Кошачьими тропами

Осень подкрадывалась словно на цыпочках: мягко и незаметно, постепенно добавляя природе своих красок. Где-то еще зелено было, а местами деревья уже пестрели золотисто-желтой и багряной листвой. Трофим неспешно шел мимо набережной к верфи. Любил он ностальгировать, особенно в такие погожие деньки. Само собой в голову приходили воспоминания – добрые, напоминающие прикосновение ладони матери к голове. Сердце все ещё звало отставного капитана к приключениям, да куда там: годы совсем потрепали и напоминали о себе болью в артритных ногах. Трость была той чертой, которая навсегда завершила его прежнюю жизнь. О кораблях, раз уж нынче он архивариус в местной библиотеке, разве что читать приходилось. Ну, хоть книги остались – и то хорошо. Хотя, книги те больше связаны с судостроением были, нежели с мореплаванием…

Дойдя до верфи, Трофим приложил ладонь козырьком ко лбу, будто во что-то вглядываясь, а затем отвернулся, тяжело вздохнув. Какое-то время он так и стоял у столба с неработающим фонарём.

– Кис-кис… Тьфу ты!

В последний раз посмотрев на подножие столба, где стояла пустая алюминиевая мисочка, Трофим сглотнул и, кряхтя, наклонился, копаясь во внутреннем кармане старого пальто. Вытащив пакетик с сухим кормом, он насыпал содержимое в миску. Затем, отряхнув руки и выбросив пакетик в урну, побрел обратно, стараясь не оборачиваться. Только трость отдавалась похожими на азбуку морзе стуками по асфальту…

“Авось найдется Тишка-то…” – думал Трофим, то и дело оборачиваясь, но что-то подсказывало – не найдётся. 

Тихона, а тогда еще больше похожего на крысеныша крохотного котёнка он забрал, когда кошка у них на корабле разродилась. Да только слабая она была совсем, а из пяти котят один Тихон и выжил, когда уж к берегу пришвартовались. Думали, и он долго не протянет, но котофей – настоящий боец, как оказалось. Цеплялся за жизнь крохотными коготками, кричал во всю розовую глотку и смотрел на Трофима как на свою последнюю надежду глазами-бусинками. Ох, намаялся тогда Трофим. Над ним даже матросы посмеивались, что он с кошаком тем, как с дитём все ходит, а из кармана кителя детская бутылочка торчит… 

Тишка со временем окреп, вырос в здоровенного пушистого котяру буро-рыжего окраса. Наглый стал, везде за хозяином вальяжно расхаживал, а убитых крыс гордо притаскивал к его каюте, пихая под дверь и сопровождая зычным мявом. 

Когда Трофим Семенович из последнего плавания вернулся, кот вместе с ним на сушу сошел – не хотел, видать, своего товарища оставлять без присмотра. Так и жили они сперва втроем: мать, он сам и котофей Тихон. С женой капитан расстался давно, еще задолго до появления в его жизни кота. Надоело ей на берегу все ждать, и ушла самовольно в собственное плавание – по мужикам, прихватив дочку. Дочка-то хоть иногда звонила, поздравляла с праздниками, а с бывшей женой он с тех пор и не виделся больше. Так что, когда матери не стало, и они с Тихоном вдвоем остались, не шибко что-то поменялось. 

Кот был понятливый, самостоятельный, потому на вольном выгуле. Да и не привык бы Тишка от зари до зари в бетонной коробке сидеть. То ли дело – вся улица в его распоряжении, простор да раздолье. Каждый вечер, когда отставной капитан возвращался из архива, Тихон ждал его у столба недалеко от верфи. Некто из сердобольных граждан, гуляющих тут днём, решил, видимо, что кошак потерялся, потому миска та у столба и появилась. Тихон, конечно, от угощения никогда не отказывался…

– Эх, Тишка, куда ж ты сошел-то, голубчик?

Теперь Трофим действительно ощущал одиночество. Оно давило тяжелым грузом, а в сердце старика все еще теплилась надежда, что кот вернется. Но он так и не вернулся. Не было его в положенном месте ни на следующий день, ни после. Трофим даже в весьма непогожий четверг сходил проверить. Все думал, может, ранен Тишка, сидит где под скамейкой, а дойти не может. Мокнет, наверное, под ливнем, а так бы грелся сейчас в теплом доме на коленях у хозяина… Так и было бы, конечно, кабы нашелся.

Трофим бы на любые лакомства для кота не поскупился, на врачей, ежели чего, на коих для себя давно жадничал. В пятницу старый капитан, несмотря на боль в суставах, все тропы Тишкины исходил и проверил. Да что там – даже до старой железной дороги дошел, где Тихон любил на мышей охотиться. Дорога та уже почти не использовалась: хорошо если раз в пару месяцев товарняк какой прогремит. Вольготно там кошаку было – кусты, подлесок. Сколько и где хочешь прячься да маскируйся, чтобы ни одна мышь мимо не проскочила. Всю пятницу несчастный Трофим подлесок прочесывал, даже по примеру кошачьему по заросшим шпалам ходил. Уже в субботу он понял окончательно – Тихон больше никогда не вернется…

***

Работа в архиве полностью погружала в другую реальность, из которой Трофиму довольно тяжело было теперь возвращаться в жизнь, где по старой памяти рыжей молнией мелькал Тихон. Выйдешь так, глянешь – и вот он, комета пушистая…

– Семёныч! Ты новости видел?! Жуть-то какая творится! – заведующая библиотекой Вера Ивановна бесцеремонно грохнула на стол Трофима свою чашку с недопитым чаем, удивительным образом не расплескав содержимое.

– А что там в новостях? – вяло поинтересовался он, отрываясь от очередного артикула и протирая очки. 

– Ну ты вообще бирюком стал! Совсем жизнью не интересуешься! – заведующая тяжело вздохнула, каким-то чудом умостив объёмистый зад на хлипкий скрипучий стульчик. – Нелюди какие! Такое с детьми-то сотворить! Представляешь, парнишку нашли: лет тринадцать всего. Глаза вырезали ему, сволочи, и пальцы поотрубали! Такие вот твари с кошек начинают, а потом на людей переходят! Найти бы да расстрелять, как при Сталине делали!

–  С кошек, да… – Трофим нервно сглотнул и промокнул слезящиеся глаза носовым платком. – значит, Тишку моего…

– Семёныч, да ну ты что! Сколько из-за кота убиваться-то можно?! Тут ребенка убили. Ему бы жить да жить, а ты опять со своим котом! Котят на помойках не счесть. Бери любого, – проворчала Вера Ивановна, хлюпнув своим чаем. 

Трофим не ответил, да и толку с глупой бабой спорить? Котят-то да, много. Но Тихон – он такой один был…

Новости быстро забываются, да только не криминальные. Уже через день до Трофима очередная дошла, что теперь девчонка пропала – чуть старше того пацаненка то ли на два года, то ли на три. Полиция на ушах стояла – весь город и окрестности прочёсывали и допрашивали каждого. Зашли и к Трофиму, да в такую рань, что даже он, всю жизнь жаворонком будучи, удивился: еще светать не начало, а эти уже в дверь колошматить стали. Да только все вопросы отпали, когда увидели, как старый капитан, хромая и опираясь на трость, спустился по широким ступеням, ведущим в его дом от крыльца. Помурыжили немного, порасспрашивали, оставив в душе какой-то мерзкий осадок, да на том и разошлись. 

Тем же вечером к Трофиму его друг школьный заглянул – местный участковый. С Калашом, как Трофим его со школьной скамьи называл, сдружились в пору, когда щеглами зелеными были. Правда, пути их в самом расцвете жизни разошлись. Трофим в море ушел, а Виктор остался на суше – бандитов ловить. Калаш раньше тонкий-звонкий был, а под старость погрузнел, обзавелся пивным брюшком и проплешиной, которую прикрывал фуражкой. И если тело с годами дряхлеет, то дружбе старость неведома. Редко, правда, виделись, но связь держали. А уж когда Тихон пропал, так Виктор почти каждый день Трофима навещал: знал, как одному потерю друга пережить. Кому просто кот, а он понимал – друг, он не только человеком быть может. Вон его Камка уже и не лаяла почти, седая от старости стала, а все равно как дитя радуется, едва его шаги заслышит. Хвостом бьет да скачет к нему на трёх лапах. Оно понятно, что собака-то старая, и вскоре самому придется пережить то, что и другу с его котом…

– Что, Калаш, все никак в отставку не уйдёшь? – Трофим поставил на стол початую бутылку водки и две стопки.

– Да какое там. Ты же знаешь: пока такое в городе – куда уйду-то? Димке дела уже передал, а это вот закончить надо. Да ты сам говорил, что дела надо до конца доводить, а тут висяк висяком намечается. – участковый нахмурился. – И что этих сопляков-то на мой участок несет? Пацан тот был аж из другого конца города, а девка вообще из коттеджного поселка. У них там своей охраны поди хватает, а за дурищей малолетней не уследили. 

– Ну, кто знает, авось найдется? – уголки губ Трофима, извечно опущенные мимическими морщинами, приподнялись, создавая подобие улыбки. – В лучшее надо верить, Витёк. Давай и мы… за лучшее. Чтобы вот без такого бардака. И чтобы дети сознательными росли – внуки наши, да и чужие тоже, – налив по сто, он протянул стопку другу. 

Выпили не чокаясь. Правда, разговор, обычно оживленный, тянулся вяло. Виктор рассказывал о том, как дела дома, а Трофиму и рассказать особо нечего было. То, что он иной раз ходил к верфи – решил не говорить, а то Калаш точно неотложку вызовет и отправит в дурдом нервы лечить...

Когда старики попрощались, пожелав друг другу доброго здравия, на улице уже было темно и в небе висела луна, похожая на белый налив. Круглая такая, бело-зеленая, и светилась как гриб-гнилушка. Набив трубку табаком, Трофим некоторое время стоял на крыльце, глядя на луну подслеповатыми глазами. Затем, прокашлявшись, собрался было уйти, но услышал шорох. Словно обман зрения ли, мелькнул ближе к калитке пушистый рыже-бурый хвост. Сердце старика замерло будто, а затем, вспомнив, что ему надо кровь качать, поддерживая в слабеющем с годами теле жизнь, пошло снова. Шумно так пошло, хоть за валидолом беги прямо сейчас…

– Тихон! – с надеждой чуть хрипловатым от табака голосом позвал Трофим. – Тишенька, ты ли?…

Снова шорох, но рыжий хвост давно пропал из поля зрения…

***

Аня очнулась от холода и сырости, пронизывающих все тело. Во рту был мерзкий привкус крови. Попытавшись дернуться и чувствуя, как боль впивается в грудную клетку стальными прутьями, девочка охнула и едва снова не отключилась. Ребра были сломаны, а глаз не то, что не открывался – вся левая сторона лица словно онемела, покрывшись кровавой коркой. Хотелось плакать и кричать, чтобы услышал хоть кто-нибудь, да кто тут услышит-то? Она представления не имела, где находится, а последние события помнила весьма расплывчато. Телефон бы спас. Специально экономила заряд, дабы снять новое видео для канала. Только до пункта назначения дойти не удалось, а телефон как пить дать отобрали. Подергав руками, девочка почувствовала, что веревки не так и туго затянуты. Наверное, тот, кто притащил сюда, не рассчитывал, что у нее настолько тонкие запястья и небольшие кисти рук. Или ему с такими мелкими жертвами сталкиваться не доводилось, кто знает… Сжимая от боли зубы и продолжая двигать руками, Аня вскоре почувствовала, что если правильно сомкнуть ладонь, убрав внутрь большой палец, можно попробовать выпутаться. Хотя бы одну руку освободить, что уже много. Это удалось лишь с седьмой попытки. Вторую руку пришлось освобождать от кучи узлов. Отбросив, наконец, подальше тяжелую веревку, Аня прислушалась и медленно встала, держась за холодную шершавую стену. Темно тут было хоть глаз выколи, и приходилось полагаться лишь на ощущения. 

Она и подумать не могла, что жизнь однажды ей такое уготовит. Раньше лишь баловство было, которое и помогло в своё время подковаться в распутывании всевозможных узлов. Был такой Никита. Или не Никита? Да хрен бы с ним. Странный был, года на четыре старше, а самой Аньке тогда всего тринадцать стукнуло. Ну вот старшак этот и подбил ее на странные игры. Состояли они в том, что он ее связывал и засекал время. Не успеет выпутаться – сделает то, что изначально собирался, когда пришлось откупаться испугом, новым айфоном и договором на эти дурацкие игры. С одной-то стороны, надо было сразу родителям рассказать, а с другой, ежели узнают – из дома вообще не выпустят. Отец еще и сопровождать начнет повсюду, а ей этот домашний арест не уперся. Так и перевесило желание свободы здравый смысл. Правда, длилось это недолго, да везло Аньке: ни разу в веревки не проигрывала. Было пару раз, когда в последний момент выпутывалась, глядя на перекошенную физиономию Никитоса, сжимающего в кулаке секундомер. Вот только в скором времени его в колонию отправили. За что – она не знала, да и знать не хотела. Веревочные игры давно сменились иными увлечениями…

Девочка продолжала шарить руками по стене, медленно продвигаясь вперед и прихрамывая. Когда глаза стали к темноте привыкать, Аня сообразила, что находится то ли в погребе, то ли в землянке. Про землянки она слышала от местных, когда еще только переехала и с детским любопытством изучала окрестности. Поговаривали, тут раньше партизаны в войну прятались. Только историю ей лениво учить было, потому такие подробности и не запомнились. Видимо, тот гад, что ее сюда засунул, давно этот остов деревни нашел и даже землянку оборудовал. Уж под что конкретно – лучше не думать…

Деревянная дверь хоть и казалась хлипкой, тощей девчонке оказалась не по силам. Сплевывая кровь от кашля и разражаясь такой матерщиной, что позавидовали бы вокзальные бомжи, Аня продолжала пинать дверь, которая как гнилой зуб шаталась, но засов снаружи был крепким. 

– С-сука!!! – Аня упала на пол, размазывая кровь и слезы по лицу. Жить отчаянно хотелось, а удрать из этой проклятой дыры – еще больше. 

Снова оглядевшись, она заприметила старую ржавую фомку. Как говорится, на войне все средства хороши. Дверь уже и так расшаталась, а когда Аня из последних сил вбила фомку в промежуток, манящий холодным осенним воздухом, дверь хрустнула и стала заваливаться, открывая вид на ночное небо. Девочка рванула вперед и, вылетев наружу, больно ударилась о земляную насыпь. Видимо, тот, кто это место оборудовал, и возможность побега предусмотрел, устроив тут яму, хоть и небольшую.

Рыдая от боли, Аня хваталась за промерзшую землю, срываясь и падая. Очередное падение отдалось в сломанные ребра, а затем где-то внутри начало жечь, мешая вдохнуть. Девочка кашляла, выплевывая кровь. Надо было выжить, ведь она никогда не сдавалась. Веревочника этого уделывала, а тут яма какая-то! Встав и пошатываясь, она впилась в промерзшую и скользкую от влаги землю, снова карабкаясь. Посчастливилось ухватиться за свисающий пучок травы сверху – и уже свобода рядом. Размокшая трава стала отваливаться клочьями, вырываясь из стылой земли. В последнюю минуту Аня впилась другой рукой в камень, с мясом выломав два ногтя. Но что та боль в сравнении с ощущением, когда она смогла выбраться на поверхность! Жадно глотая воздух и не обращая внимания на вновь разгорающуюся боль в ребрах, девочка с трудом поднялась на ноги, которые стали ватными, как у тряпичной куклы. Стоять на месте было нельзя – надо идти куда угодно, подальше отсюда. Если память правильно подсказывала, прорываясь сквозь помутневшее сознание – эти землянки и погреба были слева от старой железки, а ниже по склону шел частный сектор. Если посчастливится, старики какие ещё полуночничают, ну или хоть кто. 

Память не подвела: пройдя с десяток шагов, Аня заметила внизу приветливые огоньки окон частного сектора и, собрав остатки сил, ломанулась через подлесок.

Постояв на крыльце еще минуту-другую, Трофим ушел в дом, собираясь было спать ложиться, да только сна не было ни в одном глазу. Покряхтев и посетовав на старость и бессонницу, он вновь вышел на крыльцо, вглядываясь в неясный свет бледной луны. Старый капитан замер и прислушался, стараясь уловить мягкие кошачьи шаги по гравейке. Но нет, пора привыкнуть, что теперь он один как перст. Зайдя обратно в дом, Трофим обул сапоги и накинул пальто. Может, коль перед сном прогуляться, так быстрее сон в тепле сморит.

Неспешно выйдя за калитку, Трофим и десяти шагов не успел сделать, а затем и трость едва со страху не уронил, когда на него вылетела девчонка. Да в каком виде! Сама вся в крови да грязи, штанина на колене разодрана и глаз разбит. 

– Д- дедуш-ка… – она пошатнулась и вцепилась в рукав пальто Трофима. 

– Ты откуда будешь? – пробормотал он, чуть придерживая девчонку. По виду зеленая совсем – поди, школу еще не закончила. Тощая, как многие ее возраста. 

– Я и-из... из поселка, – говорить было трудно, и Аня еле выдавливала из себя слова, чувствуя, как осознание всего, что было до этого, навалилось тяжелой ледяной волной. – В-вон т-та-а...

Она зарыдала так, как никогда в жизни не доводилось. Даже когда ее извращенец-веревочник лапать пытался, не плакала, да и когда с пацанами на спор ладонь зажигалкой подпаливала – тоже. Но сейчас не игры глупые были. От старика, что перед ней стоял, зависело, вернется ли она домой. Как же хотелось сейчас в теплую кровать. И чтобы родители были рядом. Те родители, которые так бесили дурацкими запретами. Просто хотелось домой как никогда в жизни…

– Ну, тише, тише. Пойдем, отмоем тебя, погреешься, а я родителям твоим позвоню и участковому. – Трофим шел очень медленно, придерживая перепуганную избитую девчонку.

Вспомнились и слова Ивановны недавние, и новости от Виктора, что девку ищут. Вот и нашлась нежданно-негаданно. 

Он привел её в дом, помог снять покрытые грязью кроссовки и усадил в кресло. О том, что обивка вся перепачкается, ибо девчонка в грязи и крови с головы до ног, он не думал. 

– Звать тебя как? 

– А-аня.

– Номер родителей помнишь? – спросил Трофим, попутно набирая приятеля-участкового на кнопочном мобильнике.

Аня отрицательно помотала головой. От страха и всего пережитого в голове была полная каша. Тут не то, что номер вспомнить –  имя своё бы не забыть.

Калаш ответил сразу же после первого гудка:

– Трофим, ты чего полуночничать вздумал? Стряслось что?!

– Девка твоя нашлась, которую ты в висяки записать собрался.

– Как?! – кажется, приятель в шоке был от такой новости.

– Да вот так. Считай, с неба упала. Ко мне давай и скорую вызови. Девчонка битая вся, места живого нет. У тебя ж это, номер ее родителей-то есть? Надо бы им сообщить. 

– Понял тебя. Жди. – коротко ответил Виктор, после чего в трубке раздались короткие гудки.

Аня стала понемногу успокаиваться, мысленно благодаря незнакомого старика с его бессонницей. Девочка медленными осторожными глотками пила травяной сбор, который ей предложил Трофим. Поначалу он ей бульон предлагал – крепкий, наварный, да отказалась. Ну хоть чай зашел – и то хорошо. Аня постепенно согревалась и все больше думала о том, как скоро окажется дома. Перед тем наверняка в больницу отправят, так что нескоро она домой вернётся… Отставив кружку, она уже начала было дремать в большом мягком кресле, но голос участкового заставил подорваться. Дёрнувшись и едва не свалившись на пол, Аня взвизгнула и спряталась за опешившего Трофима, который собирался идти к двери:

– Дедушка, не открывайте! Не отдавайте меня! Это он! Мужик тот, что меня… – она всхлипнула. – Я по голосу узнала. 

Именно перед тем, как ее оглушило ударом, Аня на всю жизнь запомнила этот голос, которым было произнесено всего два слова: “Попалась, тварь!”

Старый капитан растерянно стоял, приобнимая и поглаживая перепуганную девчонку по спутанным светлым волосам. Видать, бедняжка со страху рассудком помутилась, что ей тот маньяк в каждом углу мерещится…

– Он участковый, приятель мой давний. Не бойся, все хорошо с то…

Договорить Трофим не успел. Входная распахнулась, а затем Калаш, шутливо отдав честь, зашел внутрь, убрав в карман запасные ключи. Дубликат этот Трофим ему еще лет семь назад сделал – на всякий случай. 

– Трофим, ну ты чего?! Ору стою, в дверь барабаню! – он перевел взгляд на девчонку, и лишь в эту минуту старый капитан заметил то, чего уже лет тридцать не видал. В глазах лучшего друга появился ледяной хищный блеск. Такой же последний раз Трофим видал, когда мать Виктора почти до смерти забили какие-то наркоманы, охотившиеся вечером у магазина. Калаш тогда уже в звании был и мгновенно уродов нашел. Вот тогда-то и увидал Трофим его вторую личину. В тот же год Виктора и разжаловали за превышение полномочий - торчков тех едва не убил на допросе. Восстановился потом, да так и остался в должности участкового. 

– Д-дедушка, – Аня, продолжая прятаться за спиной Трофима, дрожала всем телом.

– Помутилась деваха с испугу – сам же видишь, – Калаш продолжал добродушно улыбаться. Только взгляд оставался хищным, как у зверя, почуявшего добычу. – Давай, отвезу ее в больничку.

– Виктор, ты же не врал мне никогда, – Трофим, опираясь на трость и закрывая собой девчонку, в упор посмотрел на лучшего друга. – А сейчас вижу – недоговариваешь, и многое. Думаешь, старый стал, так слепой? Взгляд-то тебя выдал. 

– Ты, Трофим, всегда внимательным был и с годами внимания не растерял. Не зря в звании капитана дальнего плавания столько лет ходил, – Виктор хохотнул, – но ты же меня знаешь всю жизнь. Неужто считаешь чудовищем?

– Да не о том речь! Не нравится мне это все, – пробормотал старый капитан, чувствуя цепкие девичьи пальцы на своем запястье. – И подозрительно мне, что ни скорой, ни ребят твоих. 

– Так ночь на дворе. Бухтеть будут, что от семьи отрываю. Давай девку и дуй спать. 

– Не надо, п-пожалуйста… – пискнула Аня, чья жизнь вновь зависела от незнакомого старика.

– Виктор, я с места не сдвинусь, пока не объяснишься.

– Ах, вот, значит, как! Поди, не веришь мне? Бестолково с тобой, Трофим, спорить. Берёг я тебя от некоторых новостей. Как лучший друг твой берёг, потому и не хотел тебе говорить.

– Ты о чём?! 

– Да про Тихона твоего. Нашел я его еще месяц назад так. 

– Почему мне не сказал?! – воскликнул Трофим, чуя, как сердце в груди подпрыгнуло. 

– Берёг тебя от такого. Не хотел, чтобы ты знал, что с котом стало. Я бы сам не выдержал, окажись на твоем месте.

– А Тишка-то к девчонке этой каким боком? – тяжело было принимать, что человек, которого знаешь, казалось, всю жизнь, – жестокий маньяк и садист. 

– Ну, что уж теперь, – Калашников вытащил из внутреннего кармана куртки телефон в ярком чехле. – Сам посмотри, раз просил. – он ловко разблокировал телефон и, открыв какое-то видео, протянул аппарат Трофиму.

Аня что-то пискнула, но старый капитан не реагировал, глядя немигающим взглядом на то, что происходило на экране. 

– Тишенька… мой Тишенька… – прошептал сломленным голосом Трофим, хватаясь за сердце. – За что, Господи… 

На видео парнишка-подросток нёс матерный бред, противно хихикал и… держал за ухо отрезанную кошачью голову. В остекленевших глазах погибшего Тихона отражалось светлое по-летнему небо, а начавшие желтеть листья превратились в угасающие блики. 

– До конца досмотри, тогда и поймешь все. – холодно добавил Виктор.

И вот, парень исчез с экрана, вместо него появилась девчонка – та самая, что сейчас тряслась за спиной Трофима. На видео она держала за хвост обезглавленное тельце со слипшейся от крови шерстью…

– Вадика помнишь? Вот этот сопляк и крыса, которую ты защищаешь, у внучки его щенка отобрали и подожгли. На глазах у ребёнка! – Калашников вздохнул, сверля взглядом сжавшуюся Аню. 

Трофим отложил телефон и, отойдя от девчонки, смотрел на юное чудовище неверяще. Ну как такое хрупкое и невинное создание могло учинить подобные зверства?!

– За что ж ты… – Трофим всхлипнул, сжимая в одной руке трость, а другой промокнул платком глаза, утирая продолжающие течь слёзы. – Как же…

Аня удивленно смотрела на старика: в ее слабом детском мозгу не укладывалось, как можно убиваться из-за какого-то кота. 

– Да это же… просто кот.

Это было последнее, что она успела сказать, после чего трость пробила ей грудную клетку.

Трофим не помнил, как все случилось, не понимал, как такое сотворил, но содеянного назад не воротишь. Виктор оставался рядом, влив в него три стопки водки и сам сделал всю черную работу. Трофим уговаривал сдаться и покаяться, да только Калаш, приобняв по-дружески за плечо, тихо ответил:

– А имеет ли она право человеком называться? Нет там давно человеческого ничего – ты сам видел. Грязь одна.

– Тебе ли судить?

– А кому еще? Богу, что ли? – Виктор усмехнулся, услышав сытое свиное хрюканье за стенкой массивного сарая. 

Ранним утром Трофим Семёнович, что бы там ему ни говорил его лучший друг, и каким бы атеистом ни воспитывали в свое время родители, все-таки пошел в церковь. Чувствовал он себя там неловко, однако заказал молебен за упокой. Как-никак, а самосуд, который он и Виктор устроили – это неправильно. Кто знает, есть ли Бог, но кабы был, так и Тихон был бы жив…

Дойдя до верфи, Трофим посмотрел на столб: кошачьей миски там уже не было, да и сам столб выглядел иначе. Будто обновили его. Тяжело вздохнув, старый капитан развернулся и пошел прочь. Нечего здесь было делать. Идти домой не хотелось, а ноги сами несли исхоженными кошачьими тропами. Вот и железная дорога, поросшая травой и убегающая вдаль за подлесок. Трофим замер, закрыв глаза и вдохнув холодный осенний воздух, чувствуя, как морось врезается в лицо. Когда он вновь открыл глаза – сердце будто сжалось, и забыл, как дышать. Стоя посреди заросших рельс, он теперь отчетливо видел, как неспешно прямо перед ним шел рыжий кот, оставляя пунктир из следов лап на мокрой земле. Но, едва прозвучал приближающийся гудок редкого в этих краях товарняка, – кот исчез. Вместе с ним пропали и следы. Лишь колыхнулась пожухлая трава по бокам дороги, словно прощаясь с поездом и ушедшим в никуда рыжим котом.