День за днём, и в Париж приходит очередная весна. Очередная коллекция Патрика – ничего особенного, но за время её создания он успел несколько раз поскандалить с хозяйкой Дома требуя большей творческой свободы. Очередная вечеринка Ива гремит на весь город – на этот раз он задумал настоящую вакханалию и обещает приглашённым, что они смогут перейти в состояние священного безумия и приобщиться к космосу. Вместо разведённого водой греческого вина – «Шато Лафит» в антикварном кратере, который Патрик приобрёл на небезызвестном британском аукционе, вместо жриц-вакханок – знакомые модели, вместо религиозных песнопений – «Иммигрантская песня». Около полуночи пьяные гости высыпают из квартиры на набережной на улицу и рассеиваются по всему центру. Большинство из них, в том числе и сам Ив, заканчивает ночь в отделениях полиции.
На площади де Голля в очередной раз покрываются листвой деревья. Лора Пату в очередной раз выходит замуж.
Торжество проходит на закрытом катере, который неспешно плывёт вниз по Сене, позволяя гостям вдоволь налюбоваться живописными видами берегов: цветущими кустами жасмина, аппликацией домов на сиреневом фоне сумеречного неба. Лора блистает в белоснежном шёлке, с невинным венком на голове, придерживающим бесконечно длинную фату, из которой можно было бы пошить занавески для средней парижской квартиры. Улыбка не сходит с губ, она неизменно весела и мила с каждым гостем, даже с теми из них, кто ей не совсем приятен. Из офиса Сен-Лорана пришло отпечатанное на машинке письмо с поздравлением и вежливым отказом прийти на само торжество ввиду чрезвычайной занятости, и это уже больше, чем она ожидала. В самый разгар праздника Лора торжественно и с некоторой долей высокомерия объявляет Патрику, что увольняется из «Нуаре». Хейзел принимает известие более чем спокойно, так что Пату даже слегка обижается.
Катер делает остановку у одной из пристаней, чтобы на борт подняли еду для банкета. Пока корабль стоит и столы сервируют, Ив приглашает Лору потанцевать.
– Вы позволите мне ангажировать вашу жену? – картинно кланяясь, интересуется он у Бориса. Тот отвечает коротким кивком, и они убегают кружиться под лихой рок-н-ролл, который Борис не понимает так же как моду, авангард и высокую кухню. Но, не успевает закончиться тур, как Лора вскрикивает и, бросив Ива, кидается на шею только что пришедшему гостю.
Морской воздух Корсики явно пошёл Аллену на пользу: он выглядит здоровым и полным жизни и даже успел где-то немного подзагореть. От избытка чувств роняя подарки на пол, он подхватывает Лору за талию и со смехом кружит её в воздухе. Лора весело взвизгивает.
– Ты пришёл! – радуется она.
– Конечно: такое событие, – Аллен целует её в щёку. – С поезда сразу к вам. А…а это тебе, – он неловко разводит руками, показывая на несколько коробок в упаковочной бумаге, как попало рассыпанных вокруг. Лора присаживается на корточки и снимает с одной из них крышку.
– Ухты, какой! – умиляется она, поглаживая по голове большого плюшевого медведя. – Смотри, Ив, прямо как твой Бартоломью! Ты, кстати, его ещё носишь?
– Выбросил давно, – врёт Ив. – Привет, Аллен.
– Привет, – спокойно кивает в ответ Мартен. Они вежливо пожимают друг другу руки.
Пока Аллен ругался с Ивом и разбирался в своих чувствах, друг его университетской наставницы предложил лучшему студенту создать проект летнего дома. Мартен покорно вверил себя судьбе и, пожав плечами, согласился, хотя по давней привычке на успех не надеялся, – а заказчик вдруг пришёл от его набросков в полный восторг и даже потребовал, чтобы Аллен сам курировал строительство. Тот уехал, почти не раздумывая. За прошедшие полгода он побывал в столице всего пару раз, спешно расправлялся с делами и возвращался к работе. Париж, город Ива де Валуа, где каждая улица неуловимо несла на себе его отпечатки, Аллену осточертел. Мартен убедил себя, что Ив над ним больше не властен, но в плане той виллы слишком отчётливо проступали черты дома в Сен-Тропе, где они когда-то отдыхали с Патриком и его gang.
– Ты в Париже насовсем или снова уедешь? – спрашивает Ив, подхватывая с подноса бокал шампанского и отпивая для храбрости.
– Пока на пару месяцев, а там посмотрим, – отвечает Аллен. Остаток вечера они держатся по разным углам. Притворяться, что всё в порядке, глупо, выяснять отношения страшно, разругаться вконец – как-то невежливо. Аллен весь вечер молча тянет глоток белого вина в стакане и ни с кем не разговаривает дольше десяти секунд кряду, по-прежнему какой-то лишний на этом празднике жизни. Ив, впрочем, чувствует себя не лучше.
Ему вообще в последнее время трудно чем-то себя занять: мешают мысли, слишком много их скопилось в непривычной к этому голове. Патрик витает в облаках и на всё вокруг смотрит с усталой снисходительностью, Ив принимает его невнимание на свой счёт, и пытается понять, что сделал не так, пока с ужасом не осознаёт, что почему-то вообще задаётся этим вопросом. Нет, у него никогда не было больших планов на жизнь: он предпочитает наслаждаться процессом, а не заботиться о результате – но в какой момент его главным делом стало занимать Патрика? Всё было задумано с точностью до наоборот. Уже кажется, что в тот вечер в «Патриции» отнюдь не Ив подстроил их встречу.
Так что однажды он просто сбегает, в тщетной попытке спрятаться от собственной головы, исчезает прямо с юбилейного показа «Нуаре» – неясный жест невнятного протеста – прихватив с собой Жана Лелонга. Утром следующего дня тот звонит Патрику и говорит, что Ив снова угодил в полицию. Хейзел спокойно благодарит и обещает что-нибудь с этим сделать.
– Патрик, показ был потрясающий, – вдруг добавляет Жан.
Это на самом деле так: через пару дней модные обозрения наверняка засыплют Патрика Хейзела победной лаврушкой. Что-то про свежий взгляд и новые горизонты. А Мари Нуаре пожалуется, что он совсем отбился от рук. Уловив в молчании Патрика что-то, чего там, возможно, и не было, Жан добавляет:
– И он тоже так считает.
Ив лежит на скамейке за решёткой в кабинете офицера Кополлы, закинув ногу на ногу, и лениво спорит с ним на какие-то онтологические темы.
– Попадёшь в ад, – офицер и рад бы не вестись на очевидную провокацию, какой пропитано каждое слово Ива, но устоять не может.
– Я уже там, – откликается Ив. – Ад – это другие люди.
Патрик входит в кабинет и молча останавливается в дверях; пиджак переброшен через сгиб локтя, в руках бумажник и квитанция, которую он кладёт на стол офицеру.
– О, это за мной, – Ив машет Хейзелу рукой и поднимается. Кополла отпирает решётку, выпуская его, Ив коротко кланяется полицейскому.
– Договорим в следующий раз, – обещает он. Кополла грубовато подталкивает его в спину, Ив смеётся.
У Ива в квартире сломался водонагрев, так что отмываться от запаха алкоголя и лака для волос он идёт к Патрику. Хейзел садится работать, слушая, как в душе почти час шумит сперва вода, а затем фен. Закончив, Ив заходит к нему.
– Поехали по магазинам, мне нужен пиджак, – требует он.
– А с твоим что не так?
– Порвался.
Ив демонстрирует внушительную дыру и бросает остатки любимого, ярко-красного, с чёрными кожаными вставками пиджака на диван.
– Что ты с ним делал? – удивляется Патрик.
– Ты действительно хочешь знать? – скалится Ив. Модельер хмыкает и отворачивается, смотрит на удручающе пустой листок. Он, может, и хочет, но расспрашивать не станет. Будь там что-то и правда интересное, Ив и так рассказал бы, не вытерпел. Если он напускает тумана, значит, история абсолютно тривиальная: зацепился за гвоздь или слишком сильно махнул рукой. Ив будет до конца притворяться, что каждая секунда его жизни наполнена невероятными событиями и весёлым безумием. Что ни говори, а умением создавать себя в глазах окружающих он владеет отлично: косой взгляд, полунамёк – и уже кажется, будто у него есть какая-то удивительная тайна.
– Хорошо, съездим, – говорит Патрик, пока Ив хохочет, решив, что ему удалось смутить Хейзела. Затем он медленно замолкает. Как обычно подставляет табурет и садится рядом с модельером. Кладёт руки на угол стола, а голову – на руки.
– Скажешь что-нибудь? – спрашивает он.
– Что я должен тебе сказать? – Патрик покачивает карандашом, весь уйдя в раздумья о силуэте.
– Ну, ты забирал меня из полиции. Если собираешься читать лекцию о нравах, сделай это сейчас, у меня планы на вечер.
– Нет, не собираюсь, – отвечает Патрик.
– Аллен бы прочитал. Он, кстати, остался в городе.
– Ясно.
Ив молчит, но что-то не даёт ему покоя, так что в итоге он не выдерживает.
– Я никак не могу понять, ты такой прогрессивный или тебе просто всё равно?
– А сам как думаешь?
– Я ничего не понимаю. Чего ты вообще хочешь? Кто я тебе? Зачем я тебе нужен?
Ив резко подвигается к нему, со скрипом протащив ножки табурета по паркету. Патрик инстинктивно шарахается назад: пугать Ив, при желании, тоже умеет неплохо. Рубашка выброшена в стирку, он сидит в одних брюках, распаренная после душа кожа всё ещё слегка розовеет, а расклеенные наконец русые волосы трогательно пушатся. Патрик молчит и сидит неподвижно, но взгляда отвести тоже не может. Нет ничего опаснее красивого человека, осознающего свою красоту. Умеющего ей манипулировать так, как это умеет Ив.
Очаровывать и пугать, привлекать и отталкивать – всё это грани одной и той же сущности.
Ив разочарованно улыбается краем рта и подвигается ещё ближе. Но равнодушная гримаса испаряется, когда Патрик неожиданно берёт из стакана кисточку и окунает её в чёрную тушь.
– Неприлично ходить с голым торсом, – говорит он.
Беличья кисть холодная и мокрая, и неприятно щекочет кожу. Ив мгновенно забывает о серьёзном разговоре, включается в игру и замирает, приподняв подбородок, пока Патрик уверенно водит кисточкой, не глядя Иву в глаза. «Полы» и «лацканы», «швы» от плеча до кисти и от подмышки почти до бедра – всё как на настоящей одежде. Патрик нарисовал сотни таких пиджаков. Он обходит Ива, замыкая линии воротника и подола, дорисовывает карман на груди и отступает, критично оглядывая свою работу. Склоняет голову набок. Ив поднимает руки и крутит запястьями, рассматривая нарисованные на них манжеты.
– Занятно, – хмыкает он.
– Потерпишь еще немного, я дорисую кое-что? – спрашивает Патрик и, поменяв кисть на более тонкую, снова склоняется над ним.
– Так все-таки, зачем я тебе? – повторяет Ив, глядя сверху вниз, как модельер осторожно прорисовывает детали на пуговицах.
– Ты интересный, – отвечает Патрик так, словно это всё объясняет, а не запутывает ещё больше.
– И всё?
– Интерес сильнее любви на столько же, на сколько скука сильнее ненависти. Ты знаешь это лучше меня.
– И всё?
– Ив.
Ив корчит страшную гримасу, вырывается и убегает, схватив с дивана пиджак и опрокинув табуретку.
Стоит ему оказаться на улице, как с чистого неба обрушивается быстрый грибной дождь. Тёплые капли рассыпаются стеклярусом и ярко блестят на солнце, словно какая-то богиня, поссорившись с мужем, в гневе разорвала свои бусы от Шанели. Полураздетый Ив за секунду весь вымокает, чёрная тушь растворяется в дождевой воде, течёт и смазывается, впитывается в пояс светлых брюк. Ливень длится всего с полминуты, и всё это время Ив стоит на тротуаре, опустив голову. Когда капли редеют, он натягивает подмокший пиджак прямо на голое тело. С неудовольствием ковыряет пальцем разрыв на подмышке – чтобы он да ходил в рванье. Но домой возвращаться не хочется, чтобы не сталкиваться с необходимостью обсуждать произошедшее с Патриком. Всё это слишком сложно. Ив ненавидит сложности. Он вздыхает, ловит лицом последние бусины дождя. Ладонью убирает влажные волосы назад и оглядывается в поисках такси.
Аллен отпирает не сразу, видимо, долго стоит у глазка, раздумывая, а стоит ли.
– Можно зайти? – вопрошающе поднимает глаза Ив, когда замок всё же щёлкает и дверь открывается. Аллен оглядывает его с головы до пят и спрашивает:
– Случилось что-то?
Ив отрицательно мотает головой. Аллен отступает, пропуская его в квартиру, и одновременно ногой отпихивает от выхода кого-то маленького.
– Какой симпатичный, – без улыбки говорит Ив, присаживаясь на корточки и беря на руки длинномордого щенка русской борзой.
– Ты как-то пошутил, что у меня будет собака, ну, я и решил, почему нет, – говорит Аллен, захлопывая дверь. Ив чешет щенку голову и тот шумно сопит от удовольствия.
– Я с Патриком поссорился, – как бы между делом бросает Ив.
– Ясно, – тянет Аллен. Делает паузу, подбирая слова. – Ты знаешь, я на самом деле даже рад. Может, теперь ты перестанешь бродить по улицам в боевой раскраске туземца.
Не перестанет, но больше они об этом не говорят. Ив слоняется по квартире, курит, возится с собакой, подолгу рассматривает развешанные по стенам акварельные рисунки: наивно-солнечный Париж, каким его сохранил для обоих двадцатилетний студент Аллен Мартен.
Когда Ив наконец устраивается на диване и затихает, глядя в окно, Аллен, понаблюдав за ним немного, поднимается со своего места и уходит в другую комнату. А вернувшись, протягивает Иву что-то маленькое и изрядно потрёпанное.
– Ого, я думал, что потерял его, – Ив смотрит снизу-вверх на плюшевого медвежонка, которого Аллен держит в руках. – Давно он у тебя?
– С прошлой осени. Ты не искал, и я решил, что Бартоломью тебе больше не нужен. Как и я.
– Я искал, просто неловко было кому-то в этом признаваться.
То ли Ив всего лишь говорит о медвежонке, то ли вдруг разошёлся на откровенность – непонятно. Он бросает такие слова просто так, сказал – и уже забыл, рассматривает игрушку, наклонив голову набок, и спрашивает:
– Ты даже глаз ему пришил?
– Больно было смотреть, до какого состояния ты его довёл.
Ив пытается забрать игрушку, но Аллен отдёргивает руку.
– Это вещь Ива де Валуа. Ты всё ещё он?
– Тень его.
Медвежонок падает Иву на колени, Аллен садится на диван рядом. Ив нервно мнёт игрушку в руках.
– Прости меня, – вдруг говорит Ив, непонятно к кому обращаясь. Медвежонок молчит, но откликается Аллен:
– За что?
– Не знаю. Ты говорил, я стал плохим человеком, прости меня за это.
Аллен вздыхает.
– Я не обижен, Ив. Я за тебя беспокоюсь. Так что извиняйся перед собой, если считаешь нужным.
Ив молчит – похоже, не считает. В кухне звонит телефон, и Аллен идёт отвечать, а вернувшись, находит Ива лежащим на диване, по-детски, с игрушкой в обнимку.
– Почему ты до сих пор никого себе не нашёл? – бормочет он сквозь дрёму.
– Так сложилось, – пожимает плечами Аллен. – Слышал где-то, что такое называется «судьба».
– Скорее уж венец безбрачия. Но тебе не бывает одиноко?
– У меня есть собака.
Ив ворчит.
– Собака будет любить того, кто её кормит, Аллен. Это не то же самое.
– Именно. По крайней мере, я могу быть в ней уверен: люди слишком легко меняют свои интересы.
Ив шепчет что-то и окончательно засыпает. Аллен оставляет ему ключ и ужин и уходит на учёбу, а вернувшись, находит квартиру пустой. Остаётся только улыбнуться.
Сунув в раковину тарелку, которую Ив, конечно же, бросил немытой, Аллен опускается на диван, светлая обивка которого измазана остатками чёрной туши; щенок, заходясь в восторгах от присутствия хозяина, запрыгивает к нему на колени.
– Ну как, тебе понравился Ив? – спрашивает Аллен и ласково чешет щенка за отвислые мягкие уши. Собака довольно сопит. Аллен целует её в лоб. – Мне тоже он нравится. Ужасно, правда? Никак не могу от этого избавиться.
Поглаживая щенка, он смотрит на картину перед собой, одну из тех, которые Ив изучал особенно долго. Там терраса Флора, пустая по раннему времени, и только за одним столиком, закинув ногу на ногу, сидит щеголеватый юноша в синем пиджаке и счастливо щурится на солнце – всего лишь карандашный рисунок, хотя и неплохо выполненный. Всего лишь воспоминание – вечно Аллен за них цепляется.
Патрик выходит из подъезда их дома и уже собирается ловить такси, когда замечает Ива. Тот стоит у входной двери, сунув руки в карманы и опершись о стенку.
– Quo vadis*? – спрашивает он.
[Quo vadis – камо грядеши]
– Расскажешь, что это было? – Патрик отвечает вопросом на вопрос.
– Норд-вест*, – пожимает плечами Ив.
[«Я безумен только при норд-весте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли» Гамлет]
Патрик потирает переносицу. У него будет время понять эти слова.
– Завтра снова сбежишь?
– Как знать.
– Я открываю свой дом – так, к слову, – говорит Хейзел. – Ты со мной?
– Конечно, – Ив хмыкает. – Это ведь интересно. Да и ты без меня всё равно не справишься.
– Не справлюсь, – повторяет задумчиво Патрик.
Они долго молчат, так долго, что успевают зажечься фонари. И тогда Патрик вдруг прерывает тишину:
– Муза.
– М? – невнимательно переспрашивает Ив.
– Ты моя муза, Ив. Устроит тебя такой термин?
Ив смеётся: это ему подходит. Просто быть – о прочем позаботятся другие. Ему не суждено состариться и не грозит умереть: однажды он просто растворится без следа в легенде о самом себе, как всегда того и хотел, только подпишет в конце то ли всерьёз, то ли насмешливо: «Vale, et me ama»*.
[лат. Прощай и люби меня]
Ж.д.Б., который был настоящей belle de nuit, и Аллену Лорен-Карону, который нас познакомил.
31 декабря 2020 – весна 2023