Буквально на полпути к намеченной цели что-то, или лучше сказать кто-то, резко врезается в юношу, почти сбивая его с ног. Раздраженный учёный поднимает голову, чтобы недовольно посмотреть на виновника столкновения, но прикусывает язык, чувствуя как замирает дыхание. Не менее удивлённый Медпокет раздражающе ухмыляется, прижимая к груди упавшую с головы шляпу.

Химеру раздражало, что даже не делая ничего, просто живя, Тацуми умудрялся испортить, на первый взгляд, одну из самых радостных новостей последних мучительных лет. Словно одно существование этого человека неосознанно отправляло всё, что окружало наёмника. Почему он не чувствует радости от мысли о его смерти? Почему словно погружается ещё глубже в своё отчаяние, готовя патроны для любимого пистолета? Бесит. Он убьёт Тацуми Казехаю и это сделает его счастливым. Чего бы это ему не стоило.

Он слышит, как яростно хвост Ибары стучит по земле в попытках испугать его, и лишь мягко улыбается, раздражая получеловека ещё больше.

– Доброе утро, Ибара, – говорит как ни в чём не бывало, смахивая волосы с бледного лица напротив.

– Ты пытался меня убить? Снова? – недовольство в голосе превращает его во что-то поистине змеиное и шипящее, кажется, ещё секунда – и он просто укусит Юзуру, отравит и оставит умирать на безлюдном пляже.

Тацуми перед ним будто и вовсе никогда не умирал. Также нежно улыбается, вопросительно склоняет голову к острому плечу и греет одним своим присутствием. Одно странно, просвечивает слегка: младший может поклясться, что видит очертания цветочных венков, проглядывающих через чужое полупрозрачное тело.

Цумуги лишь слабо улыбается, глаза жмурятся, как пара полумесяцев. Растаявшие снежинки блестят на тёмных ресницах, словно крошечный бисер мерцают в свете тусклого фонаря. Младший замирает, разглядывая покрасневшие щёки, присыпанные снегом волосы и плечи в темно синем пальто. Он тянет руку к чужому лицу, стирает проступившие от холодного ветра слёзы. 

– Пойдём домой, семПАЙ, – холодная ладонь тянется к чужим замерзшим пальцам, крепко сжимает, в тщетной попытке согреть. 

— Давай сыграем в "21 вопрос". Я буду зачитывать вопросы из списка и мы будем очень честно на них отвечать. Только прошу тебя, во имя всего блять святого в этом мире, не отказывайся, — Чифую держит Казутору за лицо и максимально серьёзно смотрит прямо в глаза. Будто от того, сыграют они в это или нет зависит его жизнь и будущее их магазина.

– Есть кое-что, чем мне бы хотелось поделиться с тобой. Но я не знаю, как ты отреагируешь и мне немного страшно. Поэтому, не могла бы ты пообещать мне кое-что? – он выпаливает почти на одном дыхании, в непонятном порыве цепляясь за чужие большие ладони. Девушка напротив слегка сжимает пальцы, кивая, – чтобы ты не услышала, не ненавидь меня.

Цукаса ничего не понимает. Он сидит один за фортепиано посреди огромной сцены. Вокруг ни единой души, зал пуст и даже свет не горит. Только он под единственным прожектором, смотрит как звёзды падают с высокого тёмного потолка ему на голову. Он вполне может представить, что над ним было целое небо, которое решило обрушиться метеоритным дождём ему на плечи.

Руи никогда не обращал внимания на то, каково это, целовать Цукасу. Поэтому сейчас, чувствуя мягкость чужих губ под своими, ощущая тёплое дыхание и лёгкий шлейф парфюма, он чувствует себя абсолютно опьяненным. Касание длится всего секунду или две, но ему хочется немедленно повторить его. Пускай он уже целовал Цукасу раньше, но в данный момент он думает только о том, какими все эти поцелуи были неправильными и как сильно ему хочется переписать каждый, сделав всё правильно, как надо.

Он желает ему только самого худшего, в окружении билбордов с чужими фальшиво-жизнерадостными фотографиями в качестве горького напоминания. Он его самое большое сожаление.