил покинуть Мари Джоа, поставив семью перед фактом и даже мнения их не спросив, Доффи устраивал истерики и скандалы, но что может ребенок против взрослого, своего родителя? Тем более, у Дофламинго не осталось никого, кто смог бы поддержать его — на мать и брата надежды не было, они заглядывали отцу в рот, тетушка Анна умерла, а Юту отослали куда-то далеко, видимо, чтобы он не помешал воплотить безумный план отца в жизнь.

Дофламинго остался один.

И сделать что-либо он был не в силах.

Все, что он мог сейчас — это пытаться выжить. Пытаться раздобыть еду и лекарства и бессильно наблюдать, как медленно чахнет мать, как становится бледнее с каждым днем, все больше становясь похожей на труп.

Эти мысли заставляли все внутренности Доффи холодеть. Ему было страшно. Страшно, что мать могла умереть, страшно, что они с братом могли умереть от голода или жалкой шавки, которая забила бы их до смерти. Ему страшно, потому что Юты не было рядом и вряд ли он когда-либо вернется — за столь недолгое время, проведенное в этом Аду, Доффи, кажется, разучился мечтать.

— Я хочу, чтобы Юта вернулся и спас нас, — тихо хнычет Росинант и Дофламинго поджимает губы, но ничего не говорит. Потому что в кое-то веки он абсолютно солидарен с младшим братом.

Доффи тоже хотел, чтобы Юта пришел.

Но жить мечтами и хотелками не выход. Это не поможет,и столь удручающий факт Доффи понимал — нужно было делать хоть что-нибудь.

— Мне жаль, — тихо шепчет мать, обессиленно лежа на старой кровати. Дом, в котором они поселились, стоял на отшибе. Как можно дальше от людей (этих грязных, отвратительных животных), он был старым и едва не разваливался, но другого варианта не было.

Ни варианта, ни выбора.

В этой ситуации нужно быть благодарным хотя бы за то, что у них есть крыша над головой.

Дофламинго смотрит на мать и его сердце сжимается. Он не хочет об этом думать, но прекрасно понимает, что в таких условиях мать протянет не долго.

Совсем скоро она умрет.

Даже не смотря на то что она будто бы побаивалась его и больше предпочитала уделять время Росинанту, Доффи все равно любил ее.

Ты не виновата, хотел бы сказать он. Это все не твоя вина, мама, во всем этом виноват Хоминг.

Я так ненавижу его.

Но Дофламинго это не говорит. Он вообще ничего не говорит, лишь стоит молча, крепко сжав кулаки так, что ногти впились в ладони (и старается не думать, не думать о том, что у кровати матери будто бы пахнет смертью). Доффи смотрит, как рыдает Роси у кровати матери и думает, что он убьет Хоминга (и он не помнит, когда перестал звать отца отцом, в какой-то момент это просто случилось и язык не поворачивался назвать его так, даже в мыслях).

Его и всех тех ублюдков (что по ошибке были названы святыми), которые отказались от них. Он заставит страдать их. Заставит страдать также, как страдает его больная мать без лекарств, которая с каждым днем будто бы умирает все больше и больше; заставит страдать, как голодающего младшего брата, все еще слишком глупого и наивного, даже не смотря на все, что произошло. Он заставит их страдать, как страдает он сам, получая удары от камней и пинки по телу от этих грязных деревенщин.

Он ответит святым в десятикратном размере. Так, что они пожалеют, что вообще появились на свет.

Дофламинго прекрасно помнит, как застал отца, тщетно умоляющего тенерьюбито позволить его семье вернуться на Мари Джоа, вернуться хотя бы его детям и жене, но те отказали. И Доффи тогда задыхался от злости к этим ублюдкам — пускай они все были поголовно говнюками, но в Дофламинго все же теплились остатки надежды на то, что может быть…

Нет. Не может.

Они не помогут и это был до смешного очевидный, хоть и жестокий факт.

Больше никто в этом мире, кроме него самого, ему не поможет. Даже Юта (который не придет, и вообще следовало бы перестать думать о нем, потому что мысли об охраннике причиняют ему словно бы физическую боль). Поэтому Доффи продолжает пытаться выжить.

И он искренне жалеет, что в самом начале, когда они только приехали сюда, он вел себя столь опрометчиво и глупо. Нужно было держать язык за зубами и не разглашать тот факт, кто он такой. Но его чертова гордость, а еще факт, что его выдернули из комфортной жизни… Все это сыграло с ним злую шутку. Конечно, его отец был ничуть не лучше — ходил, как проповедник, рассказывал каждому деревенщине, кто они такие и как они хотят жить с этими жалкими червями в дружбе и согласии.

То, что хотел этой жизни только отец (Доффи надеялся, что мать и Роси все же были хоть немного адекватными), его явно мало заботило.

Деревенщин это тоже не заботило. Они видели в тенерьюбито врагов. И шанс наконец отыграться за перенесенные страдания как им лично, так и отомстить за пострадавших близких.

Возможно отчасти Доффи понимал их. Отчасти — потому что быть на месте помойной крысы для вечного битья ему совершенно не нравилось. Хотя, мало кому понравилось бы, конечно, но… он по прежнему не мог с этим ничего сделать. Все, что мог Доффи — это шипеть и ругаться, а еще пытаться хоть как-нибудь оградить от всего этого безумия младшего брата.

Росинант — глупый и наивный плакса. Но он был его младшим братом и Доффи не хотел, чтобы ему причиняли боль. И даже в ущерб себе он искренне пытался перевести все внимание тупых деревенщин на себя, чтобы Роси досталось меньше.

Иногда даже получалось. Жаль, что только иногда.

Но даже так, это определенно того стоило, хотя Хоминг ругал его.

Хоминг смел ругать его.

За то, что Доффи поливал словесной грязью своих обидчиков. Этот наивный глупец считал, что если быть милыми с этими вонючими животными, если лебезить перед ними, то они перестанут избивать и издеваться.

Не перестанут, ядовито думает Доффи и прямо говорит об этом Хомингу. Не перестанут, потому что все они — тупое стадо, которое не упустит возможность поиздеваться над теми, кто был выше них.

Даже несмотря на свой страх перед смертью, Дофламинго лучше бы умер, чем стал лебезить перед этим отребьем.

Но Доффи не умирает.

Зато умирает его мать.

И это, кажется, окончательно разрушает его привычный мир, оставляя на его месте лишь жалкие обломки и бьющую набатом мысль, что теперь точно ничто не будет, как прежде.

Потому что Дофламинго несмотря ни на что любил мать.

Как бы она себя не вела, она была его мамой, и ее смерть окончательно все разрушила.

А ненависть к Хомингу разгорелась лишь сильнее.