Шень Хэ не знает как целоваться и зачем. Это мокрое слабое прикосновение чувствовалось странно и вызывало только отвращение и раздражение. Шеньхе вообще не понимала, зачем люди трогают друг друга. Объятия были ещё ничего, они и были сильными и тёплыми, тогда как остальные противными еле скользящими по коже, вызивающими волну мурашек и желание спрятаться.

гониль осторожно укладывает пьяное недоразумение в лице ли джуена на диван и улыбается сынмину совсем устало. оди кажется, что он умер и попал в рай. не существует таких людей на земле. но в реальность его возвращает пьяное бормотание его друга с последующими рвотными позывами. приходится в довольно быстром темпе ретироваться за тазиком. любовь любовью, а пьяный джуен пока что важнее. «джуен, ты говнюк ебаный».

Дальнейшие приключения наших уже родных героев. Война закончилась, но жизнь со всеми вытекающими пакостями продолжается. И что ж делать, кроме как решать проблемы?

–З-здравствуйте, – Тарталья заметил, что его собственные щёки потеплели при взгляде на грудь посетителя, – что будете заказывать? – он кашлянул.

–Мне капучино с карамелью, – посетитель усмехнулся. – Что, нравится вид?

–А-ага, - Чайльд почесал щёку, отводя смущённый взгляд в сторону.

–Можешь потрогать, – синеволосый подвигал бровями, навалившись на стойку. Дилюк отпихнул официанта в сторону.

Акаши не верит в любовь, как и не верит в то, что собственные чувства тащат его на дно, что он не может дышать, что он разбивается.

Акаши не верит, не верит, не верит.

Вот только он утонул, задохнулся, разбился.

Влюбился.

Ещё один адски насыщенный и полный романтики день для колоритной демонической парочки.

— Хён, мне кажется я не справляюсь. Может я ошибся? Может это не мое?

— Я уверен ты со всем справишься. Помни, что я всегда поддержу и помогу, если нужно. Я верю в тебя.

Таких, как он, любить невозможно.

можно было сказать, что сергей любил его своей особенной любовью - любовью человека, который не знает как любить правильно и обращается с новыми чувствами как с самой дорогой и тонкой хрустальной вазой в доме, полном шаловливых детей - кутает в пупырчатую плёнку, обматывает бумагой и хранит в коробке под кроватью, не зная куда приткнуть такую драгоценность.

Раньше меня звали Циньци Хугуан. Совсем недавно я был дворцовым лекарем — светлейшие годы, безоблачные и безмятежные! Увы, эта глава окончена жестоко и бесповоротно: в Беловодье-столице разразился кровавый переворот, и жив я нынче лишь благодаря тому, что мой господин силой втолкнул меня в последний дирижабль из столицы.