Жара стояла страшная. Запредельные сорок и ни единого ветерка, несмотря на настежь открытые окна. Хорошо, что Влад расщедрился и приволок из своей комнаты старый вентилятор, но и он от адской жары не спасал, лишь гонял по помещению обжигающий июньский, пахнущий пылью и скошенной травой, воздух и раздражал, то и дело сдувая со столов не прижатые ничем бумажки. Моя тетрадь вот уже сколько раз от ветра закрывалась — это точно знак. Я сидел весь мокрый от пота, то и дело обмахиваясь папкой с рисунками, и волосы, чертовы длинные патлы, которые так нравятся Владу, лезли в глаза влажными сосульками. Время три часа — еще и близко не конец учебного дня, но от усталости уже хотелось лезть на стену. Сходили на утреннюю экскурсию по полям, послушали лекцию про разнотравье средней полосы, набрали материал, и теперь нужно было это все классифицировать, описать и занести в тетрадь — пытка, настоящая пытка.
Может, жуки — и правда моя стихия. Практика по членистоногим далась всяко проще: тоже полдня шарахались по полям, елозя сачками в высокой траве, собирали букашек в банки и несли в лабораторию, чтобы приколоть в коллекцию и, внимательно рассмотрев под монокуляром, занести определительные признаки в тетрадь, что-то зарисовать, выучить названия на латыни — приятная рутина. Но почему-то именно на ботанике она оказалась пыткой. Влад прекрасный преподаватель, уж лучше ведет он, чем кто-либо другой, но, видно, и его обаяния недостаточно, чтобы сделать цветочки-корешочки для меня привлекательными и интересными. Еще и требования какие-то драконовские: определить, двадцать сложноцветных, двадцать злаков и еще сорок видов других семейств, да к тому же запомнить определительные признаки деревьев и водорослей, не считая идеально сделанных гербариев и рисунков — ебануться. Вот насколько я не люблю мат и стараюсь очистить от него свою речь в угоду Владу, но его требования — это кромешный пиздец.
Дал такую гору заданий и радуется, садист: сидит за преподавательским столом, беззаботно откинувшись в офисном кресле, читает какую-то художественную книгу и лишь изредка поглядывает за студентами, чтобы вели себя прилично и ничего не сломали из оборудования. Отдыхает, падла, пока мы тут вкалываем, осматривая завядшие в такой жаре цветы, чтобы прогнать их по толстенному определителю Маевского, добраться до названия вида и аккуратно переписать все в тетрадь, молясь, чтобы к вечеру этот же самый цветочек из просто чуть уставшего и скукожившегося не превратился совсем в рассыпающийся на части труп, на котором невозможно будет ничего показать. Я уже отчаялся справиться со всем самостоятельно и прибег к хитрому приему, взяв в себе напарницы Лидку: умную девочку, отличницу и старосту группы, с которой мы неожиданно сдружились сначала на почве любви к членистоногим, а затем — ненависти ко всему растительному миру.
— А я говорю, что венчик рассечен на одну треть. Валька, ну ты что, косой? — ныла Лидка, сталкивая меня со стула, чтобы самостоятельно посмотреть в бинокуляр.
— Вот именно, что не косой. Там больше одной третьей, зуб даю, три четверти, как в определителе, — шипел я, пихаясь в ответ. Мы уже битый час возились с этим цветком и наконец пришли к хоть какому-то адекватному вердикту — даже картинки в интернете сходились. Кто вообще додумался разглядывать рассечение двухмиллиметровых в диаметре венчиков и делать важным определительным признаком трети длины в таком масштабе?
— Одна третья! — завопила Лидка, еще больше напирая. Я без зазрения совести шлепнул ее по руке — не сильно, даже красноты не осталось, а эта наглая девица уже завопила и отпрыгнула. — Владислав Романыч, Валька меня бьет! — провозгласила она, размахивая «поврежденной» рукой как флагштоком.
— Валентин, как Вам не стыдно обижать девочек? — театрально ахнул Влад, едва не заржав в голос. Я закусил губу, изо всех сил сдерживая улыбку. Ну давай, злой препод, накажи меня за необходительное обращение с этой мымрой. — Мама в детстве не учила, что драться не хорошо? — добавил он, нагло скалясь, и поднялся из-за преподавательского стола, чтобы подойти ближе и разнять конфликт.
Боже, как он хорош! Сильный, высокий, сексуальный в едва доходящих до колена шортах и обтягивающей майке. Тоже весь мокрый от пота, но несмотря на это пахнет от него приятно: родным запахом дезодоранта (терпкий AXE с нотками апельсина, к которому я его приучил) и немного травой и пылью (все же все утро по полям нас таскал, пропитался). Мокрые от жары темные волосы тоже упали на лоб, но он без проблем зачесал их назад. На тонких губах играет лукавая улыбка, и правильно, как тут не смеяться, когда, словно воспитатель в детском саду, идешь разнимать драку первокурсников за бинокуляр — тот еще фарс. За свои выходки стало стыдно, и этот стыд вместе с видом до дрожи любимого мою Влада действовал как сильнейший афродизиак.
— Она первая начала, — буркнул я себе под нос, закидывая ногу на ногу, чтобы скрыть позорный стояк. Шорты джинсовые, обтягивающие — все видно, не дай бог потом той же Лидке объяснять, что дело вовсе не в ней и не в преподе.
Влад на это тихо хмыкнул, но не обратил на меня никакого внимания. Ну или сделал вид, что не обратил. У него в последнее время развилась паранойя по поводу нас. Увидят, заметят, не поймут и вообще «Валя, не смотри на меня так при всех». Что он имел в виду под своим «так», он толком и не объяснил, но вечно делал вид, что меня в его группе вовсе нет, уделяя непростительно много внимания другим студентам. Парням в том числе… Ревность, это все глупая ревность и эгоизм — надо выдохнуть и перетерпеть. В конце концов, это последний курс, который Влада буквально заставили у нас провести, потом он уйдет преподавать в другой универ и наша тайна перестанет быть такой стыдной. Влад все делает правильно, вот только я все никак не могу сосредоточится на учебе, когда он стоит так близко ко мне и склоняется над несчастным синим цветком, который мы с Лидкой уже в конец измочалили.
— Все правильно Лидия говорит, венчик рассечен на одну третью. Незабудка полевая — Myosotis arvensis, — с видом эксперта провозгласил Влад, потроша несчастный цветок пинцетом и поднося ближе к лупе. — Двойка Вам, Валентин, за контрольное определение, — добавил он совсем игриво. Провоцирует, гад, вот точно провоцирует.
— Не ставьте двойку, Владислав Романыч! Кто там эти рассечения венчика углядит, честное слово? — заныл я очень правдоподобно, параллельно быстро записывая название злополучного цветка в тетрадь, чтобы не забыть потом. Захлопал глазками, будто готовясь заплакать, опустил взгляд в пол и поджал губы — все как любит Влад. Осталось только грохнуться на колени и добавить в конце «сэр».
— Хороший биолог углядит, Валентин. Тот, у которого развита насмотренность — а насмотренность вырабатывается через самостоятельную работу с определителем. Если все у Лидии списывать, то нечему удивляться двойке на экзамене, — очень серьезно, но с садистской улыбочкой ворчал Влад, откладывая чуть живой от жары цветок на предметный столик и впиваясь взглядом в меня. Зеленые глаза целились прямо в душу и были очень недовольными.
— Простите, Владислав Романыч, я больше так не буду, — пролепетал я севшим от смущения голосом. Возбуждение уже стало невыносимым, мышцы промежности непроизвольно сжались. Наш диалог едва ли тянул на обычное общение преподавателя и студента: меня отчитывали, как школьника, при всех, а я думал только о том, достаточно ли Влад разозлился, чтобы оставить меня в лаборатории после ужина и вытянуть ремнем прямо на преподавательском столе — я даже не уверен, насколько это было бы для меня наказанием.
— Я надеюсь, — раздраженно бросил Влад, тоже почувствовав абсолютно неуместное напряжение. Быстро развернулся на пятках и ушел на свое место, пряча взгляд в книге. Но я-то заметил, как у него расширились зрачки от моего «больше так не буду». Боже, как я его хочу!
Подбивало снова как-нибудь крупно накосячить, чтобы привлечь его внимание. Выбить его из образа смурного преподавателя и разглядеть за ним моего Влада, который, будь мы наедине, уже давно бы разложил меня на столе, чтобы заставить сначала отсчитать суровые удары ремня, как непослушный ребенок, а затем трахнуть быстро и глубоко, вбиваясь лобком в свежие следы. Я прикрыл глаза, наслаждаясь этой больной фантазией, и едва не заскулил, почувствовав, как и без того напряженный член еще больше каменеет в тесных шортах. Уже еле дышал в этой жаре, на последней силе воли возвращаясь к цветам, и то только потому, что чувствовал, как тяжело Влад продолжает смотреть на меня, ожидая, что я буду сегодня хорошим мальчиком и начну работать самостоятельно.
Мы с Владом не занимались любовью уже месяца два, а учитывая запрет от моего строгого Дома на мастурбацию, то точнее будет сказать, что это я не кончал уже два месяца. Влад, понятное дело, дрочил на мой светлый лик, но и ежу понятно, что этого совсем недостаточно и он тоже хочет меня до дрожи. Сначала нас разъединила летняя сессия, которая оказалась на порядок сложнее первой, из-за чего мне пришлось на весь май с головой уйти в учебники и свести все контакты с Владом только до совместных ужинов и постели. «Постели» в прямом смысле без всяких переносных, потому что за день в зубрежке голова на части растрескивалась так, что сил хватало лишь на то, чтобы коснуться ухом подушки и заснуть. А вот теперь наступила эта осточертевшая летняя практика, на которой тем более не было никакой возможности остаться наедине.
Пока прыгал по полям за насекомыми, я об этом даже не думал — опять всю голову забила учеба; но стоило только Владу, такому из себя всему строгому преподу, показаться на горизонте, как я моментально вспомнил о своих низменных потребностях. Я вечно смотрел на него снизу вверх, как нашкодивший щеночек, бесстыдно провоцируя его на решительные действия: пусть дежурным по лабе назначит, чтоб был предлог оставить меня на уборку с продолжением после ужина; пусть в мессенджере напишет (благо, сеть тут ловилась нормально), мол, жду тебя там-то и там-то, и я при всей своей отчаянной любви к комфорту согласился бы на поцелуи и взаимную дрочку под какой-нибудь корягой в лесу, особенно если Доминант приказывает; да в конце концов, можно было без каких-либо объяснений отловить меня за локоть по пути на вечерний костер типа поговорить и увести в свою шикарную преподскую комнату — масса возможностей.
Но Влад предпочитал излишне осторожничать, на каждом шагу делая вид, что меня вовсе нет в его группе. Есть только непутевый студент Валентин, к которому он с иронией на «вы», потакая преподавательской этике, и ни единого Валюши, любимого и родного, которому можно было бы хоть раз не саркастично, а искренне и тепло улыбнуться, хотя бы вскользь. Я еще больше нахмурился, быстро пролистывая толстенный определитель, чтобы выписать полную таксономию этого арвéнсиса. Пытался честно вникнуть и на ходу что-то выучить, но мысли постоянно перепрыгивали на наши с Владом отношения. У нас и осталось-то вместе чуть больше недели: закончится летняя практика, и уже на двадцать пятое июня у меня невозвратный билет в родную Тьмутаракань, где меня ждут полные уныния два месяца, которые будут скрашиваться лишь, дай бог, пятнадцатиминутными созвонами с Владом в духе «как дела?».
Злюсь и не знаю, с какой стороны подойти к Владу со всеми своими сомнениями. Ну как я могу обижаться на него, если по факту сам бросаю его на все лето, потому что не смог придумать для мамы ни единой адекватной причины, чтобы остаться в Москве? Не хватило силы духа совершить каминг-аут, не хватило фантазии на то, чтобы беззастенчиво соврать про очередную летнюю практику или удачно подвернувшуюся работу по специальности от универа — да я просто жалок. Маменькин сынок, которому рано крутить роман со взрослым Владом, недавно отпраздновавшим тридцатник. Уезжаю, когда мы только-только, в самом конце марта, наконец определились с тем, что хотим быть вместе, и начали выстраивать новый формат отношений на обломках старого. Он мне в чем-то уступает, я пытаюсь перебороть свою глупую ревность — мы только в начале пути.
А если Влад меня не дождется? Ну вот правда, Влад же мастер накрутить себя по пустякам, взрастить тараканов в своей голове до размера слонов и приписать мне мысли и чувства, которых у меня и в помине не было. Опять затянет свое «поматросит и бросит меня этот ветреный студент», впадет в уныние и примет дофига взвешенное и взрослое решение расстаться и не рвать когти с насиженного места на родной кафедре. А что его остановит? Я уж точно не остановлю, я все лето буду занят пререканиями с братом и прополкой огорода. Может, Влад уже решил, что ничего большего, чем бурный роман в ролях строгого преподавателя и его нерадивого студента, нам и не светит, а теперь не знает, как помягче мне об этом сказать?
Дойдя до этой точки истерики, я выдохнул и в который раз пообещал себе выкинуть из головы все ненужные подозрения и взяться за учебу. У меня на столе целый букет полуживых цветов и лишь шесть часов до ужина, а учитывая, как долго мы с Лидкой мучили одну лишь незабудку… вечер обещал быть веселым. И, естественно, до ужина я ничего не успел: с каждой травинкой возился никак не меньше получаса, стараясь точно сверить все определительные признаки и развить ту самую насмотренность, на отсутствие которой так ругался Влад. В лепешку расшибся над этими цветами, щурясь в бинокуляр до рези в уставших глазах, а толку ноль. Если продолжать в том же темпе, я так до августа буду торчать в лаборатории. А впрочем, эта перспектива мне даже нравилась, лишь бы Влад составил компанию.
А пока он меня игнорировал и даже дежурить по лабе поставил кого-то из девчонок, хотя по алфавиту должна была быть моя очередь. Мне бы радоваться халяве, но на душе скребли коты, поэтому нехотя поковырявшись вилкой в скудной университетской кормежке, вернулся в лабу, чтобы торчать над совсем издохшими трупиками растений до самого заката. Я как раз выписывал в тетрадь определительные признаки десятого за сегодня цветка, когда небо зажглось рыжим маревом заходящего солнца, а угрюмая Оленька стала молча задвигать стулья и перетаскивать разбросанные тут и там учебники в аккуратную стопку на преподавательский стол. Я от нечего делать даже помог ей и попробовал завязать непринужденный диалог, чтобы невзначай забрать у нее ключ от лабы и самому отнести его Владу, но упрямая девчонка никак не шла на контакт и в конце концов в довольно грубой форме заявила, что помощь ей моя не нужна. Ну и ладно, не очень-то хотелось.
У меня внутри все кипело и вот-вот готово было выплеснуться в истерику, которая ничего не решит, а только все испортит. Я честно пытался убедить себя в том, что Влад тоже страдает и просто не может плюнуть на все и уделить мне особенное внимание, пока мы на биостанции у всех на виду. Но когда в обнимку с тетрадью шел прочь от жилых корпусов, чтобы найти себе укромное место для заучивания всех латинских названий, и увидел заливисто хохочущего Влада на спортплощадке, резво бегающим за волейбольным мячом, меня взяла за горло черная злоба. Я тут страдаю в одиночестве, а он и в ус не дует! Мне торчи в лабе до самого заката, развивая пресловутую насмотренность, будь она три раза клята, а потом учи стопятьсот названий на латыни, а этот скачет конем в компании студенток, а что еще хуже, студентов, и даже не думает о том, каково мне справляться с его драконовскими требованиями.
Я капризничал и злился своей детской беззубой злостью, которая все никак не могла вылиться в действие, только плясать неровным огнем в душе и искрить. Я пинал мелкие камни, спускаясь по узкой, поросшей корнями, тропинке к пойме какого-то хиленького притока Москвы-реки. Эту мелкую речку с не самым быстрым течением можно было спокойно перейти вброд даже с моим средним ростом, что мы и делали с однокурсниками во время одного из выходных на станции. На том берегу росла сбежавшая с сельхоз полей кукуруза, которую мало того что можно было готовить в костре и уминать за обе щеки, так еще и использовать в качестве образца в коллекцию растений. Один такой мощный кукурузный стебель с человеческий рост предыдущая группа передавала друг другу по наследству как священный грааль на контрольное определение, на что страшно ругался Влад… Блин, опять этот Влад, никак не шел из головы.
Поддавшись импульсу, я резко свернул с пусть и кривенькой, но все же угадывающейся, тропинке в заросший папоротниками смешанный лес, окружавший биостанцию. Пофиг, не заблужусь, зато стоило сделать несколько шагов вглубь, и заливистый гогот веселящихся на спортплощадке, который так бесил, стих и перестал неистово точить нервы. Даже послышался щебет каких-то робких птичек и дышаться стало легче. Тяжесть дня отпускала, наедине с собой можно было не давить равнодушие, а вдоволь покорчить кислые мины, не боясь, что кто-нибудь пристанет со своим вездесущим «что случилось». Сумеречный воздух тянул сладкой сыростью от реки, глаза потихоньку привыкали к темноте и в наливающемся синим туманом вечере получалось даже разбирать дорогу, не спотыкаясь о коряги. Под ногами будто светились мелкие белые цветочки — красота. Такую красоту не хотелось даже надрать в коллекцию, пусть живет и радует глаз.
Но долго быть одному мне было не суждено; на биостанции это в принципе невозможно. Сначала я услышал неподалеку тихие стоны и причмокивания, заранее скривившись в предвкушении неприятного зрелища гетеронормативного секса, но обомлел, когда, заглянув за ствол широкого вяза, увидел двух девчонок. Они пока лишь целовались, явно готовясь вот-вот перейти к чему-то большему, уже стягивая с друг друга майки. Женские тела меня никогда не привлекали, я всегда, с самого раннего возраста, знал, что мне нравятся только мальчики, но картина искренне увлеченных, поглощенных друг другом людей, не замечающих ничего в радиусе метра, сбила с толку и заставила неловко залипать, чувствуя смесь жгучего стыда и возбуждения, вместо того чтобы кашлянуть или как-то по-другому привлечь к себе внимание.
— Валька!.. Твою ж мать! — выматерилась Лидка, когда ее партнерша, такая же высокая брюнетка с забранными в хвост волосами, оторвалась от ее губ и стала спускаться поцелуями по шее. — Нет-нет, это не то, о чем ты подумал! — пискнула она, отталкивая подругу и спешно накидывая сброшенную в порыве страсти бретельку майки обратно на плечо.
— Да ладно, бывает. Прости, что прервал, — неловко залепетал я, опуская взгляд в пол и неловко пиная попавший под ботинок сучок. — Я никому не скажу, что ты лесбиянка, — добавил запоздало, когда вторая девчонка с каким-то задушенным визгом полетела прочь, даже не попрощавшись. Да, ситуация со всех сторон неприятная. Боюсь представить, как бы я себя чувствовал, если бы кто-то из однокурсников так же застукал меня с Владом.
— И вовсе я не лесба! Я — бисексуалка. И тебя я тоже люблю. Больше, чем ее, — зло и с досадой выплюнула Лидка, тоже не зная, куда дать взгляд от неловкости. — С ней мы давно дружим, а тебя я только пару дней знаю, потому к ней, а не к тебе пошла, когда захотелось… — добавила она, еще больше смутившись. — Ты же парень честный, скромный, я думала…
— Погоди, что?! — прервал ее неловкое признание я, как только смог сложить в своей голове полный пазл. — Нет, ты что, мы же друзья… — с непонятным даже мне самому отчаянием поспешил заверить ее я, мысленно проклиная себя последними словами. Ну вот в какой момент наша определенно только лишь дружба стала перерастать во что-то большее, а я и не заметил и против воли давал девушке лишние надежды?
— Вот поэтому ты мне и нравишься: добрый, честный, наивный парень, не то что некоторые, — с горькой усмешкой ответила она. — Забудь про Вику, нет у меня с ней ничего, только дружба. А ты мне очень нравишься, еще с сентября, — наконец призналась она, неловко переминаясь с ноги на ногу, пока наконец не набралась смелости, чтобы поднять глаза, жалобные и просящие, как у нашкодившего щенка.
— Нет-нет! — испуганно завопил я, тряся головой. Происходил какой-то сюр, не могло быть такого, чтобы Лидка, эта вечная заноза и вредина, с которой мы общались никак иначе, чем бесконечными тычками и подколками, была искренне в меня влюблена и оправдывалась за свой поцелуй с другой, это было просто неправильно. — Погоди, между нами ничего не может быть, я гей! — пришлось сказать, чтобы совесть не так громко вопила, натыкаясь на обиженные и чуть не плачущие глаза девушки.
Лидка замерла и заморгала часто-часто от шока. Я дернулся в сторону, проглотив вязкую слюну — меня держал на крючке удушающий страх разоблачения. Успокаивало только то, что и сама Лидка вовсе не святая гетеросуксуальная барышня, а значит, оставалась надежда на адекватную реакцию без ругани и криков. Да только кто разберет, что там у этих девочек на уме? Меня всегда подозревали в нетрадиционной ориентации сначала только из-за кудрей до плеч и манеры одеваться в отглаженные рубашки, а потом, когда я начал регулярно гулять с Ником (кажется, самым ярким человеком на этой планете) и брать с него пример, то и вовсе перестал походить на натурала в привычном понимании. И только Лидка, к счастью или сожалению, продолжала искренне верить в то, что мне могут нравиться девушки.
— Да правда что ли? — насупилась Лидка, быстрым шагом спускаясь туда, где по моим расчетам должна быть река.
— Ну да, а что?.. — опешил я, стараясь не отстать, что было довольно сложно: Лидкой двигала ярость и обида, а я все еще не мог отойти от неожиданного откровения и пытался понять, не приснилось ли мне все это.
— Да никакой ты не гей, максимум — би, — продолжала кипятиться Лидка, выбираясь из чащи в высокую траву на берегу реки. Я, не думая, нырнул за ней в поросль едва не с человеческий рост. Мокрые от вечерней росы стебли жгли кожу холодом, пока мы не выбрались ближе к реке, где все еще злая Лидка с размаху плюхнулась на утопленную в рыхлый грунт деревянную лавку.
— А вот и не чушь. Я и правда гей. А ты для меня просто друг, — стоял на своем я, искренне не понимая, в чем заключается проблема. Вот уж никогда я не думал, что мне придется доказывать кому-то, тем более девчонке, что я действительно гей, а не притворяюсь.
Лидка ничего не ответила, лишь притопнула ногой от досады, срывая тонкий стебель какого-то злака, чтоб выместить на нем злость: стала накручивать его на пальцы, превращая в мочалку. Фыркнула и отвернулась, пока я не знал, куда деть себя от досады. Ссориться с Лидкой не хотелось, причем даже не потому, что мне особенно нужны ее конспекты или помощь как старосты. Я искренне считал ее хорошей девушкой и подругой, было приятно поболтать с ней в перерывах и даже спорить о родовой принадлежности чего-нибудь маленького и ползающего — но не более. Как партнершу я ее не рассматривал ни под каким углом, потому что она была девушкой — а это сразу для меня значило ярко-алый сигнал «стоп». Но она не посчитала мое гейство весомым аргументом и, наконец отбросив замученную травинку, резко развернулась и впечаталась (другого слова и не подобрать) своими губами мне в губы.
Я тут же дернулся и со всей осторожностью, на которую только был способен, попытался отстранить взбесившуюся Лидку. Отчего-то в голове звенели слова Влада о том, что нехорошо обижать девочек, и потому я боялся переусердствовать и сделать ей больно как физически, так и морально. Голова закружилась от яркого запаха ее лавандовых духов, а на губах стало липко от ее блестящей помады — и все вместе это было даже не противно для меня. Хуже — это было никак. Я не почувствовал ничего, кроме жгучего стыда и ноющей в груди жалости к влюбленной по уши девчонке, хотя в случившемся не было ни капли моей вины. Я уж точно не давал повода, я каждую свободную секунду сох по нашему преподу по ботанике и уж не затычке в каждой щели Лидке этого было не заметить. Видно, не хотела замечать, а я, дурак, вел себя слишком непринужденно и даже развязно с ней, питая пустые надежды.
— Правда что ли гей? — спросила она с дрожью в голосе, когда все же решила оторваться, не получив от меня никакого ответа. Я все долгие секунды, пока она пыталась исследовать мой рот своим требовательным языком, играл добропорядочное бревно и без должного рвения пытался отстранить ее за хрупкое плечо.
— Да, блять, правда, — все же выругался я, отмерев, и теперь с показательным отвращением утирал рот от остатков ее блеска для губ. — И вообще, у меня парень есть, — с несвойственной мне обидой в голосе добавил, запоздало ловя себя на демонстративной манерности, будто лишний раз пытался доказать Лидке, что являюсь геем до мозга костей.
— Сашка? — якобы с пониманием кивнула она, снова отворачиваясь. Я фыркнул, без лишних слов сообщая, насколько бредовое это предположение. С Сашкой, парнем из параллельной группы, мы когда-то были друзьями, сойдясь на почве общей ориентации, но потом как отрезало, и теперь мы, дай бог, лишь поздороваемся при встрече в узком коридоре, а то и вовсе пройдем, будто не заметив друг друга. — А кто? — еще более упадническим тоном спросила Лидка.
— Не важно, он не с нашего курса, — поспешно ответил я, даже не соврав. Препод уж точно не учится с нами на одном курсе, только преподает некоторые дисциплины. Но как бы я ни был сейчас бесконечно виноват перед Лидкой, ей этого знать не обязательно.
— Значит, Мишка с третьего, — со знанием дела кивнула она, и я кивнул синхронно, хотя понятия не имел, кто такой Мишка. — Не думай, что я дура какая-то и не знала. Браслет твой радужный же видела, не слепая. Просто надеялась, что все-таки би. Слышал шутку: биофак — от слова «би»? — совсем бесцветными тоном закончила она, безотчетно ткнув кулаком в лавку.
Я засмеялся, как дурак, совсем не смешной шутке, теребя завязки на той самой радужной фенечке, которую мне недавно сам сплел и подарил Ник. Влад ругался на этот яркий аксессуар и просил не носить, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание, а я как повесил этот тонкий шнурок на запястье, так и почти сразу забыл о его существовании, до сегодняшнего дня не услышав ни единого замечания по поводу него от окружающих. Влад боялся, что меня начнут буллить за ориентацию или, что хуже, станут приставать всякие парни с предложением более близкого контакта. Говорил, мол, зачем демонстрировать свою принадлежность к ЛГБТ лишний раз, если я и так уже занят и приключений на свою задницу искать не собираюсь. А оказалось, что эту радужную фенечку мало того, что никто не заметил, так ещё и от приставучих девчонок она меня никак не уберегла.
Потом я посмел усомниться в том, что на биофаке все действительно би, на что Лидка фыркнула и стала наперебой рассказывать мне об однополых прегрешениях едва не каждого нашего однокурсника. Я же слушал несколько отстраненно, сплетни мне были откровенно не интересны, но и обижать девушку, даже самым вежливым на свете отказом, мне не хотелось. Сидел и покладисто кивал на каждое ее «Представляешь?!», щурясь в догорающий закат и изредка бросая в тёмную воду найденные под ногами камушки, пытаясь выбить «блинчики». На берегу реки было тихо и свежо, пахло тиной и немного тянуло дымом разожженного неподалеку костра вместе с песнями под гитару оттуда же. Я подобные посиделки просто обожал, но все никак не мог присоединиться из-за завала по учебе и ранних экскурсий в леса. Да и сейчас, когда время едва подобралось к десяти вечера, спать хотелось адски — во всем виноват подъем в пять утра.
Рассказывать Лидке в ответ о своих отношениях с Мишкой с третьего я отказался наотрез, сославшись на то, что это как-то некрасиво, и вспомнил присказку о любопытной Варваре. Это Лидку немного успокоило, но только немного: все равно она смотрела на меня с плохо скрываемым интересом и в конце кровожадно пообещала написать «моему парню» за подробностями. Ну и пусть, даже если этот Мишка признается, что знать меня не знает, я все равно буду молчать могилой, нашу с Владом тайну никто не узнает. Мне хватило единичного недопонимания между нами полгода назад, чтобы прочувствовать демоверсию его гнева и навсегда заречься болтать о нем с кем-либо из универа, даже самым близкими друзьями. Чтобы благополучно перемыть Владу кости у меня есть Ник — наш общий знакомый.
Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, Лидка стала ежиться и жаться ко мне, на этот раз, благо, вовсе не из романтического интереса, а исключительно от холода. Я, как истинный джентльмен, поделился с ней своей спортивной кофтой и предложил потихоньку двигаться в сторону либо костра, либо жилых корпусов. Лидия выбрала первое, сказав, что я обязательно должен сыграть что-нибудь на гитаре в кругу однокурсников, а я, все ещё гложимый чувством вины, опять не смог ни в чем ей отказать. Потом мы все равно, скорее всего, перестанем общаться; после ее признания я уже не смогу относиться к ней по-прежнему, но сегодняшний вечер ещё можно было закончить на хорошей ноте. Поэтому я горланил вместе со всеми Цоя и Гражданскую оборону чуть ли не до рассвета, изредка отбирая у кого-нибудь гитару, чтобы сыграть свое, и неловко отбиваясь от попыток напоить меня отверткой.
Лидка же от протянутых ей стаканчиков с алкоголем и не пыталась отказываться, счастливо хмелея и все больше теряя контроль над собой. Говорила слишком громко, невпопад смеялась и снова стала лезть ко мне за поцелуями. Чаще всего у меня получалось отбиваться, но иногда я не успевал ее отталкивать, и тогда мой рот обдавало перегаром дешевой водки вперемешку с каким-то чудом не стершимся вкусом клубничного блеска для губ. «Да твою-то мать, Лидка, я ж обижусь!» — истерично воскликнул я в первый раз, демонстративно утирая рот краем футболки, но услышав в ответ от подруги лишь пьяный смех, совсем перестал принимать близко к сердцу ее приставания, поставив их по раздражительности примерно в один ряд с комарами — неприятно, но терпимо. Сложнее было глубоко за полночь отбуксировать ее пьяное тело в жилой корпус, не уронив по дороге, и отбить обратно свою насквозь провонявшую ее сладкими лавандовыми духами кофту.
Лидка капризничала и не шла, вечно падала, спотыкаясь о какие-то корни на узкой дорожке и конечно же цеплялась за меня, рассказывая, какой я хороший, самый лучший друг и как жаль, что я гей. Это она делала громко, если не сказать демонстративно, но, благо, все вокруг были достаточно пьяны, чтобы толком ничего со спонтанной вечеринки не запомнить или по крайней мере не воспринять всерьез. Когда мы расходились, за деревьями светились первые лучи медленно выползающего из-за горизонта солнца, а трава под ногами мокла от росы. Спать оставалось чуть больше трех часов, если конечно мы не хотели пропустить утреннюю экскурсию по ботанике. Это обстоятельство расстраивало, но пока не то чтобы очень; счастливые оры под гитару меня взбодрили и теперь, несмотря на почти сутки на ногах, спать совсем не хотелось, в груди кипели эмоции разного толка.
Давила тоска за сцену с Лидкой, меня все еще гложило чувство вины и обида одновременно. Ну вот какая муха ее укусила, почему именно я приглянулся ей? И зачем лезла целоваться, если я ясно сказал ей, что между нами ничего не может быть? Да и сам тоже дурак, продолжил болтать с ней как ни в чем не бывало после этого, поделился кофтой и вообще стал во всем угождать, подставляясь под новые приставания. На в обнимку добирающихся до жилого корпуса нас глазело полкурса, посылая издевательские жесты в форме сердечек, что тоже мне совсем не на руку, учитывая гендерный дисбаланс на биофаке в сторону девушек, что делает каждого парня лакомой добычей. Если кого-то моя радужная фенечка раньше и отпугивала, то теперь, после образцово-показательных гетеросексуальных поцелуев с Лидкой, она окончательно потеряла свою волшебную силу, склоняя меня в глазах однокурсниц к привлекательной для них букве «Б» в аббревиатуре ЛГБТК+.
Когда я наконец затолкал Лидку в ее комнату, насилу отбившись от продолжения вечера уже в совместной постели, и без сил плюхнулся на свою часть двухъярусной кровати, потревожив оглушительным скрипом соседа сверху, в голову еще, как назло, начали лезть мысли о Владе. Ему тоже сегодня было очень весело гонять мяч в компании студентов, обо мне он даже не вспомнил. Не написал ни разу с самого заезда на биостанцию, имея тысячу возможностей для этого. Хоть бы как дела спросил — мне уже было бы приятно, а так я лишь все больше закипаю с каждой новой мыслью и мучаюсь, ожидая конца учебы и отъезда в родной город. Недосып вместе с адреналином ночной посиделки у костра сняли все предубеждения о том, что Доминанту положено писать первым и инициировать взаимодействия. И я, недолго думая, напечатал легкомысленное «Спишь?» в мессенджере.
Только потом до меня дошло, что время два ночи и Влад точно уже спит, потому что если мне простительно клевать носом на утренней экскурсии, то он со всей самоотдачей должен отработать последний вверенный ему курс прежде чем получит от ректората вольную. Но к моему удивлению, сообщение сначала отметилось как прочитанное, а затем от Влада пришло скупое: «Что-то случилось?» Я фыркнул, прочитав это, и перевернулся под одеялом на другой бок, чтобы восходящее солнце не засвечивало экран. Будто бы я могу написать ему только тогда, когда что-нибудь случится, словно я снова тот маленький мальчик, вчерашний школьник, один в большом городе, и снова в смятении звоню ему в конце ледяного сентября, чтобы проверить, правда ли ответит в любое время, как обещал.
«Я соскучился», — пишу в ответ, закусывая губу. Вроде не пил, а сердце стучит в висках от адреналина. Влад убьет меня за то, что тревожу его по пустякам: выпорет до сипа сорванной глотки и истеричных всхлипываний, разложив на преподавательском столе в лабораторной. Но я уже и такому вниманию от него буду рад, не осталось никаких сил играть незнакомцев при всех и как казни ждать конца июня, чтобы расстаться еще на два месяца. Влад прочитал мгновенно, но молчал, видимо, борясь с желанием тут же высказать мне все, что думает по поводу моего «соскучился» в два ночи. Затем стал печатать, очень долго, минуты три к ряду точно, но в итоге прислал довольно короткое и злое: «Так соскучился, что обжимался с девчонкой весь вечер». Влад пока не ругался, только сообщал известные ему факты и медленно кипел, готовясь взорваться от любого моего неосторожного слова.
«Она всего лишь подруга», — легкомысленно написал я, со злорадством выжимая кнопку «отправить». Пусть поревнует, ему полезно понервничать, чтобы вспоминать обо мне чуть чаще, чем я сам, сгорая от нетерпения, начинаю его провоцировать и буквально заставлять его обратить на меня хоть какое-то внимание. «Со всего лишь подругами не целуются», — наконец добавил Влад без всяких смайликов. Ситуация для меня разворачивалась более чем серьезная, Влад во время установления новых границ четко и ясно дал понять, что не потерпит измен в любом виде. Но мне не хотелось грузить его своими тревогами; не поймет он, с какой такой стати я не послал наглую девчонку уже после первых домогательств и продолжал весь вечер ублажать ее хотелки. Не поймет и еще больше взбесится, когда узнает, что я абсолютно сознательно допустил эту странную ситуацию.
«Это было всего один раз и совершенно случайно», — на голубом глазу продолжил врать я, не желая объясняться за все остальное. Сам я не придавал никакого значения поцелуям с девушкой, для меня она как была просто подругой, так же ей и осталась, даже немного отвернув от себя неуемным желанием непременно залезть мне в штаны — никакие поцелуи, пусть даже с языком, это не изменят. Это и рядом не Дамир, к которому я прыгнул в койку хоть и от отчаяния, но все равно чувствуя нечто сродни романтической нежности, которой уже хватит для того, чтобы уверенно говорить о нем как о своём парне, теперь уже конечно бывшем. Лидка же это вовсе пустой фон, ровное «ничто» с оттенком стыда. Но Владу это все объяснить невозможно, поэтому я не хотел даже пытаться.
«Семь раз. И это только то, что я сам видел на фото», — разбил все мои надежды Влад. Снова лишь сообщал известные ему факты, но делал это так зловеще сухо, что у меня по позвоночнику пробежал холодок. Ну и что делать, как теперь выпутываться? Я не мог придумать ни единого оправдания, которое бы устроило Влада. Мы напились? Да только я сам был трезв как стеклышко, что и доказал Владу этой ночной перепиской без единой опечатки. Выкладывать ему свои бредовые умозаключения о том, что девушки находятся далеко за пределами привлекающих меня объектов, примерно на уровне с животными и камнями, а потому поцелуи с ними не считаются, было затеей гиблой и заранее безрезультатной, проще сразу каяться в измене и надеяться на прощение.
«Объяснишься?» — наконец задал он вопрос, не предполагающий ответа «нет», исключительно подталкивая меня к тому, чтобы наконец сообразить и сказать хоть что-то в свое оправдание. А мне не хотелось, мне было настолько тошно и стыдно от своего поведения, что я не мог собрать ни одного слова, чтобы успокоить Влада и убедить не спускать на меня всех собак из-за ерунды. «У меня с ней ничего нет и не может быть. Я это сделал специально, только чтобы тебя позлить», — наконец нашелся я, краснея от своей махровой лжи. «Что значит «позлить»?”- бросил Влад, с каждой новой фразой явно закипая. Я истерично усмехнулся, отправляя вдогонку: «Я соскучился и хотел добиться от тебя хоть какого-то внимания», — и это только наполовину было неправдой. Не то чтобы весь этот вечер от начала до конца был моим коварным планом, но раз уж неприятная ситуация сложилась, грех ей не воспользоваться, чтобы выжать хоть какую-то выгоду.
«Ну поздравляю, у тебя получилось», — ответил Влад спустя долгие пять минут. Пока он собирался с мыслями и печатал, я успел перенервничал и искусать губы до крови, проклясть последними словами свою беспечность и заодно безмозглую Лидку, параллельно мысленно умоляя Влада снизойти до своего непутевого саба и не рубить отношения сплеча. «Мне очень стыдно. Прости меня, пожалуйста», — ответил я, снова включая свое амплуа маленького мальчика, не способного брать на себя какую-либо ответственность. Любого другого бы взбесило, но Влад с его фетишем на разницу в возрасте и наставническую роль такое обожает. «Накажу очень больно», — кровожадно пообещал он в ответ, после чего я сразу же выдохнул. Не бросает, и слава богу; с любым, даже самым страшным, наказанием, я готов мириться, если потом меня простят и пожалеют. «Если тебе нужно мое внимание, можно просто написать мне и попросить, не устраивая концерты», — добавил он тут же, и я почти наяву увидел, как Влад по-преподавательски вздыхает, закатывая глаза, как при необходимости по сотому разу объяснять нерадивому студенту очевидные вещи.
«Еще раз увижу тебя обжимающимся с кем-то, не важно как и почему, не стану ничего слушать — убью», — добавил он, видимо, посчитав, что наш диалог заканчивается на слишком хорошей ноте. Но я улыбнулся, ничуть не испугавшись, и написал в ответ: «Я такой голодный, что даже согласен, чтобы ты меня убил. Только чур не до смерти», — и заржал, как конь, вызвав злое шипение проснувшегося соседа на полке сверху. Естественно, в сообщении Владу я имел в виду ничуть не обычный физический голод, а дискомфорт иного рода — голод до Темы, порки и подчинения. Мое напрочь убитое экзаменами либидо разгорелось с утроенной силой, как только для него нашлось свободное время. Хотелось паясничать и доводить Влада до белого каления, хотелось бессовестно флиртовать, домогаться своего строгого Доминанта, и в конце концов получить свою маленькую смерть в виде непередаваемого кайфа сабспейса. Хрупкий внутренний мир Влада в этом уравнении как-то потерялся, о чем мне тут же не забыли напомнить.
«Чтобы я хотел тебя «убить», мне должно нравиться твое поведение, а пока ты меня только расстраиваешь. И это еще мягко сказано», — холодно заметил Влад, будто бы обидевшись. Но я своим спекшимся от отсутствия сна мозгом намека не понял и продолжил паясничать: «Воспитайте меня, сэр». Напрашивался на порку как только мог и едва ли мог притормозить, даже из уважения к своему любимому мужчине. «Воспитаю, еще как. Пояс верности и игнор на оставшиеся два месяца лета. Не сомневайся, в Москву вернешься шелковым», — пообещал Влад коварно, но на этот раз сопроводил свое сообщение смайликом улыбающегося в предвкушении чертенка, что совсем сорвало мне тормоза и дало зеленый свет на дальнейший флирт на грани фола. «Пожалуйста, сэр, нет, я такого издевательства не выдержу», — в ход пошло откровенное нытье и эмодзи мило сложенных в мольбе ладошек. Влад такое обожает, хоть и страшно бесится, но раздражение — это тоже эмоции. Как по мне, хуже красного от злости Доминанта в ответ на выходки охамевшего нижнего только его же кислая мина от непрекращающейся рутины.
«Да куда ты денешься», — ответил Влад, добавив после своего сообщения лукаво улыбающийся стикер, что, несмотря на общий шутливый тон, отозвалось во мне ярким возбуждением. Стоило только представить себя, такого униженного и наказанного, с поясом верности на невозможный для меня длительный срок и гробовым молчанием от Влада по телефону с одной единственной надеждой, что в сентябре этот ужас закончится, как в пах прострелило ноющее напряжение, заставившее меня развести ноги и протяжно выдохнуть. В реальности я на такое ни за какие коврижки бы не согласился, но в своих сладких фантазиях я могу быть самым покорным, терпеливым и униженным сабмиссивом на свете и наслаждаться этим своим положением. Кто мне запретит? «Я очень возбужден», — написал, закусив губу от стыда. Это уже на сто процентов была провокация.
Я предлагал себя Владу, точно зная, какой будет отклик, хоть в глубине души, для остринки, продолжал бояться, что он это мое «возбужден» проигнорирует или вовсе прикажет принять холодный душ и не приставать к нему за удовольствием, которое я все равно не заслужил. Впрочем, уже в следующую секунду Влад оправдал мои ожидания целиком и полностью. «Снимай штаны», — пришло следом, и я едва не застонал в голос, уже от этого, первого за несколько месяцев, долгожданного, приказа чувствуя новую волну жгучего возбуждения. Я спешно расстегнул ширинку на пропахших костром джинсах, которые я даже на удосужился снять, плюхнувшись в постель. Затем стянул пропитавшиеся смазкой трусы, обнажая уже полностью твердый, до ноющей боли, перевозбужденный член.
Смотреть на себя было невыносимо, руки чесались потрогать и в пару движений довести себя до оргазма, но я не мог позволить себе такую роскошь. Влад довольно скоро понял, каким сладким звоном во мне отзываются игры с контролем оргазма, поэтому запретил любого вида мастурбацию, за исключением игры, где он все от начала и до конца контролирует сам, а я прикосновениями к себе исполняю его приказы. Я лежал на боку, натянув одеяло до носа, чтобы никто, пусть все в комнате и спали без задних ног, не подглядел за тем, как я отдаюсь Доминанту по переписке, и печатал ответ, едва попадая по клавишам: «Есть, сэр». «Умничка. Теперь погладь себя. Только бедра, не член», — прислал Влад тут же, наверняка заранее заготовив следующий приказ. Я с длинным выдохом принялся делать все именно так, как мне и сказали, в глубине души считая все, что делает со мной Влад, чистой воды издевательством, но издевательством таким сладким, что от одного тягучего «умничка» из его уст я уже готов кончить.
«Тыльной стороной ладони погладь ствол. Не смей сжимать», — пришло следом, и это, стиснув зубы, я тоже выполнил, не получая ни капли физического удовольствия. Влад, как мужчина, знает, что такая мышиная возня только больше меня дразнит и ничуть не подталкивает к оргазму, но сам факт, что я занимаюсь подобной ерундой лишь по приказу своего Доминанта, знание, что без его указки я не могу ничего, только глухо стонать сквозь сжатые зубы и вымаливать разрешение на более активные действия, работает лучше любого афродизиака. «Сэр, пожалуйста, можно сильнее», — напечатал я, устав ждать следующих указаний. «Нельзя», — ответил Влад просто, и это «нельзя» тоже прострелило молнией в пах. Смазки уже было немерено, член болезненно ныл и требовал более активных прикосновений, но я продолжал лишь легко гладить, зная, что если переступлю дозволенную черту, то за ней меня и правда будет ждать пояс верности, никакое «пожалуйста, не надо» не поможет.
«Сожми яички, покатай в руке. Как ощущения?» — наконец прислал Влад, вдоволь насладившись зеркальной фантазией о моем подчиненном положении и наткнувшись на очевидную нехватку информации. Не хватает ему моего тяжелого дыхания и блестящих от слез глаз по переписке, и даже униженное «пожалуйста» пока было всего одно, но лишь по той причине, что я в таком состоянии и говорить могу с трудом, не то что собирать буквы на клавиатуре в слова. «Очень хочу, сэр, пожалуйста, разрешите», — напечатал я вместо внятного ответа. Невозможно, ежесекундно борясь с искушением, тратить ресурсы еще и на красноречивые описания всего, что со мной творится под его волей. Ощущений уже настолько много, что через край, мне очень нужно, я сдохну, если прямо сейчас не возьмусь за член как следует и не сделаю пару резких фрикций. Спермотоксикоз в моем возрасте — это вообще вредно для здоровья.
«Нельзя. Ты сегодня не кончаешь», — сломал все мои надежды Влад, и я протестующе захныкал, закусив край наволочки, при этом не переставая сжимать яички и потирать у основания. «Ты кончишь только от моей руки, когда получишь свое наказание», — добавил он. Правильно, я должен знать свое место, про мою некрасивую выходку никто не забыл, и мне еще лишь предстоит искупить вину и заслужить долгожданное удовольствие. Но в моменте я готов был на стену лезть и писать сотни «пожалуйста», чтобы Влад наконец снизошел до малюсенькой поблажки. «Обхвати кулаком ствол, сожми немного. Не сильно, только чтобы почувствовать», — пришло следом, и я послушно сжал, чувствуя пульсацию крови в ладони и синхронное биение волн в ушах. Внизу живота скрутился тугой жгут, который с каждым «нельзя» становился все более сжатым, давяще-болезненным, готовым взвиться от любого неосторожного движения и даже вздоха.
«Положи палец на головку, нажми, потри немного», — еще одно сообщение, неумолимо подталкивающее меня к краю. «Пожалуйста, я не могу», — стал молить я, но приказ тут же исполнил. Едва ли я смог бы в таком состоянии сам, без помощи автонабора составить такую длинную фразу, но современные технологии — самая лучшая вещь на свете; только с ними можно общаться со своим Домом осмысленными предложениями в то время как физически способен выдавать только жалобное «м-м-м» и всхлипывания. Каждое движение по гиперчувствительной головке отдавалось искрами в поджавшиеся яички, совсем выключая сознание, заставляя всю кровь мигом отлить от мозга прямиком в пульсирующие вены на члене, еще пуще распаляя болезненное возбуждение. «Все ты можешь, бестолковый капризный мальчишка», — пришло мне в ответ, и я сразу понял, что Влад тоже на пределе.
«Разрешите, пожалуйста, сэр, пожалуйста», — меня опять спас автонабор, услужливая подкидывая после каждого слова такое невозможно длинное, если печатать по буквам, «пожалуйста». На большую вежливость я уже физически был не способен. «Сожми у основания, не кончай», — пришло неутешительное, и я с тихим писком сжал себя, сотрясаясь от волн чего-то непонятного. Это определенно был не оргазм, потому что ни капли спермы не вылилось и член остался неудовлетворенно ныть и требовать разрядки, но как саб я получил полное моральное удовлетворение, потому что смог, удержался и сделал все, чтобы загладить вину перед своим любимым Доминантом. «Я не кончил», — написал я спустя добрые пять минут, когда удалось восстановить дыхание и окончательно смириться с тем, что «нет» — это абсолютно точно значит железобетонное «нет» и нечего попусту ныть.
«А я да. Большое спасибо, ты умничка, мой самый любимый мальчик. Я все еще зол на твою выходку, но сегодняшняя ночь немного расставила все на свои места. Я еще подумаю над твоим наказанием и напишу, когда и как. Теперь спи. Если завтра (то есть уже сегодня) не встанешь на экскурсию или опоздаешь, получишь ремня сверху», — спустя долгие пять минут прислал Влад длиннющее сообщение, читая которое я успел и самодовольно улыбнуться, и умилиться, и испугаться, и в конце концов поморщиться, только представив, что сделает со мной трехчасовой сон перед длинным и насыщенным днем. Но раз Доминант сказал, у меня нет права возмущаться, я уже и так накосячил больше некуда. «Как скажете, сэр. Уже сплю, спокойной ночи», — написал, кайфуя от своего покладистого тона, за что получил милый стикер от Влада с мирно посапывающей на подушке совой.