В никогда не останавливающейся, теперь чужой и незнакомой галактике последний протеанский солдат впервые видит мир без Жнецов и войны.

В израненной, искалеченной, но все еще до боли родной галактике некогда многообещающая ученая до сих пор мечтает написать книгу.

Джокер усмехается себе под нос; все идет вполне себе неплохо. Если не думать о возможной скорой смерти, присутствии очень сомнительных людей – и не только людей – на борту и, вероятно, уже несмываемых пятнах на его репутации – он бы даже сказал, что все идет замечательно.

Настолько замечательно, что получается не думать. По большей части. О совсем нехороших вещах.

//

или проще: Джокер, Алкера и рождающееся на ее орбите чувство вины.

Танатос не знает, поразительная ли это глупость или упорство.

Танатос не знает, что ему следует чувствовать, когда Загрей так и не достигнув успеха возвращается снова и снова.

Мир стремится вперед, а впереди – пропасть.

Йеррит хочет его догнать, а потом… А потом – остановить. Или поймать. Или прыгнуть вперед самой. Чтобы определиться, нужно хотя бы увидеть обрыв.

К Бреши он, наверное, уже привык. И к метке. Даже к людям и вечно направленным на него взглядам. Но не к тому, что все может разрушиться. // или: четыре кошмара Инквизитора как они есть

Никому не было дела до них на дороге до Оствика и никто не задавал лишних вопросов на идущем в Хайевер корабле. Правда, дело было, наверное, совсем не в сомнительной удаче Хоука – просто в мире все горело, так или иначе. По его – их – вине тоже, конечно. Даже не «тоже», а в «большей степени». Но за дымом костров оказалось прятаться проще. Уже неплохо. Особенно когда все остальное – хуже не придумаешь.

Когда уходит Изабела, Мерриль чувствует себя маленькой, беззащитной и совершенно сломанной. Это не исправит никакая магия, никакие демоны, никакие порезы на руках; есть вещи, которые проще этого и в то же время в сотни раз сложней.

Хоук ненавидит прощаться.