далеко в прошлое ушло то время, когда единственное, что беспокоило джона, это какое-то странное чувство от касаний его лучшего друга и соседа по комнате. мир меняется, они уже успели повзрослеть настолько, что из пешек в чужой игре превратились в тех, кто диктует здесь правила. но касания всё ещё вызывают беспокойство, и даже если убежать от них на другой конец америки в лесную глушь, его всё равно найдут. может, не так уж сильно он и прятался?

саша жил в бреду шестой год. терял рассудок медленно, постепенно, дни высасывали из тела последние остатки света, ночь наполняла его темнотой, мерзкой, липкой, воняющей уже трупными ядами. будь проклят этот финал восемнадцатого сезона.

и он растворялся в этом. пеплом от сигареты погружаясь на дно, исчезая по дороге. юра не курил, миша бросил из-за него. юра мало пил, миша вышел из многолетнего запоя. юра работал больше чем дышал, миша научился наконец со знанием дела вести документацию, оставался в своëм отделе в ночное, следил за каждым своим опером. у юры дома жена и двое детей. и миша знал, что он в этой схеме лишний.

курт говорит: «я не виню тебя». уоррену слишком страшно разрешать кому-то залечивать свои раны, поэтому он натянуто улыбается и не отвечает ни слова.

да пропади всё пропадью. не проводи мне проповедь. пускай вредно, но мы всё же рады. оно не важно — важно, чтоб таращило цветами радуги.

он заперт тут, закрыт в огромном стеклянном кубе, воздух кончается, лёгкие горят будто пропитанные насквозь бензином, обжигая дыхательные пути, горло, желудок, когда он ртом пытается судорожно хватать кислород, совсем забывая, что он уже давно не дышит.

у тебя самые обычные глаза, и твой ебучий красный шарф меня только душит, а твоя очень глубокая душа оказалась не глубже лужи