В проливной дождь Хаджиме Хината встречает странного парня, который оказался в ливень без зонта. Кажется, теперь это его проблема.

Он делает долгий глоток из своей чашки, всё ещё глубоко погружённый в раздумья, когда Казуичи разряжает обстановку:

— Чувак, просто найди себе папика! Быстро разберись с долгами, а потом бери деньги на аренду, пока есть возможность.

Хаджимэ поперхнулся, когда последние капли кофе скользнули в горло. Тон Казуичи слишком обыденный для того, что он только что выдал, и это ничуть не успокаивает Хаджимэ. Что-то подсказывает, что его друг не шутит.

— Что? — переспрашивает Хаджимэ, вскидывая бровь.

Хаджимэ ничего не остаётся, кроме как бродить по помещению, от экранчика к экранчику, моля судьбу о прощении и милости. Клянётся, что готов отдать всё, что имеет, — пускай большая часть пожитков и канула в Лету в ходе Трагедии, и предлагать получается ничтожно мало — лишь бы осталось самое главное в его жизни. Надежда в жизни Хинаты умрёт последней — перед ней уйдёт её самый преданный сторонник.

Мир вокруг отживал своё, беря от собственного существования все мыслимые и немыслимые возможности: рушился, восстанавливался, стоял на сомнительных костылях в виде Фонда Будущего, бунтовал, мирился. Порой Хинате даже казалось, что все игрища происходили из-за него и Комаэды: без очередного начала конца у них просто не получалось идти на адекватный контакт.

Это была не влюблённость — боги, ни в коем случае не она. Это было нечто изощрённое и болезнетворное, но в то же время целебное и всепоглощающее. Горькое лекарство, от которого становилось в сотни раз легче.

— Это глупо, — наконец ответил он.

Что-то внутри Хинаты оборвалось от его собственных слов. Это чувство не было похоже на то, что он испытывал, обнаруживая тело или вычисляя убийцу. Это был новый вид боли: обжигающий, рвущий каждую его мышцу, ломающий каждую косточку.

А Комаэда даже не шелохнулся. Смотрел ему прямо в глаза и молчал, растянув губы в подобии снисходительной улыбки.

Хаджимэ не испытывал к Комаэде ничего особенного. Ни резкого отвращения, ни восхищения. Бывало, что копившиеся неделями эмоции выплёскивались в неадекватную раздражительность или чрезмерную жажду тактильного взаимодействия, но это было скорее беспочвенным порывом. И прямо в момент крика или спонтанных объятий Хината корил себя за происходящее. Пытался найти правдоподобное объяснение своим действиям, но каждый раз приходил к истокам: злосчастному и лживому «Для меня это многое значит».

Две тысячи лет прогресса по мановению руки с красным маникюром вышвырнули во имя тотального хаоса. Теперь же весь мир скорбел, клеил на свои гноящиеся раны пластыри и, сцепив зубы, боролся с последствиями.

Хаджимэ вновь ощутил себя частичкой этого мира. Крохотной, но по-своему важной в определённых сферах. Пусть ему было не под силу изменить прошлое, он мог влиять на ближайшее будущее — не только личное, но и связанное с кем-то. В мрачные времена прощаются даже страшнейшие грехи, ведь так?

Всем на острове Комаэда известен, как помешанный на надежде безумец. Он — нежеланная компания, которую все старательно пытаются избегать; он же хаос во плоти и страшные изречения. И лишь один человек пытается его понять…

Ещё бы. Хаджиме всех пытается понять. 

Аргх, как же он бесит! Но не могу же я просто так уйти, а то вообще от голода умрёт.