Они были похожи. Неуловимым шёпотом, который льётся, как твирин в уши из уст танцующих невест в «Разбитом сердце». Влад часто заходит сюда. Он часто видит их и сердца их слышит, громко стучащие, руки их, мягко обнимающие его больную голову, пока Андрей смотрит. Ответственность. В этом слове есть ощущение непередаваемой тревоги, нарастающей под рёбрами, которую невозможно убрать. Не достаёшь, руку между не просунешь, а ломать страшно. Даже Андрею. Он был сильнее Влада. Не только физически.

Кажется, что у Хиггса не в порядке с головой, и это совершенная правда, только вот Сэм почему-то решает заглянуть глубже, чем видение чужих поступков и чужой ненависти, он видит за его словами что-то ускользающее, за каждой буквой и интонацией, за каждым нервным движением и театральной ужимкой.

Кто-то сопит над ухом, кто-то толкается в бок, руки, ноги, переплетения, Риз, кажется, никогда не сможет привыкнуть к этому, вряд ли к этому вообще возможно привыкнуть.

У человека есть лицо. Тело. Естество. Что-то осязаемое, что-то, чего можно коснуться, почувствовав теплую кожу, пульсацию вен, увидеть, понять, перепутать. В этом и был смысл. Перепутать, изменить ход чужих мыслей, все переставить на шахматной доске, чтобы никто не заметил подмены, но Тимоти никогда не был идеальным двойником

Дети боятся темноты. Это у них с рождения, страх чего-то спрятанного в глубине комнаты и страх остаться наедине с монстром из под кровати, который утащит и потом не найдешь, разве что кости на полу или может кишки на люстре, и предвестник всему ярко горящие глаза в самом дальнем углу, переливающиеся цветами манящими для глупого ребенка.