Чем-то этот актёр его поразил, вынудил остановиться и уставиться из слепого пятна толпы на фигуру в водной глади, мимо которой проплывало множество маленьких обитателей. По большей части он находился на одном месте, завораживающе размахивая плавником конечности, затем подплывал к другой натуральной декорации из скалы, и что самое интересное - старался не встречаться с восторженными посетителями взглядом. От чего-то скрывался, от чёго-то напряжён.

Аль-Хайтам и Кавех долго шли к тому, чтобы по-настоящему называться семьей. Теперь у них появился сын Веритас, оказавшийся маленьким гением, которого очень непросто воспитывать.

— Никогда не знаешь, где тебе повезет, — тихо произнес Авантюрин, пряча очередную фальшивую улыбку в бокале мартини. — Так сказал бы любой нормальный человек, Веритас. Только я — ненормальный. Я всегда выигрываю. Рано или поздно, так или иначе. Но выхожу победителем из любой игры. 

— Какой смысл в победе, если праздновать ее будет некому?

Авантюрин в ответ только улыбнулся и пожал плечами. Всё равно ведь не поймет, что празднование — пустая затея…

«… Авантюрина больше нет. Больше не будет бессмысленных, но в тоже время таких важных разговоров, он больше не услышит его смех, не заглянет в эти прекрасные бездонные глаза, не сможет прикоснуться и обнять…»

После событий на Пенаконии Рацио возвращаются домой в Тейват в надежде унять боль утраты. Но у судьбы другие планы.

На Пир-Поинте редко шли дожди. И даже в день похорон Авантюрина, вопреки всем канонам, солнце светило так, словно отмечало на гребаном ясном небе самый счастливый день своей жизни.

— Брось, Веритас, — на корню пресекая неудачную попытку встать, Авантюрин перекинул ногу через его бедро и осел сверху, тактично уводя корешок книги в сторону. — Неужели даже восемь докторских не способствуют элементарному пониманию собственных желаний?

Сколько времени нужно, чтобы влюбиться тому, кто никогда никого не любил, думает Рацио, наблюдая, как Ахерон обнажает меч.

– Давай перебьём это ужасное клеймо, – говорит она тихо, обводя его кончиками пальцев. – Зачем тебе напоминание о том, что ты был рабом?

Авантюрину стоило посетить психиатра, а не чужую постель, но не нужно быть гениальным, чтобы заметить: у заядлых картёжников весьма специфичные приоритеты.

Рацио заметил много, но ничего не сказал.

Это было ужасно. Почти так же ужасно, как то, что Авантюрин, доверившись – поверив – назвал его семьёй, а Рацио не почувствовал ничего, кроме горечи.