Норма сходит с корабля, причалившего к берегу Парадиза. Название почти соответствует действительности — она придерживает козырёк шляпки, чтоб прибрежный ветер не украл её, и запрокидывает голову, чтобы осмотреться. Мягкий песок, бескрайние равнины — ей всё нравится. Кукольное личико озаряет улыбка.

      Стоило маленькой папиной радости вырасти, как ушло детское очарование; Норма стала прелестнейшей девушкой. Чистокровная марлийка, вобравшая от своих родителей лишь самое лучшее — выразительные карие глаза, чуть вздёрнутый нос, пухлые губы, что она так очаровательно дует, стоит только чему-то её разочаровать. Как отчаянно пытаются ухлёстывать за ней однокурсники в военной академии, с каким энтузиазмом они принимают её дружелюбное приглашение разделить с ней любимое хобби и отправиться в охотничьи угодья ради небольшой охоты.

      С какой неловкостью отводят взгляд и как забавно мямлят свои оправдания, почему они не смогут составить ей компанию вновь.

      К сожалению, с возрастом у Нормы Вицлебен всё больше поводов для разочарования — благо, она крайне понимающая и всепрощающая, потому недолго расстраивается из-за того, что её новые знакомые находят повод не оставаться с ней наедине в глухом лесу, когда из двух охотничьих винтовок заряжена лишь одна.

      К счастью для всех окружающих — Норма с лёгкостью находит себе новые забавы.

      — Я слышала, что вы порой не просто превращает элдийцев в титанов, а устраиваете из этого… м-м-м… развлечение, — Норма подходит ближе к солдатам, готовым обратить новую партию преступников.

      Солдаты отводят взгляд — пристыженно, как пойманные за руку шкодники. Знают её, конечно знают — дорогая и горячо любимая дочурка их начальника, золотце академии. Потому без лишних разговоров взяли с собой, потому и стыдливо жуют свои губы, в попытках придумать отговорки — как оправдываться-то в таких случаях?

      — Госпожа Норма, мы приносим свои извинения…

      — Нет-нет-нет, — замотала головой Норма, подходя ближе, — никаких оправданий. Никаких извинений. Я хочу посмотреть на это.

      Солдаты поднимают на неё взгляд — Норма им широко и приветливо улыбается, пока на дне карих глаз плещется ещё неудовлетворённый, но подогретый интерес. Кто-то из связанных элдийцев, поставленных на колени, разрыдался — сквозь грязный, пропитанный слюной кляп слышно лишь жалкое мычание скота. Предчувствие дурного цепочкой, как обрушенное домино, проходит по всем заключённым.

      — Чт… что вы имеете в виду…

      — Я люблю охоту, — Норма мечтательно поднимает взгляд к небу, скрещивая руки за спиной. Ветер почтительно гуляет меж складок её тёмного платья, лишь играясь с самым подолом. — Но порой даже она наскучивает. Потому я даю приказ своим любимым собачкам — загнать дичь и привести её ко мне самостоятельно. Это чуть скрашивает приевшуюся рутину. Но в последний раз я задумалась, что хочу посмотреть на это… чуть в другом формате. Понимаете?

      Солдаты смотрят на неё с медленно приходящим пониманием — у лейтенанта, что разговаривает с ней, мелькает удивление, перемешанное с опасением в его крысиных глазках, что забегали из стороны в сторону.

      — То есть…

      — Обратите одного в титана, — прямо отдаёт приказ Норма, широко улыбнувшись, — а остальных просто скиньте вниз. Пусть побегают.

      Ужас, уже полностью охвативший элдийцев, взял над ними верх; после слов Нормы наступает не напуганная тишина, а приглушённый, нестройный хор из воплей. Солдаты держат их на месте машинально, скорее по привычке, чем осознанно — всё ещё пытаются осмыслить полученный приказ.

      Они не имеют права ослушаться, потому исполняют — делают в точности, как им сказала Норма. Сбрасывают одного обращённого, и пока глаза слепит яркая вспышка — вниз скатываются остальные четверо.

      Норма пристально наблюдает за тем, как они, всё ещё связанные, ослабленные пытками и долгим плаванием, пытаются встать на ноги, пытаются отползти или убежать, пытаются выжить, пока их товарищ, утративший всё человеческое, начинает погоню за ними. Одного — случайно раздавил, и пока бежал за остальными — постоянно оставлял за собой кровавый след.

      Догнал каждого, конечно догнал — и каждого из них сожрал без капли сожаления или жалости, пока они кричали и умоляли Бога простить их.

      Солдаты впервые наблюдали не за жестоким развлечением, а за тем, как менялось выражение лица Нормы — с искреннего удовольствием до разочарования, что сопутствует ей большую часть рутинной жизни.

      — Скучно, — лишь произнесла она в конце, пока титан пытался дотянуться до них, бессмысленно цепляясь пальцами за стену. — Никакой интриги.

      И развернулась, чтобы вернуться на корабль. Солдаты несмело последовали за ней, внутренне испытывая облегчение, что она не потребовала сбросить вниз кого-нибудь из них.

***

      — На самом деле, я размышлял о том, как ты вообще оказался в подобной ситуации.

      Порко концентрируется на словах Зика не дольше мгновения; мысли остаются стоячей водой без малейшего намёка на тревогу. Он продолжает машинально отжиматься, стараясь занять себя физической нагрузкой, а не переживаниями. Зик раздражающе-мерно отстукивает бейсбольным мячом по стене, каждый раз ловя его с хирургической точностью.

      Из семи они остались втроём; Пик отсыпается после миссии, Зик по-прежнему надоедливый зазнайка, считающий, что лучше других знает, как жить жизнь, а Порко по-прежнему круглый дурак.

      Марсель — далеко от Марлии, в самом сердце Парадиза, среди врагов, и придурок-Райнер вместе с ним. Вот уже как несколько лет от них ни единой весточки, словно и не было их никогда. Словно не вернутся уже. Словно всё было зря.

      Словно Порко уже никогда не увидит Марселя.

      Марселя, что никогда не хотел становиться воином, но ввязался в это из-за Порко; Марсель, что, стоило только солдатам прийти к ним, вызвался добровольцем вместо брата.

      Не зная, что в итоге заберут их обоих. У этой истории конец был предрешён с самого начала — ни один из них не попрощался с рыдающей матерью, не вышедшей с ними проститься, и заслужили они лишь хмурый взгляд отца, что прекрасно понимал, почему их семья получила такое внимание со стороны властей.

      И так вышло, что на Парадиз отправили именно Марселя; упорного, старательного и послушного Марселя, что пахал за троих, лишь бы пробиться, лишь бы заработать авторитет, лишь бы уберечь глупого-глупого Порко, оставив его дураком, но живым, не обречённым на смерть.

      Сам Порко, безгранично разочарованный в себе, утопивший веру в себя, как больного котёнка, об этом не знает, конечно не знает. Но даже узнай — не успокоился бы; разве может гончая, воспитанная для охоты, смириться с ролью ручной собачонки?

      Ни один из этих ублюдков не поймёт его — особенно Зик.

      Зик ловит мяч; раздражающий стук прекращается, а Порко не прекращает отжиматься, надеясь успешно сделать вид, что он один находится на тренировочной площадке. Это несложно, когда из семерых остались трое, а новых солдат ещё рано набирать; это не сложно, пока Зик молчит. Пока Зик не раскрывает свой рот, чтобы бросить небрежное, будничное:

      — Ни один нормальный парень не стал бы трахаться с Нормой.

      И это звучит, как приговор

      Порко замирает, впервые почувствовав, как по спине скатился пот; мышцы стягивает, тяжелое дыхание давит на рёбра. Подскакивает на ноги резко, по-солдатски, словно готовый ко всему — а он и готов, если это не очередные доёбки Зика.

      Оборачивается на него, смотрит хмуро — морщинки между сведенных бровей уже как протоптанный, проложенный путь, никогда не исчезают.

      Порко не самый гениальный, золотой мальчик, знающий, как жонглировать словами; он прямолинейный, честный до зубной боли. Может, кто-то и назовёт его наивным — если сможет говорить со сломанной челюстью, но это не будет до конца правдой. Порко, в отличие от Зика, просто не видит причин скрывать что-то от близких друзей.

      Просто Порко, как придурок, доверяет Зику — а кому ещё? Марселя у него забрали, а Зик — Зик пример для подражания; самый старший, самый умный, самый талантливый. Раскрыл в своём титане те особенности, что никто из его многочисленных предшественников не сумел, и всегда знает, что сказать, чтобы направить своих юных товарищей.

      Или выбесить их.

      — Ты, блять, серьёзно хочешь обсудить со мной, кто и кого трахал бы?

      — Ты прекрасно понимаешь, о чём на самом деле я говорю.

      Порко хочется послать Зика далеко нахуй; пусть съёбывает поскорее на Парадиз, и, желательно, пусть не возвращается ещё дольше, чем те четверо. Может вообще не возвращаться, Порко… Порко будет скорбеть, ладно, ладно. И расстроен тоже будет. Но рот Зику всё же стоит закрыть.

      Потому что он действительно ничего не знает про ситуацию Порко — никто, блять, из них не знает его ситуацию.

      Таким людям, как Норма Вицлебен, не принято отказывать, если ты хочешь сохранить свою голову. Зику, талантливому любимчику властей, легко пиздеть — горе тем, кто воспринимает Норму глупой, богатой блондиночкой, потому что эта сука прекрасно знает, что и почему она делает. Знает рамки дозволенного — у Зика есть покровители, его она никогда не посмеет тронуть, а Порко никому нахуй не сдался, особенно сейчас.

      Разве что Норме.

      Порко до сих пор не до конца улавливает, что у него с Нормой. Зик говорит, что они трахаются; Порко в своё время начал свой рассказ со слов «в общем, я охуел» и всё ещё не придумал, как лучше описать своё отношение к происходящему. Кажется, он ей нравится.

      Кажется, это пиздец.

      — Не помешаю?

      Оба реагируют на внезапный оклик, как на случайно взорвавшееся ядро; Зик с привычкой, Порко — резко оборачиваясь. Разрывной снаряд принимает облик довольной Нормы.

      Норма всегда одета с иголочки; будь то строгий охотничий костюм, сшитый по всем старым канонам, — в своих предпочтениях она может быть слишком уж старомодной порой, — либо её повседневная одежда. Сейчас — платье; чуть выше колен, брусничное, утянутое в талии тонким ремешком. Волосы, заплетённые в косу, огибают затылок пришпиленным золотым ободом. Карамельные глаза сверкают чистым, неподдельным восторгом; Порко на момент ощущает себя преступником, приговорённым к расстрелу.

      — Госпожа Вицлебен, — Зик кивает, приветствуя её коротко и лишь ради галочки. — Вы редко заходите к нам.

      — Мне нечего здесь делать, — незаинтересованно отвечает Норма, остановившись на Зике взглядом не дольше мгновения, — вы закончили разговор? В таком случае — свободен.

      И голос у неё — командный; не старается специально походить на своего отца, просто никуда не может деться от генов — не хочет, не планирует. Ниже и вытянутого Зика, и широкоплечного Порко, но чувствует себя хозяйкой положения, как ей и положено; смотрит Порко прямо в глаза, даже не думая вспомнить о скромности и отвести взгляд, и скрещивает руки за спиной прямой, как корпус охотничьей винтовки.

      Зик оглядывается на Порко, и ухмыляется, как сука — незаметно почти, одним уголком губ, спрятанным в бороде. Неуловимо, совсем украдкой, но Порко слишком хорошо его знает, чтобы не понять.

      — Тогда я откланяюсь с вашего позволения.

      И уходит, тварь. Действительно уходит. Оставляет их наедине — как Норма и хотела. А Норма всегда добивается желаемого.

      Порко проводит неприлично огромное количество времени лично с Нормой, но совершенно её не знает. Он может назвать любимую серию её оружия, любимую еду её собачек, и какой калибр она предпочитает, но не знаком с ней, как с человеком — скорее как с образом, собранным из сплетен.

      Кем Норма является на самом деле, если отбросить весь её образ, и если забрать из её рук винтовку? Порко пытается представить Норму нормальной, и в голове — сплошной белый шум.

      Возможно, проблема в том, что Норма не обычный человек, но дьявольское отребье из них двоих всё равно Порко.

      — Я сегодня сопровождала солдат на Парадиз, где они приговорённых элдийцев превращали в чистых титанов, и едва сдержала себя от желания сбросить кого-нибудь прямо в пасть одной из тварей, потому что это оказалось скучнее, чем я себе представляла, — ласковым голосом произносит Норма, подходя ближе и касаясь его плеча, заглядывая ему в глаза с улыбкой. — Но потом я подумала о том, что я могла бы провести время с тобой… сразу настроение улучшилось и перехотелось возиться с ними.

      Порко сглатывает.

      О, Норма так великодушна. Так добра. Отказалась от своего мимолётного желания убить кого-нибудь себе на потеху, чтобы аккуратно, словно любовную записку подсовывает, намекнуть ему, что в случае чего он займёт место тех солдат.

      О, как приятно стать объектом одержимости милой, красивой девушки с кукольным личиком, на которую пускает слюни половина учеников академии. Со второй половиной она уже успела побывать на охоте, и они прекрасно знают правило: будь ниже травы и тише воды, лишь бы Норма Вицлебен не заинтересовалась тобой.

      Порко проебался где-то на этапе своего рождения.

      Потому что Норму искренне интересуют только элдийцы.

      Норма показательно ненавидит их. Стоит только кому-нибудь из элдийцев подойти к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки, как она очаровательно морщится и отряхивается, как от грязи. Стоит кому-нибудь из элдийцев заговорить с ней, и она многозначительно выгибает тонкие брови, прежде чем сказать что-то, что засядет на подкормках, останется рубцовой тканью на памяти, как и сама Норма.

      Например: «хозяину этого магазина стоит заняться выносом мусора».

      Например: «если тебя, титанье отребье, скормить псам, то ты сумеешь регенерировать?»

      Например: «знаешь, а ты мне даже нравишься».

      Стоит кому-нибудь испортить Норме настроение, и она приходит к Порко — проклятому элдийцу, падали и грязной свинье, что даже не смог унаследовать титана. Выбрали его, воспитали его, а он, оказывается, ничего из себя не представляет — и как оплачивать стране за потраченное на него время и ресурсы собирается?

      Норма спрашивает у него:

      — Ты ведь составишь мне компанию на выходных?

      Взгляд у неё, как прицел снайперской винтовки; одно неправильное слово, и прозвучит выстрел.

      Порко стискивает челюсть и кивает.

***

      Однажды Норма пригласила его к себе в гости, как приглашает своих напуганных подружек заскочить после учёбы на чай, что пытались подружиться с ней ради привилегий подружек-Нормы-Вицлебен, но оказались в выгребной яме, ведь Норма всё прекрасно понимает и просто любит издеваться; или как собираются коллеги отца по субботам, чтобы оккупировать любимый сад госпожи Вицлебен, чтобы обсудить, как очередного элдийца скормили псам, превратили в титана, утопили, вздёрнули на виселице, расстреляли на месте за неправильно надетую повязку…

      Словом, как приглашают марлийцев. Не элдийцев.

      Порко знал — если он согласится, будет причина его вздёрнуть на виселице; если он откажется, будет причина вздёрнуть его на виселице. Он в любом случае имел шанс стать горячим поводом для обсуждения в очередную субботнюю посиделку высокопоставленных военных.

      Он никогда не имел права разговаривать с Нормой Вицлебен, проводить время с Нормой Вицлебен, приходить в дом Нормы Вицлебен.

      Он никогда не имел право на Норму Вицлебен.

      Но Норме Вицлебен не принято отказывать, какой бы безвыходной ситуация не была бы.

      Стоило им только переступить порог дома, как в прихожую сразу же торопливо, шурша юбкой, поспешила одна из прислуг. Все они, под покровительством Вицлебен, преувеличенно счастливые, наигранно довольные, словно прислуживают ангелам на небесах и о лучшей жизни мечтать не могут, но правда в одном — весь дом пропах приторным запахом страха.

      Словно каждый человек в доме знает, что случилась утечка газа, но ничего не может сделать, лишь бессильно наблюдают за тем, как Норма играется со спичечным коробком.

      — Госпожа Норма… — счастливым голоском начала женщина.

      Но, стоило ей заметить, кто за спиной Нормы, как вся доброжелательная приветливость сразу спала с её лица; удивлённая брезгливость отчётливо отпечаталась на побледневшем лице. Из дрогнувших рук выпал поднос с прелестным чайничком и аккуратной чашечкой.

      Треск вывел служанку из оцепенения; чай разлился по полу, огибая осколки. Послышался сдавленный вздох.

      — Плохо, — притворно-разочарованно протянула Норма, слегка наклонив голову, — это была один из маминых любимых сервизов. Она будет расстроена.

      — Простите, — хрипло, со слезами в голосе, служанка бросилась на колени, низко опустив голову, почти до самого пола, — простите, простите, простите…

      — Всё нормально, — Норма улыбнулась, будучи в непривычно-хорошем настроении, — убедись, что не поранишься, пока будет собирать осколки. Я попрошу кого-то другого подать нам чай, но и ты тоже присоединяйся к чаепитию, как закончишь, договорились?

      Служанка пролепетала бессвязные извинения, трясущимися руками начав собирать осколки, а Норма тут же потеряла к ней интерес, вернув его к Порко. Она улыбнулась ему через плечо, кивнув головой в сторону широкой арки, ведущей на кухню, и упорхнула первой. Порко, словно размышляя, не сбежать ли ему, постоял с мгновение на пороге, а после двинулся следом. Спокойно прошёл мимо трясущейся служанки, как она внезапно и резко обернулась на него, процедив сквозь зубы с совершенно одичавшим от страха взглядом:

      — Почему… почему ты заявился в наш дом? Нас всех накажут из-за тебя!

      Порко застыл на месте; заиграли желваки, побелели костяшки рук, сжатых в кулаки. Он не чувствовал неприязни к прислуге в доме Вицлебенов, понимал их положение. Но они не понимали его, и это выводило из себя. Порко не гордился собой, но и не сожалел, что выплюнул едкое:

      — Мне-то что?

      Их могли наказать, а его — расстрелять.

      Но он был элдийцем, и его жизнь волновала только его самого.

      Порко вошёл в обеденный зал и застыл посреди арки. Знал, конечно же знал, что семья Вицлебенов не бедствует — как могли, когда Георг Вицлебен один из тех людей, на ком держится великая держава? И всё равно в горле встал ком, а сделать шаг вглубь зала никак не удавалось.

      Обеденный зал дома Вицлебенов был больше, чем спальня Порко и Марселя, что они делили на двоих, ютясь всей семьёй в совершенно крошечном домике, пока их не нарекли почётными элдийцами ценой старшего сына. Хрусталь люстр, резная мебель, ковры… Порко чувствовал себя свиньёй, что по ошибке забрела в дом, а не послушно вернулась свой хлев.

      Пока у Вицлебенов во все времена были все богатства мира — что было у Порко?

      — Ну же, — мягко окликнула его Норма, улыбаясь всё шире.

      Она остановилась за спинкой стула, стоявшего в шеренге вдоль длинного стола; до Порко в этом зале ютилась военная верхушка, в тот миг — Норма приглашающе отодвинула стул, приглашая его, грязного элдийца.

      — Присаживайся, Порко. Ты ведь мой гость, нет причин топтаться на пороге.

      У него было достаточно причин никогда не оказываться в этом доме. У него было достаточно причин никогда не связываться с Нормой.

      И всё же он оказался там, где оказался.

      Норма приказала подать чай; заморский, крепкий, с сильным древесным запахом, оседавшего на кончике языка горечью. Пока Порко понятия не имел, как выглядит нутро Нормы, сама она — досконально знала каждую его привычку, каждое вкусовое предпочтение, точно успела препарировать его под микроскопом и завести себе тетрадочку с названием «всё, что нужно знать о Порко Галлиарде, курс для начинающих».

      Порко ловил каждый взгляд прислуги кожей. Чувствовал себя нелепо, касаясь изящной чашки с чаем, и размышлял, чего именно добивалась Норма — заставить его почувствовать себя мусором, всеми презираемый, или унизить служанок, вынужденных прислуживать элдийцу как следует, лишь бы не узнать, какие иначе будут последствия?

      Порко провёл огромное количество времени с Нормой, но так и не понял, о чём она, на самом деле, думает. Успел раздеть её догола, но не успел раздеть до души.

      Они ни разу не говорили об этом, но что она почувствовала, когда служанка севшим голосом поприветствовала вернувшегося Георга Вицлебена?

      — Го-господин…

      Георг не ответил на жалобное, совершенно жалкое приветствие служанки, словно та уже заранее начала умолять о помиловании; вместо ответа послышались тяжёлые шаги армейских сапогов. Норма, болтавшая в тот миг о чём-то своём, дурном — кажется, об одной из своих фарфоровых псин, — даже не дрогнула. Ни в момент, когда открылись входные двери, ни в момент, когда подняла взгляд на отца и улыбнулась ему совершенно невинно, трогательно протянув:

      — Отец! Вы вернулись раньше, чем обещали.

      Порко слышал как служанка, стоящая недалеко от него, давилась всхлипами. Сам — чувствовал на себе тяжёлый взгляд начальника Органов Общественной Безопасности, и головы не поднимал, не отдавал чести. Чувствовал себя так, словно его жарят на медленном огне.

      Одно неверное движение или слово, и его голову на потеху всем отделили бы от тела.

      Или расстреляли бы.

      Или сожгли заживо.

      Или скормили бы собакам.

      Или какие ещё есть развлечения у благородных, миролюбивых марлийцев, что так милы, позволяя элдийцам жить рядом с ними?

      — Норма.

      — Да, отец?

      — Объясни.

      Одно слово — как возведенный курок ружья; служанки вздрогнули, как от пощёчины, словно обращались к ним, а не к спокойной Норме. Та буднично сделала глоток чая, прежде чем отставить кружку на стол.

      — Мне казалось, вы говорили, что вам по нраву Галлиард. Разве не так?

      — Это не повод приводить в наш дом элдийца.

      Весь мир, казалось, застыл вокруг них в тот миг. Норма чувствовала себя безупречно под тяжёлым взглядом отца. Тёмным, смоляным. Пока Норма была блистательным, золотым ребёнком, отец её — уголь да сажа; казалось, дотронься хоть взглядом, и с ног до головы измажешься в мазуте. Возможно, именно поэтому в присутствии Георга Вицлебена редко осмеливались поднимать головы.

      — Уверяю вас, отец, Галлиард — замечательная компания для меня. С ним я в безопасности.

      — Ты самолично отказалась от личной охраны, а теперь говоришь про безопасность.

      — Понимаете, отец… те люди, которых вы называли моей личной охраной, были совершенно безобразны. Более того — они абсолютно ничего не мыслили в охоте и вызывали во мне одну лишь скуку.

      — Значит, Галлиард, по твоему мнению, более достойный собеседник?

      После этого вопроса последовал жест, понятный лишь двум людям — Норма коснулась своей шеи, провела по ней ладонью. Едва ли кто-то кроме Порко заострил внимание на этом; он слишком хорошо знал, о чём Норма думала в тот момент, когда произнесла:

      — Несомненно.

      Порко в какой-то момент захотелось себя убить — прямо там, на месте. Но была стойкая уверенность, что Вицлебенам он не испортит даже аппетита перед грядущим обедом. Идеальные, невозмутимые Вицлебены и бровью не поведут, лишь прикажут вынести мусор, пока не вернулась дорогая матушка Нормы — её бы подобный вид опечалил, а подобное нельзя допускать, конечно же.

      — Не скажу, что одобряю, Норма. Но ты уже не ребёнок, чтобы указывать тебе, как поступать. Лишь имей в виду, что нам не нужны слухи. Не расстраивай свою мать.

      — Отец, я более чем уверена в нашей верной прислуге, — Норма улыбнулась, положив руку на сердце, — они столько лет служат нам верой и правдой… не верю, что они посмеют укусить руку, что их кормит. Я настолько им доверяю, что хотела пригласить их составить мне компанию на выходных и сопроводить меня на охоту.

      Порко видел, как служанка, стоявшая за спиной Нормы, задрожала, словно наконец-то отмерла и сумела двинуться; глаза влажно заблестели, пальцы зажали пересохшие губы.

      Словно за этими словами крылось нечто большее, чем кажется на первый взгляд — после, сильно после Порко понял, что это значит.

      Нянька, которую не нашли. Все помнят, все знают. Но только в пределах их маленького, сплочённого коллектива.

      Из этого дома есть только два выхода — либо тебя не находят, либо милостиво посылают в другой.

      Стоит ли высокая зарплата того, что тебя в любой момент могут позвать на охоту?

      Не всегда дичь Нормы бегает на четырёх лапах.

      Лишь когда господин Георг покинул обеденный зал, оставив всё так, как и было, Порко понял, что, кажется, и не дышал вовсе, точно старался сделаться невидимым, несуществующим; в мистическое хорошее отношение к нему он отчаянно не верил, слишком хорошо зная, в какой стране он родился.

***

      Главная гордость дома Вицлебенов — изумительный сад, вобравший в себе десятки разнообразных сортов цветов, требующих тщательный, кропотливый уход. Порко едва ли сумеет отличить один сорт розы от другой, вовлеченный в это цветочное таинство лишь настолько, насколько может быть вовлечен простой элдийский солдат.

      Цветы, может, Порко и не интересовали, но из раза в раз, когда он оказывался в доме Вицлебенов, а у Нормы появлялся весомый повод оставить его одного, он сбегал именно в сад — подальше от въедливых, стервозных служанок, постоянно крививших в отвращении лица. Лишь присутствие Нормы было способно заставить их хотя бы попытаться казаться дружелюбными.

      В сад ни одна их тех, что ошивалась в доме, никогда и ни за что не ступала; лишь после, несколько побегов спустя, Порко узнал, что на то были причины.

      Сад Вицлебенов — неприкосновенная, священная территория, на которую допускаются лишь несколько человек; Порко посмел заглянуть за ворота Рая, но, отчего-то, так и не получил своего наказания.

      За всё время Порко видел в саду одного лишь садовника; седой мужчина изо дня в день продолжая заботиться о многочисленных растениях, и казался совершенно безмятежным, почти что блаженным в своей оторванности от остального персонала дома. Тучный и крупный, смотрелся меж изящных цветов так, словно великан заплутал и по-ошибке заглянул в людской сад, и всё же выполнял свою работу безукоризненно.

      Порко грелся на солнце, согревающем бетонные ступеньки, ведущие в небольшую беседку, спрятанную в центре цветочного рая. Потягивался, зевал, как большой кот — тишина, изредка нарушаемая методичным щелканьем садовых ножниц, убаюкивала. Удивительно, что в доме Вицлебенов существует подобное место — пропитанное не страхом, но печальным, смиренным умиротворением.

      Однажды Порко решился заговорить с садовником:

      — Пока все в доме сходят с ума на нервах, вы ведёте себя так, словно живёте свою лучшую жизнь.

      — Полагаю, так и есть, — безмятежно отозвался ему мужчина, не отвлекаясь от обрезки куста с розами, — служанки в доме больно суетливые. Не знают ещё, что достаточно тихо-мирно выполнять свою работу, и тогда всё будет в порядке.

      Порко склонил голову, заинтересованно осмотрев садовника — чуть осознаннее, чем до этого. Не ожидал спокойного ответа — просто решил попробовать. Может, не все марлийцы снобы. Может, не каждый человек в доме Вицлебенов его ненавидит.

      Оказалось — правда так, и это было удивительным. Порко крепко задумался на мгновение — на языке давно вертелся вопрос, который было некому задать. Как такое спрашивать у Нормы? Как такое спрашивать у прислуг, трясущихся от одного упоминания Нормы?

      — А это правда? — спросил вдруг Порко, и сам же занялся. Взгляд отвёл, нахмурился. Продолжил уже на несколько тонов тише. — Ну, про пропавших людей. Из прислуги.

      Садовник нахмурился тогда, потускневшие глаза совсем потерялся на фоне густых и седых бровей. Порко уже было решил, что не дождётся ответа.

      — Кто знает, — всё же произнёс он, — может, про кого-то правда. Может, про кого-то — нет.

      Щёлкнули садовые ножницы.

      — В этом доме не принято много болтать. В нашей стране ради хорошей жизни нужно чем-то пожертвовать.

      Порко никогда не был дураком, что бы там другие не говорили — он прекрасно понимал, что в дом Вицлебенов на работу устраиваются исключительно ради денег, когда другого выбора уже нет. Знал, что Вицлебены платят куда больше, чем остальные семьи, и их работники могли жить в достатке. Но за всё хорошее в их стране действительно нужно было чем-то пожертвовать.

      Говорить об этом не хотелось. Порко и по сей день вспоминает, как его семья жила до того, как их признали почётными элдийцами, стоило только отправить Марселя в логово дьяволов.

      — И всё же охотно говорите со мной, — лишь ответил Порко, и левым плечом провёл по щеке, молча, но слишком уж явно привлекая внимание к повязке, словно хотел сказал:

      Элдиец, я элдиец, не видно разве? А вы так легко и просто отвечаете мне, словно я — обычный человек.

      Садовник тогда лишь рассмеялся с этого, но по-особенному печально.

      — Бог с тобой, сынок. Не мне судить кого-то. Не после всего, что я видел в этом доме.

      Щёлкнули садовые ножницы; неслышно к их уединению присоединилась госпожа Ванда Вицлебен. Хозяйка сада. Совсем тихая, как бесплодный дух; причудливый мираж, отражающийся от лепестков свет.

      — Вильгельм, — окликнула их госпожа Ванда, привлекая внимание к своему присутствию, и голос её звучал устало, — что это за дитя?

      Порко посмотрел на неё впервые, ещё не осознавая на тот момент, кем она является, и первым делом подумал: перед ним Норма, только с сетью морщин в уголках потухших глаз. Бледная тень Нормы. Жалкая пародия на Норму.

      Не наоборот, нет.

      — Гость госпожи Нормы, — почтительно ответил садовник, и в его ответе чувствовалось что-то… что-то.

      Он мог сказать, что Порко — элдиец, провальный кандидат в воины, забава Нормы. Но назвал всего лишь гостем. Словно Порко — человек, имеющий право на подобные забавы.

      Порко уважительно поднялся на ноги, молчаливо отдавая честь — пусть всё его нутро противилось этому, но он уважал семью Вицлебенов, что бы не делала Норма. Госпожа Ванда молча смотрела на него несколько мгновений, скользнув взглядом по левой руке, словно впервые увидела элдийскую повязку, и Порко уже готовился к едкой фразе, удару под дых; привык уже, но всё равно каждый раз ощущает себя так, словно ему под кожу залезают.

      Но госпожа Ванда лишь бесцветно произнесла:

      — Может, и к лучшему, что элдиец.

      А после, словно Порко ослышался и на самом деле не прозвучала фраза, требующая пояснений, она утратила к нему интерес и направилась вглубь сада.

      Щёлкнули садовые ножницы.

      И Порко осознал, что госпожа Ванда ему всё это время улыбалась, но её улыбка была настолько обезличенной, что заметилась лишь в самую последнюю очередь.

***

      В детстве Норму вечно опекали две суетливые няньки, теперь — с ней всегда два хорошеньких и тихих «Вальтера». Блестящий чёрный корпус, глушители, девятый калибр. Такие не попадали в руку рядовым солдатам, не видевшим в жизни ничего, кроме старых винтовок и ручных гранат — Порко может рассмотреть их вблизи.

      Пахнет порохом и деревом; стрельбище в доме Вицлебенов обустроено по всем стандартам и едва уступает тому, где учат солдат. Порко сидит на полу, откинувшись на противоположную от мишеней стену, аккурат за спиной Нормы, подложив одну ногу под себя, а вторая остаётся согнута в колене. Норма терпеть не может, когда кто-то увязывается следом, и предпочитает находиться на стрельбище одна, но ему — всё можно. Особенный мальчик; самый любимый щенок из всего помёта.

      — Зачем тебе два пистолета? — спрашивает Порко; бредёт вслепую, пытаясь нащупать то, что у Нормы можно было бы назвать душой.

      — Для симметрии, — беззаботно отвечает Норма, прицеливаясь, — люблю красоту во всём. А два пистолета намного лучше, чем один.

      Она спускает всю обойму точно по центру мишени — точность у неё отменная, и её, по очевидным причинам, никогда не выпустят в настоящий бой. Она будет сидеть в тёплом, нагретом кресле её отца и отдавать хладнокровные приказы — другие не сумеет. А после очередного собрания пойдёт охотиться на крупную дичь. Или стрелять в тире.

      Ей одинаково нравится и одно, и другое. Если бы Порко попросили описать Норму, как запах, то он бы назвал порох.

      Говорят, одна из нянек Нормы потерялась в лесу — весь обошли, весь перерыли, но не нашли и намёка на то, что она заходила в него. Семья Вицлебен устроила достойные проводы — она была почти что членом семьи и служила долгие, долгие годы им верой и правдой. Вторую няньку перенаправили в другую семью — у близкого друга и сослуживца господина Георга родился очаровательный мальчик, нуждающийся в присмотре, и добрые Вицлебены порекомендовали её. Остальная прислуга шепталась, что когда Анна покидала дом, на ней не было лица.

      В переносном, конечно же, смысле — важное уточнение, если между строк маячит Норма.

      Норма перезаряжает ружьё быстро и ловко; движение автоматизировано до идеала. Щелчок снятого предохранителя. Прозвучало восемь выстрелов. И все — в одно место, продырявив мишень точнёхонько в серединке; место попадания расплывается неаккуратной кляксой.

      Интересовались ли её друзья по учёбе, где она так хорошо научилась стрелять, или предпочли не знать правды?

      Порко спросил бы, если бы и без того не знал больше, чем когда-либо хотел.