В глубине души она надеялась, что дом окажется жалкий и страшный. Не мог же Он и в самом деле выписать ей содержание достаточное, чтобы хромая бывшая смогла жить во дворце!
Своего рода утешением стало то, что здание оказалось одноэтажным — по крайней мере красивого вида из окон затворнице не видать! Дом был белым, как нагретый на солнце песок, а ставни на нем выкрасили в небесно-синий цвет, и даже грязно-песочная черепица крыши не портила вида. Над дверью чей-то ловкой рукой была нарисована золотая рыбка, плескавшаяся в волнах моря; Элисция помнила, что уже несколько раз проходила мимо этого места и даже обсуждала с кем-то из подруг появление такого необычного символа на белоснежной свежей кладке. Какой же дурой она была! Ведь пару раз, кажется, даже позволила себе остановиться и полюбоваться рисунком — и Амедее смотрела на нее через щелку в синих ставнях и посмеивалась?!
Разозлившись чуть сильнее, чем ситуация того заслуживала, Элисция бросилась к дверям и несколько раз ударила по ним кулаком, не щадя рук. Ответом оказалась тишина, раздражающая и сводящая с ума; она уже хотела ударить еще раз да еще и ногой пнуть, но вспомнила, что хозяйка дома — хромоножка, и ей может понадобиться чуть больше времени, чтобы добраться до двери и открыть.
И это предположение оказалось верным: где-то через три четверти всего запаса терпения Элисции за дверью все-таки раздался шум, звуки неровных шагов, голос, и в двери открылся маленький проем, в котором показались глаза. Эти глаза невозможно было не узнать — настолько черные, настолько глубокие и невозможно усталые они были...
— Кто? — спросил спокойный голос, и Элисция почему-то разозлилась: ей чудилось, что Амедее точно должна знать свою соперницу в лицо.
— Открывай, — очень невежливо потребовала она, — есть разговор.
— Я тебя и так прекрасно слышу, — парировала Амедее так же спокойно. — Пришла поговорить — говори.
Возмущение захватило Элисцию с головой; просто невозможно оказалось сжиться с мыслью, что бывшая спутница ее мужа, уродливая, хромая и престарелая, может позволить себе вот так разговаривать с убитой горем законной вдовой! Можно сказать, с лучшей, более признанной и любимой версией самой себя!
Но нет, нужно прикусить язык и сдержать весь рвущийся наружу яд! В конце концов, это Элисции кое-что здесь нужно разузнать, это она сама пришла к Амедее, как к золотой рыбке, способной исполнить любое желание; если они сейчас разругаются, то вряд ли ей удастся накопать какие-нибудь интересные факты для книги. Да что там интересные? Хоть какие-нибудь факты...
— Я Элисция, — представилась она, стараясь звучать спокойно и немножечко даже дружелюбно. — Его жена.
— О, — почти равнодушно отозвалась Амедее, но все же прозвучало в ее голосе легкое удивление, и Элисция вцепилась в это удивление зубами.
— Я пришла поговорить с вами, — резко перейдя на вежливое обращение, продолжила она. — Обсудить, как теперь мы обе устроимся...
— Здесь нечего обсуждать: я вполне довольна тем, что имею, а у тебя нет власти, чтобы у меня это отнять.
Надо же, какая уверенность! Элисция даже будучи законной женой никогда не стояла на ногах так твердо, как эта хромая приживалка!
Что ж, видимо, придется зайти прямо.
— А еще... я пишу о Нем книгу, — произнесла она, невольно раскрасневшись, как девочка. — И хотела бы задать вам пару вопросов...
Амедее замерла на пол мгновения, прямо глядя на Элисцию. Затем щелка в двери закрылась, и бедняжка Элисция издала одно отчаянное "ах!", но в следующее мгновение щелкнул замок, и дверь отворилась перед ней полностью. Амедее стояла в одной ночной сорочке и воздушном красном халате, наброшенном на плечи, хотя время уже шло к ужину. Рыжие волосы у нее были собраны под чепец, из-под которого выбилось несколько поблёскивающих от седины прядей, а лицо оказалось точь-в-точь такое же, как на фотографии из альбома, словно и не прошло по меньшей мере девять лет с того дня, когда она была снята. Разве что на фигуре течение времени все-таки отразилось: Амедее со снимка была заметно стройнее, а у этой живот выпирал даже несмотря на струящиеся складки легкой ткани.
— Спасибо, — искренне выдохнула Элисция, входя на порог. — Спасибо, что впустили.
— Если честно, ни за что бы не подумала, что ты Его жена, — ответила та, запирая дверь. — Вся в красном.
В прихожей стояло мутноватое тяжелое зеркало, окруженное оправой в виде металлических переплетенных лилий; в этом зеркале Элисция увидела свое отражение и невольно залюбовалась кроваво-алым платьем, с россыпью маленьких шелковых роз на воздушных рукавах и черным поясом с крупным бантом, подчеркнувшим выгодно ее талию.
— Подумала, что никто ведь не знает о моем прибытии в Тумрию, — произнесла она, поправляя кружево на декольте. — А я так устала от черного!
— Не сильно-то ты скорбишь, — заметила Амедее. — А Он-то говорил, что ты тапочки теряешь от того, как влюблена.
Элисция едва не упала прямо на зеркало.
— Он так сказал?! Безумец!
И Амедее неожиданно развеселилась от этого ответа, заулыбалась заразительно:
— Безумец — я тоже так считаю! Выпьешь кофе?
Время все-таки шло к ужину, и для кофе как будто было уже поздновато; но Элисция побоялась обидеть даму отказом, кивнула и постаралась выглядеть при этом кивке очаровательно. Немного флирта никогда не повредит, даже если имеешь дело с другой женщиной!
Амедее двинулась в соседнее помещение, знаком позвав Элисцию за собой. Теперь стало заметно, что на ногах у хозяйки была довольно своеобразная обувь: тапочки, один из которых был на плоской подошве, а вот второй — на заметном каблуке, и это позволяло Амедее идти почти уверенно, пусть и немного отрывисто. Элисция никогда прежде не видела людей с такой особенностью и теперь поймала себя на том, что специально идет чуть позади и открыто пялится на эти ноги; покраснев, она выпрямилась и уставилась в затылок Амедее, но та тут же обернулась и задорно подмигнула:
— Ты мне взглядом пятку прямо-таки прожгла, подруга.
— Изви... извините, — промямлила Элисция. — У вас просто такая необычная домашняя обувь! Где вы купили?
Золотая рыбка не проглотила наскоро подобранную наживку; Амедее рассмеялась в голос и весело осадила гостью:
— Тебе такие ни к чему.
Они вошли в кухню, совмещенную со столовой, все-таки это был маленький домик. Элисция сразу заметила кружевные шторы, украшавшие высокое и узкое окно, стол, в центре которого стояла изумрудная стеклянная ваза, наполненная свежими фруктами, и рабочую зону, где над кухонным столом на каменной стене искусной рукой какого-то художника было нарисовано целое поле с сочными красными маками.
— Красиво, — искренне призналась Элисция. — Вы рисуете?
— Что-что? Нет-нет, — ответила Амедее, наклоняясь, чтобы развести огонь в дровяной плите. — Роспись, если ты о ней, это работа одной моей подруги.
— Талантливая у вас подруга.
— Да упокой Горви ее душу.
— Ой, я не знала...
Амедее никак на это не ответила; с полки она достала турку для варки кофе, золотисто-медную, покрытую сложной сетью цветочных узоров, и наполнила ее водой из старомодного крана, ручки которого были выполнены в форме двух маленьких хризантем. Впору было подивиться, что домовым знаком оказалась именно рыба, а не цветок какой-нибудь!
— Что ты стоишь? Садись.
Элисция спохватилась и уселась на ближайший стул, благопристойно сложив руки на коленях. Пару мгновений они обе молчали, только щелканье дров нарушало тишину; затем Амедее поставила турку на нагревшуюся плиту, развернулась и уставилась на гостью, скрестив руки на груди.
— Итак, — начала она, — сколько у тебя уже готово?
— Чего?
— Страниц.
— Каких страниц?
Амедее недоуменно приподняла брови и даже не сразу ответила:
— Твоей книги о Нем.
— А, — спохватилась Элисция. Она чувствовала, что щеки заливаются краской, и принялась беспорядочно дергать себя за выбившиеся из прически пряди, как будто легкая боль могла отогнать смущение, — знаете, я предпочитаю сначала собрать весь материал, а потом как начать писать! Чтобы все в один присест закончить! Вот так.
— Ясно, — Амедее криво усмехнулась, как будто большего бреда в жизни не слышала. — Плохая из тебя лгунья.
Элисцию это заявление задело до глубины души — она считала себя просто мастерицей лжи! Но перед Амедее обиду показывать не стоило.
— Да, вот такая вот я, — неловко хихикнула она. — Искренняя душонка!
Амадее опять чему-то рассмеялась и опустила руки, но почти сразу же снова скрестила.
— Я полагаю, что не от хорошей жизни ты решилась взяться за эту книгу.
— Ну-у, как вам сказать, — замялась Элисция. — Если честно, расходы на похороны...
— О, я читала — двести человек гостей! И это только приглашенных!
— Еще траурные наряды, — теперь Элисции было стыдно, что она оделась в красное! — Содержание дома, опять же, все такое...
— Одной книгой ты бы все это не покрыла, — Амедее шагнула ближе к столу. — Даже если тираж трижды переиздадут, то...
— Мне бы только рассчитаться с долгами, — перебила ее Элисция. — С долгами рассчитаться, а потом я соберусь и со всем своим двором уеду куда-нибудь... Вот, в Тумрию, например! Или на свою родину — там тоже неплохо.
— "Со всем своим двором"! — передразнила ее Амедее, и Элисция чуть не задохнулась от ярости. — Ты кто, дворянка? Герцогиня? Передо мной-то хвост можешь не пушить, я знаю прекрасно, что у тебя ни роду, ни...
Из-за спины Амедее послышалось угрожающее, возмущенное шипение: кофе перетек за край турки и густой темной пеной хлынул на плиту. Ахнув, Амедее бросилась на помощь, но от слишком резкого движения с ее короткой ноги слетел тапочек; Элисция не стала терять времени, фурией набросилась на плиту и схватила турку прямо голой рукой. Металл обжег пальцы, но зато катастрофа была остановлена на половине.
— Ох, — выдохнула Амедее, — спасибо. Там хоть что-то осталось?
— Осталось, — сквозь зубы рыкнула Элисция, проглотив так просившееся на язык окончание фразы: "достаточно, чтобы тебя в нем утопить". — Тряпка где?
— Какая тряпка? — недоумевала Амедее.
— Муженька твоего и своего в виду имею! — разозлилась Элисция. — Тряпка для плиты, чтобы это все отмыть, пока не засохло!
Амедее растерянно указала на кусок материи, лежавший рядом с раковиной; Элисция вцепилась в него, по незнанию не смочив водой, и добрых пять минут так яростно оттирала пригоревший кофе, что даже шелковые розочки с ее рукавов едва не оторвались от натуги.
— Я несколько удивлена, — призналась Амедее, присаживаясь на стул. — Ты как будто не создаешь впечатление женщины, способной в такой ситуации взять тряпку, а не позвать слугу.
Элисция замерла и растерянно уставилась на свои руки; в самом деле, что это на нее нашло? Она раньше и слова-то такого не знала, "тряпка", а тут вдруг...
С другой стороны, это можно обратить в свою пользу.
— Я вообще полна сюрпризов!
Но мрачный, тяжелый взгляд женщины загубил на корню ненужное кокетство.
— А что? Я только девять лет провела в этом вашем высшем обществе, — заявила она в свое оправдание. — До этого-то был пансион, а нас там заставляли всякие дела... делать... дельные.
— Может ты и кофе нам нальешь? — поинтересовалась Амедее, одним взглядом сообщая, что ни за что не купится на такую ложь.
— А может и налью!..
Они сели друг напротив друга, освещенные какой-то особенной, возвышенной красотой полутемного помещения и немножечко общим прошлым. Кофе был разлит по маленьким трогательно-белым чашечкам, украшенным крошечными цветочками незабудок; в этом сине-белоснежном зефире чернота напитка выглядела чрезмерно темной и как будто даже пугающей, и собственное отражение, мелькавшее на черной поверхности, бросало на мир взволнованные взгляды.
— Значит, книга.
— Клянусь, я хочу выплатить долги и уехать, — и какой смысл был теперь во лжи? Во-первых, правда уже звучала; во-вторых, пристальный взгляд Амедее вырывал правду из самого сердца. — Домой или в Тумрию... словом, куда-нибудь... Подальше от Хрустальной; признаться, я так и не сумела привыкнуть к обеденно-бальному ритму жизни.
Амедее засмеялась; по поверхности черного кофе пробежала веселая рябь.
— Это ты красиво сказала: обеденно-бальный!
— Видите, какой у меня богатый слог!
— Послушай, девочка, ты ведь даже не представляешь, что это такое — написать книгу, — строго, как будто отчитывая ее, заявила Амедее. — Написать книгу! Это не просто сесть и набросать на бумагу пару шуток. Это много работы, часы редактуры, перечитывания, поправок...
— А вам откуда это известно?
— Есть личный опыт, — немного нехотя ответила Амедее. — В общем, вот. Я с радостью предоставлю тебе письма, что у меня от Него остались, отвечу на все вопросы, но радость моя будет немного злобной: я более чем уверена, что ты окончательно разоришься прежде, чем сможешь все эти документы прочесть и переписать...
Сердце кольнула обида, задрожали руки — глубина этой обиды удивила даже саму Элисцию. Как будто было что-то особенно болезненное в упреках, исходивших от хромоногой рыжей женщины...
— Вы зачем меня обижаете?
— Обижаю? Вы посмотрите на нее! — фыркнула Амедее, но затем замолчала. Женщины уставились друг на друга, и пускай в комнате стояла тишина, в руках стыл кофе, а полутьма дарила нежную романтику атмосфере, но даже сторонняя наблюдательница уловила бы, что между хозяйкой дома и гостьей велась ожесточенная молчаливая борьба. Кто первая уступит, кто отведет глаза — та проиграла.
— Ладно, — Элисция до такой степени не ожидала, что Амедее заговорит первой, что даже вздрогнула от неожиданности. — Ладно, Элисция. Я тебе помогу. Не думай только, что я какая-то там благодетельница или что-то в этом роде! За свою помощь я потребую услугу.
— Поможете написать книгу? — робко уточнила та, ведь уловила ранее, что Амедее в этом ремесле разбиралась; но та покачала головой.
— А вот и нет. Кое-что лучшее, куда лучшее! Так вышло, что у меня на руках осел один из Его романов. Неизданный Его роман. Никто никогда не видел этот текст, но поверь мне, любой исследователь подтвердит, что работа написана Его рукой. Он оставил мне эту книгу когда-то давно, еще до вашей свадьбы. Хотел издать, но был слишком занят вашим медовым месяцем. А потом и позабыл...
Элисция сидела как на иголках, царапала ногтями столешницу и не могла поверить своему счастью. Неизданный Его роман! Еще один Его роман! Это просто великолепно! Только представьте себе заголовки, господа журналисты: "Возвращение легенды! Сокровище, найденное в закромах Тумрии, последний шедевр великого маэстро!". С ума сойти!
— Представь себе эти заголовки, — улыбнулась Амедее. — "Возвращение легенды! Сокровище Тумрии! Последний шедевр...".
— Вы читаете мои мысли, Амедее!
— И это гораздо лучше биографического труда. Жена написала о Нем книгу; это мило, но что она из себя представляет, эта жена? Может она плохо пишет? Может она и вовсе с Ним не близка, не зря же ей не было посвящено ни одной книги? Сомнительное предприятие, этот ее романчик. А вот Его последнее произведение — это звучит достойно!
— И вы отдадите мне его? Отдадите, а не издадите сами?!
— Ну что сказать? Я и планировала, может быть, подзаработать на этом тексте, однако же мне, хромоножке, много и не нужно. У меня есть дом и пенсия, а к большим богатствам я не стремлюсь. Ты, честолюбица, дело другое...
Вообще Элисция даже в припадке самого яростного самокопания не смогла бы наградить себя таким эпитетом. Богатство и слава интересовали ее, может, не в последнюю, но максимум в третью очередь. В юности она лелеяла фантазии о том, что будет жить с какой-нибудь девушкой — конечно же, подругой или сестрой в глазах общества — в каком-нибудь тихом и уютном месте. Среди ее подружек по пансиону даже была одна, согласная разделить эти фантазии, и они уже даже выбрали себе подходящий домик — нашли его на страницах толстого каталога недвижимости, выставленной на продажу в окрестностях Хрустальной. Но затем Элисции пришлось выйти замуж, а та подружка, кажется, устроилась в гувернантки или учительницы, со дня свадьбы с Ним они не обменялись ни единым письмом. В Хрустальной Элисция в самом деле жила на широкую ногу, как будто существовало такое количество драгоценных платьев, каким можно было бы заполнить пустоту в душе; но теперь Он умер, Хрустальная осталась позади, и старые фантазии воскресли в душе с новой силой. Маленький дом у ручья, льняное платье, по утрам пить кофе на веранде и собственноручно подметать крыльцо...
— Да, я честолюбива, — подтвердила она. Пускай Амедее думает о ней, что хочет, лишь бы в итоге согласилась помочь! — Такая уж уродилась. Так, я могу получить свой роман?
— Так, а я разве не сказала, что потребую обратную услугу?
Картинка деревенской пасторали лопнула и как будто осыпала Элисцию осколками. Она была готова на многое ради своей цели, ради денег, так необходимых; но были и вещи, на которые она не пошла бы ни за что, пусть бы Амедее предложила ей тысячу неизданных романов. И перед глазами немедленно возник образ Амедее, с растрепанными рыжими волосами, извивающимися, словно змеи, с длинным змеиным языком, повисшим между губ, и ее шипящий голос произнес прямо на ухо:
— Отдай мне свои ловкие ножки, девочка, навеки отдай свои ножки!
— Не паникуй раньше времени, Элисция, — то ли посоветовала, то ли приказала Амедее. — Ничего ужасающего, из-за чего можно было бы так бледнеть, я не попрошу. Мне всего лишь нужно... немного твоего внимания.
— Внимания? — недоуменно переспросила Элисция.
— Дом почти пришел в упадок, а я больна и немолода, — почти с болью в голосе произнесла Амедее. — У меня нет сил бегать по комнатам с пипидастром и смахивать паутину. У меня нет сил даже дойти до моря, чтобы насладиться его бризом... пока Он был жив, Он хотя бы изредка приезжал меня навестить. Теперь же, как видишь, я осталась одна, совершенно одна... Побудь немного рядом, Элисция, приберись здесь и пообещай хотя бы иногда меня навещать — и будет тебе твой роман.
— Вообще-то я подумывала о переезде в Тумрию, — в третий раз повторила Элисция, дивясь тому, что эта новость никак не трогала Амедее. — Если бы я жила по соседству, мы могли бы часто видеться.
— Это правда, — кивнула та. — Только вряд ли тебе, красотке, захочется часто встречаться со старой хромой дамой... без принуждения.
— Вы сильно преувеличиваете, — возразила Элисция. — Во-первых, не такая уж вы и старая. Может показаться из-за седины и морщин, но... Спорю, вам нет и тридцати!
Амедее вздохнула, затем откинулась на спинку стула и запрокинула голову, как будто пытаясь разглядеть на потолке подсказку о своем возрасте.
— Может быть, — признала она наконец, и Элисция неожиданно воспарила. — А во-вторых?
— А что во-вторых?
— Да ты сказала: во-первых...
Элисция захихикала и вскочила на ноги, взмахнув юбками. Когда она пришла в этот дом, то чувствовала себя мышью, явившейся на званый обед к змее. Загадочная, пугающая Амедее как будто обладала какой-то противоестественной властью над ней; в ее руках была возможность пустить соперницу по миру, за ней было преимущество Его любви, преимущество знания об Элисции, в то время как сама Элисция о леди Америс даже не слышала. Но за время разговора ситуация перевернулась на сто восемьдесят градусов; за Элисцией теперь было преимущество физического здоровья и деятельного характера, а Амедее вдруг приоткрыла то, кем являлась на самом деле: уставшей от своего недуга и одинокой женщиной. И Элисции показалось, что сейчас самый лучший момент, чтобы уйти; уйти, пока расстановка сил не совершила очередной поворот.
— Ты уходишь, — мрачно констатировала Амедее. — Передумала?
— Ну вы посмотрите на меня, — Элисция обвела рукой свое алое платье с розочками, — разве это подходящий убор для уборки? Конечно нет!
— Убор для уборки — опять ты интересно сказала...
— Я завтра заявлюсь, — улыбалась Элисция. — Приду рано, принесу еды и пипидастр. Только вот узнаю, что это такое... но обязательно принесу!
— Обидишься, если я не стану тебя провожать? — уточнила Амедее, указывая на свою короткую ногу. Элисция засмеялась и заверила ее, что найдет выход, можно даже на него не указывать; уходя, она бросила последний взгляд на хозяйку цветочного домика, и даже подивилась тому, какое мрачное и жалкое зрелище являла собой Амедее. Согнувшаяся под тяжестью мира, она сидела за пустым столом, посреди которого возвышалась наполненная фруктами ваза; и хотя стол был пуст, на нем стояла кофейная пара с крошечными синими незабудками, и одинокая женщина смотрела на чашку, стоявшую напротив нее, тихо и долго смотрела, не сходя с места. Элисции подумалось, что пускай бы даже не было романа, она, наверное, все равно вернулась бы в этот дом; она, может быть, даже прямо сейчас никуда не ушла, а развернулась бы, села обратно на свое место и болтала без умолку до тех пор, пока у Амедее уши бы не свернулись в трубочку, пока она не устала бы от компании настолько, чтобы ей больше никогда и в голову не пришло сидеть вот так печально за пустым столом, сервированным для двоих. Но Элисция этого не сделала; в последний момент она вдруг вспомнила, что эта мрачная дама — бывшая жена ее мужа, с которой он, вероятно, изменял ей на протяжении всего брака, ради которой ездил в Тумрию каждое лето и которой доверял даже больше сокровенного, чем законной жене. И не то чтобы это сокровенное ее интересовало хотя бы немножечко; просто в самой идее наличия второй жены таилось нечто унизительное, что-то такое, из-за чего Элисции полагалось злиться. И она покорно разозлилась, вырвала из души едва-едва теплившийся огонек гнева и попыталась раздуть как можно сильнее; душный вечер проглотил ее, словно огнедышащий дракон, и странным образом укрепил решимость вернуться.