Обычно родство душ даёт знать о себе позднее... в шестнадцать, восемнадцать лет... а Питер с десяти смывает кровь со своих рук. И только потому что Вселенная идиотка и всё перепутала, по крайней мере, Питеру так кажется.

Джеймс не ненавидел родственных душ. Просто когда у всех что-то есть, а у тебя чего-то нет, это грустно, может, даже завидно. Джеймсу было завидно. Очень сильно, даже по-противному завидно.

Мне двадцать семь, и я один. И это не ощущение — это жизнь. И такая, какая есть. Жизнь без звона... вообще, наверное. Ну и к чёрту… Хотя мама всегда говорила мне, что я не буду один. Она говорила, что для меня кто-то есть, но родители врут. Все взрослые врут. Я знаю, я теперь тоже взрослый.

Стоит быть счастливым, если вдруг услышишь, как кто-то поёт в твоей голове. Стив счастливым не был, Стив был труслив.

Если Клинт и был уверен в чём-то сильнее, чем в химии между доктором Хаусом и Уилсоном, то так это в том, что Наташа и Питер — единственные настоящие мать и сын в башне Мстителей. Скажу больше: он уже давно ведёт документ на гугл диске, где записывает каждый их совместный момент.

За окном шумел дождь. Казалось, что это продолжалось вечно — дождь шёл и вчера. В спальне было тепло, пахло пиццей, а ещё было светло. Это значило, что солнце уже давно встало. На часах была почти половина первого. Пиццей пахла пустая коробка, которую Клинт вчера забыл выбросить. Всё, кроме тёплой комнаты, сразу знатно подпортило ему настроение. Но шанс всё исправить всё же был — надо было просто выпить немного кофе. Но как кофейня, в которую по итогу ушёл Клинт, превратилась в замок под осадой?

В этом мире никто не был одинок — у всех были союзники (родственные души), об этом свидетельствовали полосы на теле каждого. И это всё, конечно, делало людей счастливее, почти всех. Но Зимний (в прошлом Джеймс Барнс) не был счастлив — ему запрещено было знать о своём союзнике, и Питер (в будущем Человек-Паук) не был счастлив — его родственная душа страдала. Он знал это, ведь полосы на его запястье были отвратительно тонкими, и сам он именно поэтому чувствовал себя отвратительно. Если быть честным, замысел родственных душ был отвратительным, а успокаивало всех лишь одно — они (союзники) всегда ждали.

Питер уже год засыпал и просыпался одинаково. Каждый день он делал одно и тоже, думал об одном и том же, надеялся на одно и то же. Раз в неделю он посещал собрание, где все его раны вскрывали наружу одним единственным именем.

Почему-то человеческая жизнь без родственной души сразу становится обречённой на постоянные проблемы с внешним видом. По крайней мере, именно так это у Клинта, а ещё его ведь кроме этого тревожит дурацкая влюблённость в Сорвиголову.

Питер мог бы избежать недомолвок, нелепости, лжи и сотни придуманных в спешке вещей в их переписке, мог бы просто рассказать обо всём Эдди, но, к сожалению, страх потерять его всегда был выше всяких желаний и тем более дурацкого желания быть любимым в ответ.