— он мальчик, уи, — аура подпирает голову кулаком, перед этим покачав ею. “эх, молодежь, все ей разжевывать надо”, — именно так выглядела наставница, произносила всем своим существом. — он не умеет серьезно, потому что, сам знаешь, как тяжело себя держать, если хочешь добиться какой-то серьезности.

— думаешь, мне нужно взять инициативу?

аура неуверенно кивает ему.

— если тебе это нужно, конечно.

коори тяжело вздыхает и запрокидывает голову к потолку.

— я не знаю, — в окно дует усилившийся ветер, однако он все такой же мягкий и теплый, каким был в обед. — мне просто нужен юса. а там посмотрим.

Арима улыбается гораздо чаще и не задерживается на работе допоздна. Уи знает причину. Уи убеждает себя, что ему всё равно.

Всякое дерьмо ему в жизни попадалось и, казалось бы, ничем его больше не удивишь, но в этот раз Уи признал, что ему ещё век жить и век удивляться. До самой пенсии, скорее всего, хотя с этого агентства его и до гроба не отпустят. В мышеловке двери на выход не существует. Жалость.

Всё было горьким на вкус. Даже та самая жизнь. И только сигаретный дым постепенно становился сладким. Будто у него на губах и не дым вовсе застывал, а сахарная пудра.

Но как жаль, что горький дым не может быть сладким.

“Они садятся в машину. С заведением движка включается радио. По нему передают о новых восстаниях, перестрелках на окраинах, о том, что девиантных становится всё больше. Переключаешь — начинаешь слушать ток-шоу, где транслируют два противоположных, но одинаково тупых мнения: либо оборотни и их импланты — общественное достояние и спасение, либо развитие технологий и жалость к бастардам сведёт нас всех в могилу...”