Поначалу всё идёт превосходно. Вечеринка, которую устроил Ив на своё новоселье, гремит на весь Париж. Каждый, кто входил тогда в квартиру сквозь гостеприимно распахнутую дверь, оказывался один в густом полумраке. Удивлённо оглядевшись, гость замечал в конце коридора неверный жёлтый огонёк, мягкий и нежный, манящий к себе. Он невольно шёл на свет – толстый ковёр на полу заглушал звук шагов – и оказывался в просторной гостиной, где на выставленном в центр столе горел исполинских размеров светильник под жёлтым тканевым абажуром. Каждый предмет мебели был подсвечен снизу небольшими голубоватыми лампочками, словно в музее. Играла тихая классическая музыка, а сам хозяин приветствовал каждого пришедшего и лично наливал ему бокал красного вина. У этого праздника было что-то от театральной постановки. Всё очень чинно и спокойно, словно квартира на набережной вдруг незаметно переместилась на век назад. Все в восторге, и об Иве наконец начинают говорить не только как о друге Патрика.
Талант Ива создавать образы очевиден. Он умеет сделать красиво и необычно, умеет очаровать других и вовлечь в свою игру. Пожалуй, он мог бы неплохо на этом заработать, если бы не питал почти идеологического отвращения к работе как таковой. Вечеринки случаются всё чаще, и порой Патрик не может уснуть ночью из-за того, что в соседней квартире не прекращается шум. Злится ли он, жалеет ли, что поселил Ива рядом с собой, или лежит на спине, глядя в потолок широко распахнутыми от возбуждения глазами, и пытается представить, что творится там, в квартире напротив – это знает только он сам.
Поначалу всё очень прилично: алкоголь не крепче шампанского, небольшая компания старых друзей; танцы под граммофон, пение под гитару и пикники в парке. Ив всегда зовёт Патрика с собой, но тот раз за разом отказывается, а если заглядывает, то мельком, лишь на несколько минут. Ив старается казаться равнодушным, но такое отношение его обижает. Без Патрика ему скучно, ведь он придумал весь этот приличный викторианский мир специально для него. Когда становится очевидно, что Хейзела не заманишь пикниками и Чайковским, он забрасывает выдумку, как надоевший снежный шарик.
Со дня, когда Ив появился в «Патриции» наряженным под матроса, проходит год, и их с Патриком отношения заметно охлаждаются. Хейзел слишком занят, чтобы увидеть терзания Ива, его скуку и одиночество, а Ив слишком не занят, чтобы понимать его. Окончательно разойтись они уже не могут – Ив не уйдёт, а Патрик не отпустит, – но привязанность уступает место привычке.
И Ив меняется. Больше незачем играть маленького джентльмена, он готов попробовать себя в новом амплуа. Никаких пикников и катаний по городу в жёлтом кабриолете, теперь с наступлением ночи он пропадает в душных барах без окон, где мигающий цветной свет сводит с ума, уборная вечно занята, а публика вокруг толпится самая сомнительная. Прежние наряды сменяются новыми – всё более и более экстравагантными, прежние друзья оставлены; Ив ищет людей, которые смогут развеять его скуку, и постоянно с кем-то знакомится; интрижки сменяют одна другую с невообразимой скоростью и иногда Ив даже не может припомнить, с кем был сегодня. Он возвращается под утро, встрёпанный и пьяный. Порой заглядывает к Патрику и с садистским наслаждением во всех подробностях рассказывает о своих похождениях, пока не засыпает, где сидел. Он надеется таким образом напугать Патрика, но тот слушает с интересом антрополога, и вскоре Ив понимает, что останавливать его никто не собирается. Открыто Хейзел нового стиля жизни не поощряет, но Ив хорошо знает своего друга и видит, что, неожиданно, новая его версия пришлась модельеру по душе больше предыдущей – и это для него карт-бланш.
Поздно вечером первого октября в квартире Патрика Хейзела звонит телефон.
– Здравствуйте, Патрик, простите, Ив у вас? – спрашивает Аллен Мартен. Записка у телефона гласит: «Если будет звонить Аллен, я всегда дома и всегда занят». Хейзел косится на неё и всё же говорит:
– Нет, его здесь нет, – и прибавляет, – кажется, он собирался ехать в «Патриций».
– Я как раз там – Ива нет.
Патрик советует ему не переживать слишком сильно и кладёт трубку на рычажки. Это не первый раз, когда Ив исчезает, не обмолвясь ни словом. Сперва Патрик думал, что дело в очередной пассии, но быстро опроверг эту теорию. Иву вообще не столь важно, кто будет с ним рядом, его герои дня – своеобразная вариация gang, в которой никто не задерживается надолго – для него лишь декорация, как и очередной клуб или бар. Ив не любит привязываться, а когда привязывается – тешит себя иллюзией, будто может порвать отношения в любой момент. Ему нужно сбежать из дома, почувствовать, что он может сделать всё что угодно и плевать на последствия. Патрика эта игра в бунтующего подростка почти забавляет.
Он знает, где пропадает Ив. На самом деле, он даже может найти его прямо сейчас, если захочет. Или попросту дождаться утра – может, завтрашнего, а может, следующего. Рано или поздно Ив всё равно придёт сюда, бросит насмешливо «Доброе утро» и будет пить его молоко прямо из бутылки, заедая галетами с кунжутом.
Через знакомых своих знакомых Аллен выясняет, что Ив в последние недели зачастил в скандально известный «Трипл», и едет туда. Желтый кабриолет он уже сменил на более дешёвое в обслуживании «Шевроле». Вход в «Трипл» – неприметная железная дверца в стене старинного каменного дома. У дверцы стоит широкоплечий секьюрити и курит кустарную сигаретку. Смерив Аллена взглядом, он качает головой и делает жалостливое лицо, мол «Прости, друг, не в этот раз». Аллен раздражённо цыкает и достаёт портмоне.
– А ты аристократ, – хмыкает секьюрити, разглядывая три идеально ровные купюры, а затем комкает их и суёт в карман, где уже сложено с десяток таких – изжёванных или закручивающихся по краям.
Аллен спускается по лестнице в подвал и взволнованно оглядывает зал, стараясь не смотреть на возвышение у дальней стены, где полуголые танцовщики и танцовщицы извиваются, словно змеи под звуки дудочки индуса-укротителя. Даже в неверном сиреневом свете Ива несложно разглядеть: на нём блестящий серебряный жилет, сделанный из обычного, обшитого плотной фольгой. Жилет подарила одна из его подружек, из тех немногих, кто продержался дольше одной ночи.
– О, Аллен! – восклицает Ив так, чтобы всем было понятно: этого скучно одетого студента пригласил совершенно точно не он. – Не ожидал тебя здесь увидеть.
– Я тоже не ожидал увидеть здесь тебя. Мы договаривались встретиться в «Патриции», помнишь?
– А, да….прости, дружище, я забыл, – Ив прячет глаза. – Ну, всё к лучшему. Здесь поинтереснее, не находишь?
Спорить с Ивом Аллен не умеет и никогда не умел, так что он только неуверенно пожимает плечами и, повинуясь покровительственному жесту, опускается на диван. «В конце концов, какая разница, где встречаться?» – утешает себя Мартен. Они с Ивом и так теперь видятся редко.
– Давай я тебя со всеми познакомлю, – Ив смиряется с присутствием Аллена и пытается по возможности ввести его в компанию, чтобы он не портил всем веселье своим угрюмым видом. Он сыплет именами, которые Мартен не запоминает, и заказывает ему выпить самое крепкое, что знает, в надежде, что друг отключится поскорее. Аллен доверчиво отпивает из принесённого бокала и тут же выплёвывает жгучий напиток обратно.
– Нравится? – мимоходом спрашивает Ив, занятый беседой с другими.
– Угу, – бормочет Аллен и незаметно отставляет бокал в сторонку.
– Алле-оп! – речь Ива звучит невнятно из-за зажатого в зубах черенка вилки. На плоские зубцы он осторожно ставит полную стопку и театрально разводит руки, выпрашивая аплодисменты. Шаг – он стоит на диване, ноги в лаковых туфлях проваливаются в него по щиколотку. Ещё шаг – и он поднимается на стол. Медленно, стараясь не расплескать ни капли, кланяется, сперва в одну сторону, затем в другую. Компания заливисто хохочет и подбадривает его хлопками и свистом. Даже Аллен не может удержаться от улыбки. Одним быстрым движением Ив снимает стопку и, выплюнув вилку, залпом выпивает. Публика благодарно аплодирует. Ив усаживается на стол, по-турецки скрестив ноги, и не глядя нащупывает за спиной ополовиненную бутылку джина.
– Мне открыты тайны Вселенной, я вижу ваше будущее в стеклянном шаре, – он прикладывает бутылку к глазу, зажмуривает второй, и обводит своих сегодняшних спутников взглядом сквозь муть стекла. Останавливается на Аллене.
– Ты! – восклицает он, тыча в Мартена пальцем. – Хочешь ли ты знать своё будущее?
– Хочу, о великий Нострадамус, – едва сдерживая смех, подыгрывает Аллен.
Ив взбалтывает джин и снова смотрит на него через прозрачную жидкость.
– Вижу! Вижу тебя через двадцать лет! Как ты идёшь по улице в клетчатом пальто и кепке, с чертежами под мышкой. Прости, друг, но ты так и не женишься. Ты один, ни семьи, ни детей – в общем, не беспокойся, больших перемен тебя в жизни не ждёт. Но у тебя есть работа! Любимая работа, которой ты отдаёшь все силы. А ещё собака, точно, собака. Боже, Аллен, это что, кокер-спаниель? Послушайся моего совета, заведи хотя бы борзую!
Переварить сказанное Аллен не успевает, потому что музыка, до того гремевшая так, что приходилось кричать, неожиданно обрывается. На сцену поднимается человек в сером джемпере и серых брюках; тонкие волосы тщательно зачёсаны набок, чтобы прикрыть лысину на макушке.
– Внимание всем, – говорит он, бесцеремонно отобрав микрофон у ведущего. – Я офицер полиции нравов Франко Кополла, в этом клубе зафиксированы многочисленные нарушения общественной морали, и согласно постановлению городского совета, его деятельность признаётся незаконной. Все присутствующие задержаны до выяснения.
– Ив Валуа? – переспрашивает офицер Кополла часом позже, в участке, глядя на Ива сквозь серые прутья решётки, разделяющей его кабинет надвое. Ив с равнодушным видом стоит, положив локти на решётку, и беззастенчиво разглядывает полицейского.
– Де Валуа, – презрительно поправляет он. – Старинный дворянский род. Мои предки жили при короле, когда твои ещё по-французски говорить не умели.
– Знаешь, будь я на твоём месте, я бы помалкивал в тряпочку, – Кополла откладывает ручку и щурится на него.
– Будь я на твоём месте, я бы утопился в Сене от осознания, что работаю в грёбаной полиции нравов!
– Ив, хватит, – тихо говорит Аллен, который, опустив голову, сидит на краешке жёсткой скамейки. Ему и раньше бывало стыдно за Ива, но прежде к стыду примешивалось веселье – теперь же остался только стыд.
– Вот, послушай друга, – офицер поворачивается к Аллену. – Твоё имя?
– Аллен Мартен.
– Мартен? Случайно не родственник Бертрана Мартена, писателя? – офицер внимательно вносит данные в протокол.
– Это мой дядя.
– Хорошие у него книги, мне очень нравятся. Вроде про войну, но какие-то…человечные, что ли. Дал бы своему другу почитать, – кивок на слоняющегося из угла в угол Ива, – может, он чему хорошему научился бы.
– Бертран Мартен – зануда и морализатор, такой же, как его обожаемый племянничек, – выплёвывает Ив.
– Заткнись, – шипит на него Аллен.
Готовую начаться ссору прерывает звонок телефона. После короткого разговора, офицер кладёт трубку и неприязненно объявляет:
– На выход, вас отмолили.
Аллен трясущимися руками хватает пальто, прощается с офицером и уходит. Ив суёт руки в карманы и неспешным, почти прогулочным шагом следует за ним.
– Эй, Валуа, – окликает его Кополла в дверях кабинета. – Твой друг ещё похож на приличного человека, а ты уже нет, поэтому гарантирую: скоро мы снова встретимся. Так что не слишком заносись.
– Де Валуа, – только и отвечает Ив.
Аллен выскакивает из отделения полиции в распахнутом пальто и замирает посереди улицы, вдыхая прохладный ночной воздух, словно никак не может поверить, что его и правда освободили. За всей этой кутерьмой он даже не заметил, как ночь перевалила за половину, а ведь завтра утром в институт, куда наверняка пришлют уведомление о задержании, и ничего хорошего это не сулит.
– Чёрт, – выдыхает он, смятённый, разгневанный и ещё не вполне отошедший от испуга.
– Спасибо этому дому, пойдём к другому, – усмехается Ив, появляясь из дверей. Развязный, с походочкой моряка в увольнении – он давно уже не похож на того Ива, который сидел рядом с Алленом в кафе и листал журналы мод. Он изменился; или же это его настоящая натура наконец проступила?
– Ив! – напускается на него Аллен, не в силах больше сдерживать то, что копилось внутри долгие месяцы. – Сумасшедший! Какого дьявола тебя вообще понесло в этот клуб?!
– Вот что ты так переживаешь, нас же отпустили, – беспечно откликается Ив. – Патрик, наверное, подсуетился, не забудь ему спасибо сказать.
– Да наплевать, что отпустили, главное, что задерживали! Меня впервые в жизни задержали, Ив, и кто! Прости Господи, полиция нравов! Кошмар!
– Какой ты интересный, Аллен. Я тебя с собой не звал и насильно к стулу не привязывал, так что не надо на меня всех собак спускать.
– Да я бы никогда в жизни не пошёл в этот проклятый «Трипл», если бы не ты. Это же клоака, хуже нет! Там собираются наркоманы, пьяницы, проститутки и чёрт знает, кто ещё! Если бы ты не был моим другом, и я не верил бы, что ты знаешь, что делаешь, я в жизни бы туда не сунулся, – крик сходит на нет. – Скажи, Ив, ты знаешь, что делаешь? Ты сам-то себе такой нравишься?
На углу улицы Аллен ловит такси и уезжает, не попрощавшись. Ив запрокидывает голову и смотрит в небо, на круг полной луны, такой яркой, какой она бывает только осенью. «Ты сам-то себе такой нравишься?» – беззвучно повторяет он и криво улыбается. Лихо взъерошивает светлые волосы и выдаёт несколько танцевальных па, с такой силой ударяя каблуками по камням мостовой, словно хочет выбить из них искры. Плевать на Аллена, но ночь, конечно, испорчена напрочь. Ив заглядывает в один клуб, в другой, но нигде не может найти себе места и в конце концов возвращается домой.
Ему отчаянно не хочется оставаться в одиночестве, поэтому вместо своей он отпирает дверь Патрика. В квартире темно, и Ив тихо прокрадывается в спальню, чтобы убедиться, что модельер спит. Останавливается в дверях, опершись плечом о косяк. Патрик не закрывает на ночь шторы, и в окно свободно льётся свет, вычерчивая, как под линейку, тёмные грани письменного стола, стопок эскизов на нём, жёсткого стула и книжных полок, широкой старомодной кровати на резных ножках. Патрик открывает один глаз и, видя застывшую в проёме фигуру, приподнимается на локте.
– Представляешь, а меня полиция нравов арестовала, – тянет Ив разомлело.
– Это я уже в курсе. За что? Целовался в общественном туалете?
– Просто под облаву попал.
Ив садится рядом с кроватью, прямо на границе света и густой тени, так что плечо наискось пересекает полоса. Запахивает так и не снятый плащ.
– Встань с пола, холодно, – говорит Патрик, но Ив только головой дёргает, мол, наплевать.
– Патрик, – зовёт он, глядя в потолок. – Я тебе нравлюсь?
– Почему ты спрашиваешь? – Патрик садится на кровати, кутаясь в одеяло.
– А можешь просто ответить?
– Ив, мы с тобой знакомы…сколько, пять?
– Шесть.
– Шесть лет. Я думал, ты этот глупый вопрос уже не задашь.
Он слегка проводит по блестящим от лака волосам Ива, и тот привстаёт, ловя невесомое прикосновение как кот, соскучившийся по ласке.
– Ну и отлично. А на остальных плевать, да? – бормочет он.
В следующую пятницу Патрик случайно встречает Аллена; тот спешит домой с учёбы, зажимая под мышкой тубус с чертежами и зябко кутаясь в не по времени лёгкое пальто. С неба сыплется мелкая, холодная морось – хуже нет в такую погоду оказаться на улице.
– Подвезти тебя? – спрашивает Патрик, толкая дверцу машины.
– Да, пожалуйста, хотя бы до метро.
Аллен неловко садится, пытаясь подобрать полы так, чтобы не намочить сиденья. Чёрный кадиллак Патрика трогается с места, через несколько метров снова тормозит на светофоре. Водит модельер очень аккуратно. Аллен втайне надеется услышать что-нибудь вроде «Он скучает по тебе», но вместо этого Патрик буднично спрашивает:
– Как твоя магистратура?
– Неплохо, учусь, – пожимает плечами Аллен.
– Нравится?
– Да, здорово, на самом деле. Много практики.
– Ну, отлично.
После паузы вопрос задаёт уже Аллен:
– Как Лора?
Не так давно Ив уговорил Патрика взять Пату в ателье. Последний год капризная модель сидела без работы, а считать деньги она не привыкла, что обернулось известными осложнениями.
– Нормально, – слегка раздражённо поводит плечами Патрик. Он мог бы многое сказать о Лоре Пату, но не Аллену, который до сих пор так и остался для него не больше, чем одним из друзей Ива. Впрочем, это взаимно, так что разговор не клеится. Последний квартал они проезжают в напряжённом молчании. Машина подмигивает дождю стоп-сигналами и тормозит у входа в метро.
– Спасибо, – вежливо улыбается Аллен. – До свидания.
Он хочет открыть дверь, но Патрик его останавливает.
– Аллен, – говорит он без прелюдий, – вы с Ивом поссорились?
– Да, – юноша даже не надеялся избежать этого вопроса.
– Почему?
– Ну, мы с ним договаривались встретиться в «Патриции», но он не пришёл, и я поехал…
– Это всё я знаю, – перебивает его Патрик. – Я спрашиваю, почему? Это ведь ты на него накричал?
– Потому что он свихнулся, – бросает Аллен с какой-то нарочитой, не идущей ему резкостью, как будто сам себя пытается убедить в правдивости собственных слов. – Его как подменили, я просто не могу больше с ним общаться. Дело даже не в том вечере, не в аресте или в чём-то таком, просто я заметил, что в этом проклятом «Трипле» он был как дома, а это неправильно, Патрик. Тот Ив, с которым я когда-то подружился, не стал бы на самом деле ходить в такие места. Как будто это уже не он, а что-то другое.
Патрик некоторое время молчит, а затем произносит, медленно, почти без эмоций:
– Тебе не кажется, что это в некотором роде лицемерие? Ты нарисовал себе какой-то образ, и теперь злишься, что реальный человек ему не соответствует. Людям свойственно меняться. Какой бы он ни был, это Ив, настоящий Ив, и тут уж love me or leave me*.
[Love me or leave me – люби меня или оставь меня]
– Я боюсь за него, мсье Хейзел. Боюсь, что, если его сейчас не остановить, он может зайти слишком далеко. Он стал вести себя так, будто у него ещё одна жизнь в запасе.
– Мне кажется, Ив уже большой мальчик, и сам понимает, где его границы. А даже если нет, остановить его не в нашей власти.
Аллен поворачивается к собеседнику.
– Вы так говорите, просто потому что он вам таким нравится, – произносит он, до побеления костяшек сжимая пальцы на крышке тубуса. – Может быть я и лицемер, но вы, Патрик, – эгоист. Он у вас как альбом картинок для вдохновения, и главное, чтобы он оставался интересным, а остальное вас не заботит, – Аллен открывает дверцу, на его тёмные волосы ложится жёлтое пятно от лампочки-индикатора. – До свидания и спасибо ещё раз, что подвезли.
Морось превращается в настоящий дождь. Патрик провожает Аллена взглядом до облицованных плиткой грязных ступенек, а затем вынимает из бардачка простую чёрную папку. Достаёт из неё листок – новый эскиз, один из тех, которые он сегодня возил на утверждение хозяйке дома «Нуаре». Изящная модель с улыбкой смотрит в окружающую её двухмерную пустоту, ограниченную красной чернильной рамкой. Девушка на эскизе одета в лёгкий длиннополый пиджак на крупных пуговицах. От правого плеча до левого бедра пиджак пересекает ровная полоса, разделяющая его на две половины – чёрную и серебряную. На обратной стороне листа рукой Мари Нуаре приписано: «Патрик, дорогой, не слишком ли это экстравагантно?». Патрик горько усмехается нерешительности начальницы. Мари мало что смыслит в моде, ещё меньше – в искусстве, а в моде, как в виде искусства и вовсе не понимает ничего. Хейзел захлопывает папку и суёт её обратно, кадиллак снова трогается и отправляется на поиски подходящего разворота.