Во времена их с Ним отпусков Тумрия каждый раз представала восхитительным местом. Над морем светило солнце, как огромный палящий фонарь, но от воды неизменно долетал легкий ароматный бриз, даривший чувство свежести даже женщинам в корсетах и при полном макияже. Деревья стояли торжественные, укутанные в пелену зелени, могучие ели роняли сладкие иголки на песок, напоминавший расплавленное золото, а по сапфирово-синему небу ленивыми тюленями ползли облака, розоватые и воздушные, совсем как сладкая вата. И люди здесь были такие же, загорелые, улыбчивые, пышногрудые, приветливые и добрые, знающие, что обед обеспечен им щедрой природой, а крыша над головой — доброй баронессой.
Кто бы сомневался, что вдову Элисцию в Тумрии встретит проливной дождь?
Ехать пришлось в экипаже — поезд она себе позволить не могла, потому что, сами понимаете, стоило бы ей войти в поезд, даже в полном трауре и по чужому билету, как господа репортеры тут же набились бы в ее купе и замучили вопросами, а потом еще и выпустили бы пару скандальных заголовков в стиле: "Его вдова бежит от общества — признак отчаяния или долгожданное воссоединение с любовником?". Ну и зачем ей это нужно?
Из соображений безопасности она даже приказала снять с экипажа родовой герб — придуманный Его знакомым художником за небольшую сумму денег и никак с самим родом не связанный — и все равно, стоило ей покинуть дом, как какие-то люди принялись цепляться за колеса и оглушительно выкрикивать свои животрепещущие вопросы. Элисция поплотнее задернула штору и вжалась в сидение, надеясь, что ее не смогут сфотографировать через окно; дорожную тряску она вообще переносила очень плохо, а тут еще и разнервничалась до икоты. И остановок на то, чтобы попить воды или сходить в туалет, не предполагалось — любая остановка означала потенциальный риск встречи с репортерами.
Можно сказать, ей повезло; она смогла задремать и пару часов провела в странном состоянии, похожем на транс, где-то между полноценным сном и бодрствованием, то и дело подскакивая на сидении и оглядываясь почти в панике. От такого обращения пострадала прическа и помялось платье; проведя рукой по щеке, она увидела на пальце оставшиеся пятна туши и с ужасом констатировала, что и макияж пришел в негодность, но зато это время прошло заметно быстрее, чем если бы она оставалась в себе. Да и какая уж теперь разница, в каком состоянии прическа и макияж; стоило Элисции заснуть вновь, как ее разбудил раскат грома и стук дождя о крышу, и так стало ясно, что даже если бы она просидела всю дорогу с прямой спиной и без минуты сна, то все равно в нормальном виде бы не добралась. К тому же, крыша экипажа прохудилась, и прямо за шиворот Элисции текла вода. А пересесть нельзя: в сидении напротив сломалась пружина и упиралась сидящей прямо в...
От дождя размокли дороги, явно не рассчитанные на такую влажность, и теперь колеса то и дело увязали в грязи, а лошади спотыкались и пару раз даже падали, отказываясь встать. Элисция слышала грязную ругань кучера и слуги, отлично понимала, какими словами они одаривают ее, свою госпожу, но ей, в мокром отяжелевшем платье и со стреляющей от неудобной позы шеей, хотелось лишь добраться поскорее до дома, даже ценой собственного унижения. Поэтому она молчала, хотя и пыталась уловить из разговоров имена этих мужчин, чтобы по прибытию составить приказ об увольнении для них тоже; прежде всю прислугу в дом набирал Он, поэтому женщин там было крайне мало, но теперь бразды правления взяла она, и ситуация уже скоро изменится. Кардинально изменится. Служанки, горничные, кухарки, может даже кучереи; поскорее бы, ах, поскорее бы!
Только на таких фантазиях и удалось продержаться до конца пути. Дождь к утру слегка ослабел, только изредка еще постукивал по крыше, вырывая из тяжелой дремы, ведь звучало это так, словно внутрь стучался человек. У Элисции разболелось все тело, отекли до состояния прикроватных тумб лодыжки, ломило мышцы в икрах, еще сильнее стреляло в шею, а еще ужасно разнылись живот и голова; она понимала, что полагается привести себя в порядок, поправить волосы и попытаться поймать зеркалом луч утреннего света, чтобы суметь хоть что-то сделать с макияжем, но ее тошнило от одной только мысли о начале бурной деятельности. О Горви, спасибо тебе за поезда, где есть вода и туалеты! А еще, говорят, бывают такие, в которых можно лежать, а не сидеть — о Горви, как же хочется полежать!
Экипаж остановился, скрипнув и как будто выдохнув с облегчением. Слуга тут же отворил перед Элисцией дверь; у него был взъерошенный и усталый вид, одежда потемнела от воды, а на животе растекалось пятно от пролитого вина, и тем не менее, при виде своей госпожи он позволил себе радостно хохотнуть — козлина!
— Прибыли в Тумрию, — широко улыбнувшись, заявил он. — Вы очаровательны, как никогда, миледи.
Элисция рукой вцепилась в створку двери экипажа, прицелилась и спрыгнула ровно ему на правую ногу; мужчина взвыл от боли, а она кинула в него презрительное "осторожнее!" и с гордым видом пошла к дому.
За год, прошедший с их последнего отпуска, ничего здесь не изменилось. Дом стоял близко к каменной лестнице, так что экипаж пришлось парковать у ее подножия, но пара ступенек уже не казалась серьезным вызовом. Окруженный узенькой полоской палисадника, дом взирал с одинаковым величием и на море, и на остальной город; он был когда-то белый, но от времени камень пожелтел, только на северной стороне стена еще немножечко белела. Розы палисадника тесно подступали к двустворчатой двери, раскрашенной в темно-бордовый цвет; сразу над этой дверью топорщился балкон, тоже усыпанный розами, на котором Он любил почитывать корреспонденцию, по бокам подслеповато глядели широкие окна, снабженные бордовыми деревянными ставнями, очень полезными в часы полуденного зноя. Крыша была совсем плоской, и вообще весь дом имел бы форму идеального прямоугольника, если бы не маленький округлый выступ с левой стороны, так сказать, полубашня; в этой круглой части дома располагались библиотека и астрономическая комната, обычно пустовавшие, но Элисция любила проводить там время, потому что ей странным образом нравилось находиться в помещении без единого угла. А еще с крошечного балкончика, выходившего из астрономической комнаты, открывался самый прекрасный вид на море — с переднего-то балкона виден был скорее город и тонкая зеленая полоска вдалеке, за домами.
— Помочь вам подняться, миледи? — предложил слуга, но Элисция его то ли не расслышала, то ли не поняла, подхватила запахшие сыростью юбки и взлетела по ступеням с легкостью, которую не ожидаешь от дамы, перенесшей такую дорогу.
Пьянящий запах роз вскружил голову — или это все-таки усталость? — и она, по сути, упала на руки экономки, выглянувшей из дверей.
— А я-то думаю, — произнесла та, вцепившись в стиснутую корсетом талию миледи, — что за лошади там изоржались? А это вы. Что ж вы не написали, что приедете? Мы и комнаты не готовили.
"Дворецкий, мерзкий старикашка", — подумала Элисция, — "и ведь ничего ему в вину не вменишь, сама не приказывала написать!".
— Ничего, — произнесла она, позволяя себе и дальше спокойно лежать на сильных руках этой женщины, — начните готовить сейчас. Мне все равно еще нужно принять ванну и поесть — я не ела со вчерашнего утра...
Экономка сочувственно покачала головой и повела миледи в дом.
Как же все здесь было иначе, ну, по-другому! Не как в Хрустальной, понимаете? Никаких пузатых слуг или перепуганных до полусмерти бледных служанок; по дому расхаживали крепкие смуглые барышни, улыбавшиеся при виде госпожи так, как если бы она была их давней подругой. Экономка со всеми обращалась как с собственными дочерями; непостижимым образом ее толстенные, без преувеличений, похожие на сардельки пальцы вытащили из волос Элисции все шпильки и заколки за считанные секунды, а затем она и вовсе позволила себе коснуться головы миледи и промассировать ей кожу, отчего миледи даже застонала.
— Зачем же вы на экипаже? — спросила экономка по-свойски. — На поезде лучше.
Элисция вздрогнула — неужели они здесь не знают, что Он умер? — но экономка тут же добавила:
— Наверное, после кончины хозяина вам совсем прохода не дают, да?
Захотелось упасть этой женщине на грудь и остаться там навсегда, до самой смерти; но тут открылись двери в ванную комнату, и румяная служанка провозгласила, что ванна готова.
— Вам повезло, миледи, — обратилась она к Элисции, — что вы приехали в банный день, и у нас заранее все было подготовлено для купания.
Единственной причиной, почему Элисция не умерла прямо в этот момент от счастья, была ее будущая книга — дело, которое она собиралась закончить во что бы то ни стало.
***
Тумрия, золотая, жаркая Тумрия! Как же ты прекрасна! Как хороша!
Дождь совсем успокоился, и по настоянию Элисции на балкон полубашни вынесли столик и стулья из астрономической комнаты. Слуги, ехавшие на поезде, уже добрались, но им пока было приказано миледи не мешать; чистая, выспавшаяся, отдохнувшая, она позволила себе присесть за завтрак в компании экономки, и сперва съела три подряд круассана, не замечая даже, что ест, а затем решилась все же приступить к расспросам — экономка, кажется, все про всех должна была знать.
— Ах, как же хорошо здесь!
Не робея перед госпожой, женщина отпивала кофе с молоком из хозяйского сервиза и покачивала в воздухе ногой в коричневом чулке.
— Я всегда говорила: на что сдалась молодым эта Хрустальная? — покивала она. — Вот Тумрия, тут воздух, тут простор, фрукты, здоровье! А город? Да какая в нем прелесть? Вот и наша баронесса тоже, столько лет прожила в городе. Уезжала — ну просто прелесть! Ангел! Чудо! А вернулась — почти призрак...
Элисция мысленно дала себе обещание разыскать встречи с этой баронессой, но в списке планов это дело, конечно же, оказалось ближе к самому концу.
— Послушайте, — она даже позволила себе немного ее перебить, а то речь экономки уже перекинулась на альтернативные методы лечения малокровия и экземы, — а вы всех жителей города знаете?
Женщина задумалась, сделала еще два больших глотка кофе и взяла с тарелки круассан, который Элисция собиралась съесть следующим.
— Пожалуй, если и не совсем, то почти всех уж точно, — произнесла она, разламывая круассан на две половинки и отдавая одну миледи. — Я все-таки уже пятьдесят лет живу в Тумрии... и раньше я была танцовщицей! Вы не знали?
— Мы не знали, — с набитым ртом ответила Элисция.
— Я так хорошо танцевала! На всех свадьбах, именинах и так далее меня хотели видеть. Так что да — я знаю, в принципе, всех жителей, разве что за исключением недавно приехавших. Но почему вы спросили?
— Почему вы перестали танцевать? — вместо ответа спросила она; ей показалось, что сразу перейти к сути дела будет как-то неправильно.
— Забеременела и родила, — спокойно ответила экономка. — И так пять раз подряд. Там уж не до танцев становится...
— Да уж, — потянула Элисция, — после такого и правда не попляшешь.
Сама она так и не познала "счастье" материнства, чему теперь тайно радовалась; все субботние ночи заканчивались в худшем случае легким недомоганием и кровью, а в лучшем — ночными кошмарами.
— Так что если вы, миледи, хотите спросить у меня о ком-то из города, — с намеком произнесла экономка, — то спрашивайте, не стесняйтесь.
Элисция спохватилась, вынула из кармана платья фотографию Амедее, осторожно развернула и выложила на стол — дождь, к счастью, почти не подпортил снимка, лишь слегка взволновал его края. Экономка наклонилась и взглянула на лицо рыжей женщины сперва как будто удивленно, но почти сразу сменила выражение удивления на глубочайшее удовлетворение и даже улыбку.
— Да, — произнесла она таинственно, — конечно. Я должна была догадаться.
— Так вы знаете, кто это?
— Как же не знать? Леди Америс, Его первая жена.
Хотя Элисция любила эту большую шумную даму от всего сердца, обожала за ее доброту и материнскую ласку, но в этот момент она так воспылала гневом, что даже допустила мысль о новом приказе к увольнению, на этот раз касающемся экономки дома в Тумрии. Выгнать на мороз, как шавку — за ложь!
— И ты мне не говорила! И никто мне ничего не говорил!
— Миледи, — она наверняка чувствовала ярость, которой пылала ее госпожа, но ни капельки не испугалась — или не подала виду. — Как будто бы разговор о предыдущей хозяйке дома — не то, что станешь заводить с новой барышней.
— Нет, об этом нужно было мне сказать!
— Да? Так и вижу: приезжаете вы с Ним на летний отдых в первый раз, Он говорит: "Вот ваша новая госпожа". А мы такие: "М-м, а предыдущая-то куда делась?". Или лучше: вы раздаете приказы, живете спокойно свою жизнь, и тут кто-то из нас такая: "А вы знаете, миледи, что на этой постели раньше спала другая женщина?". Ну, и как бы вы это восприняли? Выцарапали бы мне на месте только один глаз или сразу оба?
— Ну ладно, — Элисции пришлось признать ее правоту, хотя это признание было горьким. — Ну допустим. Но лгать!..
— Да мы не лгали! Мы все ждали, что вы заметите, спросите. Хотя бы захотите узнать, где Он пропадает целыми днями. Но вы не спрашивали... вы жили, радовались, наслаждались. И мы не стали сами к вам с этим лезть; мы даже сами были рады, что леди Америс живет поблизости и может принимать Его каждый день, потому что только когда Он выходил за дверь, в вас просыпалась жизнь.
Пожалуй, в ее словах была доля правды, и немаленькая. Каждое утро, встречая мужа за завтраком, Элисция сидела как на иголках, поглядывала на настенные часы и с нетерпением дожидалась минуты, когда Он отправится за вдохновением. И это сейчас, когда Он был мертв с концами и навечно, она могла изображать ревность и злиться, потому что была вдовой, владела деньгами и могла в своей памяти воскрешать только идеализированный Его образ. Тогда же, рядом с настоящим, живым, чавкающим и вонючим мужем, она, услышав, что он идет к бывшей жене, не просто отпустила бы его с легким сердцем, но еще и пирожков дала бы в дорогу — лишь бы он подзадержался там и не вернулся домой к субботе!
— Что ж... я... ну, ладно, — Элисция махнула рукой в воздухе и спугнула этим птичку, пытавшуюся стащить крошки выпечки с тарелки. — Допустим, ты права.
— Ну конечно, миледи, я всегда...
— Но сейчас я хочу эту Америс найти. Где она живет?
Экономка поджала губы и пристально уставилась Элисции в лицо. Можно было заметить, как эта женщина переживает тяжелую внутреннюю борьбу; ясно, что она любила свою предыдущую хозяйку и не хотела, чтобы обезумевшая от утраты новая жена набросилась на мнимую соперницу и вырвала ей все волосы. Или же у Элисции чисто финансовые мотивы? Что, если она не хочет отдавать часть наследства предыдущей жене и попытается устроить несчастный случай? Или будет шантажировать? Или Горви знает, что еще придет в голову этой взбалмошной миледи...
Интересно, считают ли ее и в самом деле такой взбалмошной?
— Я собираюсь написать о Нем книгу, — пояснила Элисция, когда пауза уж слишком затянулась. — И для этого мне нужно узнать о Нем побольше. Кто расскажет мне о периоде его первого брака, если не Амедее?
— А я не знала, что вы умеете писать... в смысле, что вы пишете. В смысле, что я ни разу не видела вас с пером, — экономка почесала в затылке и посмотрела на небо, как будто там как раз набежало облако с ответами на неудобные вопросы. — Понимаете, миледи. Это мы зовем ее первой женой, потому что леди жила в доме на правах хозяйки; на самом-то деле свадьбы не было.
— Ого! Не было? — честно удивилась Элисция. — Так что же, они просто жили под одной крышей? Она просто всем распоряжалась? А потом просто — тук-тук! — появилась я и стала Его женой?
Женщина кивнула, мол, именно так все и было. Элисция обычно не сильно волновалась о чувствах других людей — ха-ха, чувства! — но тут вдруг сумела представить себя на месте этой Амедее и невольно испытала укол вины и жалости. Она ведь еще и явно не юна, Амедее, можно даже сказать, стара по женским меркам; и вот так, лучшие свои годы потратить на окучивание одного мужчины, чтобы в итоге он женился на шестнадцатилетней простушке из пансиона, а тебя за порог...
— О, бедная девушка, — вслух посетовала она. — Какая ужасная судьба! Теперь я точно хочу с ней поговорить. Может, я смогу чем-то помочь... деньгами... добрым словом...
— Денег не надо: насколько мне известно, Он выписал ей регулярную пенсию до конца ее дней, — успокоила ее экономка, видимо, окончательно убедившись в чистых намерениях Элисции. — Да и доброе слово не факт, что нужно — все любят леди Америс.
— Если она так мила и популярна, — Элисция сощурилась, почувствовав, что поймала собеседницу на лжи, — то как так вышло, что я ни разу не встречала ее в городе? Ни у моря, ни в ресторане?
— Так ведь она не ходит почти! — воскликнула экономка таким тоном, словно удивлялась, как это миледи может не знать столь очевидных фактов. — Хромает с самого детства. Если и покидает дом, то только ради посещения врачей... а в летнее время вообще старается даже окна не открывать — не любит зной.
Элисция еще ярче представила себе образ Амедее и вдвойне убедилась в своих чувствах на ее счет. Бедное создание! Муж ее бросил, Горви обошелся так жестоко, лишив самого необходимого для женщины — красоты и здоровья. Она вспомнила усталые черные глаза, смотревшие с фотографии; это были глаза женщины, повидавшей слишком много зла, с самого рождения вынужденной бороться с жестокостью окружающего мира...
— Дай мне ее адрес, — почти потребовала Элисция, — я хочу встретиться и расспросить ее как следует.
— Что ж, если вы по-доброму, то я дам, отчего не дать-то, — решила экономка. — Тут и идти-то далеко не надо; от нашего порога ровно тридцать ступеней вверх, и нужен вам дом с нарисованной над дверью золотой рыбкой. Только надеюсь, вы и в самом деле с добрыми намерениями идете...
Стоило, наверное, обидеться на эти сомнения и потребовать, чтобы экономка открыто признала ее выдающуюся доброту и чистоту помыслов; но Элисция только пожала плечами и забрала фотографию.
Значит, тридцать ступеней и золотая рыбка.