4 года назад.
Юнги неуютно топчется по влажной траве, чувствуя, как в ботинки всё же начало затекать несмотря на то, что он всё ещё стоит под зонтом. Фэй на его плече тихо всхлипывает, утыкаясь взглядом в зияющую дыру в земле. Пусть поплачет, ей-то он ничего плохого не сделал.
Священник у края дыры говорит что-то о всепрощении и принятии, о выполненном предназначении и отпущении грехов. Знал бы он, что если начнёт сейчас отпускать грехи всех собравшихся здесь — и через десять лет не управится.
Юнги гипнотизирует взглядом крышку гроба. Он настоял на том, чтобы гроб оставался открытым до самого конца. Его воля — он бы похоронил его прямо вот так, с открытой крышкой, потому что всё ещё не до конца может поверить в происходящее. И ему критически необходимо знать, что сегодня он похоронит именно этого человека. Никакой ошибки не должно быть.
Панихида растягивается, потому что к речи священника присоединяются другие собравшиеся. Они вспоминают добрые деяния — как только вообще смогли такие отыскать, — рассказывают о прошлом, так или иначе связывающим их с этим человеком. Юнги неинтересно, он закуривает прямо тут, стоя у края могилы, но для этого приходится отпустить либо зонт, либо сестру, и он выбирает второе. Фэй, кажется, и вовсе не замечает, поглощённая собственным горем, но прекрасно видит, как Юнги стряхивает сигаретный пепел прямо туда, в дыру, и одаривает брата возмущённым взглядом.
Ему только и остаётся, что пожать плечами, а потом в его личное пространство врывается Чонгук, шепча на ухо:
— Ты в порядке?
— Лучше не бывает, — практически честно. Он выдыхает сизый дым в противоположную от сестры сторону, но там Чонгук, который недовольно хмурится, когда дым долетает до его лица, — Подумываю сделать это ежемесячной традицией.
В прошлом месяце он вот так же стоял под проливным дождем, только в тот раз гроб был закрытым, и кладбище другим. Он бы ни за что не похоронил их на одной земле.
Чонгук сначала смеряет друга обеспокоенным взглядом, а потом Юнги чётко видит в том вину. Он коротко качает головой, потому что не надо. Чонгук ни в чём не виноват, он бы никогда не посмел обвинить его хоть в чём-то. Он сделал им всем одолжение.
Он легко касается руки парня своей и тот без промедления переплетает их пальцы. Чонгук сегодня необыкновенно-бледный, бледнее обычного, и от этого ещё больше вписывающийся в атмосферу этого места. Он всегда говорил, что вопреки своей природе ненавидит кладбища, потому что чувствует себя здесь до ужаса уместно. А он вроде как ещё жив и на тот свет не собирается. Не в этом облике, по крайней мере.
— Ты неплохо держишься, — начинает он, на что получает от Чонгука вымученную улыбку. Юнги на секунду собирается с мыслями, опустив голову и прикрыв глаза, а потом просто упирается лбом Чонгуку в плечо, держа веки закрытыми. — Я должен благодарить тебя на коленях.
Он чувствует, как в волосы вплетаются пальцы, а потом Чонгук прижимается щекой к его макушке и шепчет в ответ так тихо, как только позволяет усилившийся дождь:
— Я убью за тебя. Только попроси.
Юнги коротко кивает. Он знает, что Чонгук — тот из немногих, кто остался ему верен после всего произошедшего. Сбежали многие, но он остался. Всегда. Он оставался с ним в любой ситуации, даже когда Юнги умолял уйти.
На похоронах, на удивление, собралось достаточно много людей, но он по пальцам руки может пересчитать знакомые лица. Более того, он уверен, что собравшиеся здесь не за тем, чтобы скорбеть по усопшему, а чтобы, как и сам Юнги, убедиться в том, что старик отправится под землю без каких-либо эксцессов. Когда он обводит взглядом собравшуюся толпу из по крайней мере пятидесяти человек, то не встречает ни одного сочувствующего взгляда. Пренебрежительные, удовлетворённые, подёрнутые сомнением или просто безучастные взгляды периодически упираются в него, но жалости там нет.
Его взгляд натыкается на Хо с Кариной. Единственные из Легиона, кто почтил своим участием прощальную церемонию. Юнги их понимает: он бы и сам сюда не пришёл, но Фэй сказала, что люди начнут задавать вопросы. Как будто его когда-то там интересовало мнение людей, тем не менее, перечить сестре он не стал.
Хо смотрит на него прямо, практически не мигая, и Юнги думает, что тот наверняка либо под дозой транквилизаторов, либо накурился и сейчас парит выше Эвереста. Возможно, в честь такого праздника, Хо и под тем, и под этим, если судить по его отсутствующему взгляду. Он видит, что тот наверняка хочет подойти, но боится и движения лишнего сделать — Карина рядом с ним аккуратно поддерживает его за плечи. Юнги отводит взгляд в сторону. С ними он точно сегодня не собирается разговаривать.
Церемония начинает подходить к концу, и ему уже не терпится свалить из этого места. Он так и провёл оставшееся время, прижавшись плечом к плечу друга и чувствуя тепло его тела даже сквозь плотную ткань плаща. Чонгук всегда был для него поддержкой, опорой. Он рад, что тот по-прежнему рядом.
— Хосок, — подзывает он парня пальцем, буквально передавая ему в руки свою ослабевшую сестру, — сейчас сразу домой и останешься с ней, пока я не приеду.
Фэй, как только оказывается в руках Хосока, мгновенно обвивает того руками за шею и с тихим всхлипом прячет лицо на плече. Юнги на это только тяжело смотрит в ответ. Он по-прежнему не в восторге от этой новости, но никак не комментирует.
— Всё ясно?
— Да, босс.
В машину он залезает насквозь промокшим. Не спасает ни зонт, ни плащ, ни то, что дождавшись, пока гроб опустят в могилу, Юнги почувствовал некое воодушевление.
— Даже не попрощаешься? — интересуется он у Джина, который пальцами отбивает ритм по рулю в такт дождевым каплям.
— Дел у меня больше нет?
— Это называется данью уважения.
— Я знаю, как это называется. Но откуда такие вещи знаешь ты? — он оборачивается в сторону Юнги, окидывая того нечитаемым взглядом. А после спокойно добавляет:
— Нажрёшься сегодня?
Сегодня он собирается выпить весь алкоголь мира, попробовать каждый наркотик, который сможет отыскать в городе, и насладиться каждым телом, которое попадёт в его поле зрения.
— Вовсе нет, — уклончиво сообщает Юнги, утыкаясь взглядом в мертвецкую картину за окном.
— Тогда у нас мало времени, — заключает Джин, заводя мотор. — У вас с этих пор появилось очень и очень много проблем, Князь Мин.
***
Настоящее.
Под восхищённые вопли толпы Юнги расстёгивает молнию своего спортивного комбинезона, стягивая кожаную ткань с плеч, а после оставляет висеть так, на бёдрах, оставаясь в одной чёрной футболке.
— Позер, — бросает ему Джун, делая шаг в сторону какой-то девицы, которая, слишком впечатлившись увиденным, пытается перелезть через ограждение на пит-лейн.
Юнги коротко усмехается, выуживая из кармана пачку сигарет с зажигалкой.
— Завидуешь? — он облокачивается о крышу спорткара, равнодушно наблюдая за тем, как Джун не слишком мягко сталкивает девушку с ограждения, из-за чего та всё же не удерживается на ногах и плюхается на пятую точку. Юнги на это снисходительно улыбается, что приводит её в такой неописуемый восторг, что та вновь лезет через забор, за что на этот раз по команде Джуна оказывается и вовсе выведенной за пределы трассы. Юнги прискорбно цокает — она была ничего.
— Ей-богу, я на следующую гонку попрошу тройной оклад. Делать мне нехер — отпихивать от тебя этих чокнутых.
— Я им нравлюсь.
— Им нравятся твой член и твой статус.
— А тебе? — Юнги переводит взгляд на Намджуна, играя бровями.
— У меня есть парень.
— У него после тридцати ещё встает?
— Через два года и расскажешь, встаёт ли у людей после тридцати, — беззлобно парирует Джун в ответ, и они оба улыбаются друг другу. А потом он внезапно о чём-то задумывается и обеспокоенно спрашивает:
— Ты уверен, что хочешь ехать?
— Почему нет? — пожимает он плечами, выдыхая в воздух клубок дыма.
— Прошло всего два месяца. Ты трассу помнишь?
— Помню, — не задумываясь, врёт он, втаптывая окурок во влажный асфальт. Погода в Шанхае как всегда любезная. Он уже намеревается найти Чонгука, чтобы тот наконец сообщил, что тачка в порядке и готова к заезду, но Джун ловит его за локоть, не давая отстраниться.
— Давай ты хотя бы подождёшь, когда придёт экспертиза?
— Мне не нужна экспертиза, Намджун. Чонгук сказал, что тачка была в порядке, он лично её проверял незадолго до гонки. Раз он говорит, что она была в порядке, то так оно и есть, — с нажимом сообщает он, выдирая локоть из хватки. Джун не выглядит впечатлённым аргументами.
— Что? Хочешь сказать, что он врёт?
— Нет! — спохватывается он. — Никогда бы не подумал на него.
— Тогда в чём дело? Будешь меня за ручку теперь водить, словно нянька?
— Вот именно. Я отвечаю за твою безопасность, поэтому прошу дождаться экспертизы. Давай просто исключим самое вероятное, а с остальным будем разбираться позже.
Юнги закатывает глаза. Вероятным он называет то, что к машине кто-то приложил руку. Но это невозможно, Гук осматривает его машины каждый раз перед заездом. Лично.
— Послушай, — выдыхает он, вглядываясь в обеспокоенное лицо своего друга, — это просто стечение обстоятельств. Так бывает, тормоза отказывают даже у самых дорогих моделей.
— Я вёз тебя в больницу… — тихо лепечет Джун, опуская взгляд вниз.
Юнги шумно втягивает в себя воздух, пропахший бензином, выхлопными газами и запахом стёртой резины. Он знает, предполагает, что для Намджуна это были, возможно, самые страшные пятнадцать минут его жизни, пока тот вёз истекающего кровью Юнги в больницу. Это нормально, что Джун не хочет вновь переживать эту ситуацию.
Юнги сжимает ладонь на его плече.
— И я тебе за это благодарен. Я здесь, жив и здоров, — видно, как Намджун хочет возразить, но ему не дают, — и не могу сидеть в четырёх стенах только потому, что внезапно со мной может что-то случиться. Со всеми что-то случается, Намджун.
В ответ он ничего не говорит, но замирает со вполне обозначенным недовольством на лице. Иногда Намджун напоминает ему тревожную курицу-наседку, что носится со своими птенцами как с самым драгоценным в мире. Намджун ему не родственник, но от него всегда исходили какие-то отцовские вайбы в сторону самого Юнги несмотря на то, что начальник его охраны старше Юнги всего на полтора года. А в особо удачные дни ему удавалось построить самого Джина, который, кажется, природой был задуман свободной птицей, но у Намджуна талант.
— Давай напомню, что и как, — в беседу вмешивается Чонгук, открывая дверь авто со стороны водителя, и Джун поспешно отходит к ограждению.
Юнги складывает руки на крыше тачки, без интереса слушая, как Чонгук указывает на различные кнопки внутри салона, объясняя принцип их работы. Это не космолёт и он уж как-то сам разберётся, в какую сторону крутить руль и какую педаль выжимать, поэтому вполуха слушает короткие инструкции, пока обводит взглядом выстроившуюся за ограждением публику.
Народу сегодня собралось немало, и совсем слегка Юнги нервничает из-за того, что это его первый заезд после аварии. И то, ему пришлось едва ли не на коленях упрашивать Джина отпустить его сегодня, будто Юнги вновь пятнадцать, а Джин — вновь первый помощник его отца.
И, разумеется, большинство из собравшихся сегодня пришли сюда из-за него, посмотреть, сможет ли Шуга крутить руль всего лишь спустя пару месяцев после аварии. Сможет, он сегодня здесь именно за этим.
Он редко использует собственное имя в этих кругах, а в рабочих вопросах его без исключения знают только под коротким прозвищем «Шуга». В детстве мама всегда называла его нежным «сахарок» за безграничную любовь к сладкому и возможность отыскать конфеты даже там, где их в принципе быть не могло. Сахарком, разумеется, он оставаться не собирался, но то же слово на английский манер закрепилось за ним на всю жизнь. Особенно ему нравился тот факт, что практически все новые деловые партнёры, с которыми приходилось иметь дело, заслышав это прозвище автоматически представляли себе слащавого мальчика, который с кучей папиных денег наперевес пришёл ставить пальцы веером. И он их действительно ставил, но заслуженно.
То же самое касалось и Чонгука, к которому с детства приклеилось прозвище «Куки». Однажды Фэй застала их обоих на диване в «сахарной коме» и в окружении не меньше десяти пустых коробок из-под печенья. В свою защиту, Юнги сожрал только три, остальное предоставив на растерзание другу.
Забавно то, что по мере взросления Юнги отказался от любых сладостей, а Чонгук по итогу предпочёл печенье ирискам или, на худой конец, мятным леденцам.
— Хён, уверен, что хочешь ехать? — как же они заебали его с этим вопросом. Юнги даже отвечать не намерен, надеясь, что до его друзей дойдёт простой факт: он не может больше отлёживаться в своей комфортной кровати. Два месяца без руководителя — это много даже для его империи. Скоро город начнёт говорить, скоро он будет нашёптывать, что Князь Мин слишком долго приходит в себя, следовательно, его травмы куда серьёзнее, чем они хотят это показать. И если сломанные рёбра — это полбеды, хотя те как суки ноют каждый раз, когда за окошком начинает накрапывать — в Шанхае это каждый день, блять, — то не дай Бог кому-то узнать, что два месяца назад кроме раздробленных костей на этой трассе он оставил ещё и свою память.
— Ты его знаешь? — вместо ответа спрашивает он, кивком головы указывая в толпу. — Блондин в зелёном свитшоте. Только не пялься так откровенно.
Разумеется, Чонгук утыкается взглядом в обозначенного блондина в ту же секунду, сканируя того так, будто у незнакомца в задницу набито пару пакетиков с коксом. Юнги нетерпеливо пихает его локтём в бок, заставляя отвернуться.
— Видел здесь пару раз. Вроде парниша одного из гонщиков.
Юнги хмыкает, бегло проходясь взглядом по фигуре незнакомца. Он бы и не привлёк его внимания, но каждый раз, когда Юнги отводит свой взгляд в сторону, чувствует ответный на себе. Парень явно не хочет, чтобы его застали за разглядыванием, и это прямо противоположно тому, зачем остальные бросают взгляды на Юнги — они хотят, чтобы он их заметил.
— А я его знаю? — ставит он вопрос иначе. Чонгук только пожимает плечами.
— Я не слежу за теми, кого ты трахаешь здесь.
А он и не об этом. Если судить по тому, как притягательно выглядит незнакомец, который всеми силами старается затеряться в толпе, но привлекает к себе внимание даже так, Юнги уверен, что даже амнезия не позволила бы ему забыть этот факт.
Он цепляет Гука за ухо, больно сдавливая, и тот шипит в ответ, обиженно поджимает губы, стараясь уйти от неприятных прикосновений.
— Поговори мне ещё тут.
— Да ты сам спросил! — звучит оскорблённо, а потом Чонгук вздрагивает, когда звучит предупредительный сигнал о начале заезда. Он тут же с силой вцепляется в плечо Юнги. Больное, ноющее плечо. — Будь аккуратней, ладно?
В ответ он коротко усмехается. Чонгук выглядит как оленёнок в свете фар сейчас, такой же по-глупому растерянный и озадаченный несмотря на то, что в свои двадцать шесть вымахал до размеров огромного шкафа. А в глазах Юнги всё тот же испуганный ребенок.
Он коротко кивает тому, мягко улыбаясь, и залезает на водительское сидение.
— Вот тут, — Чонгук тыкает пальцем в рацию, шнур которой воткнут прямо в гнездо прикуривателя. Юнги поджимает губы — и как ему теперь курить здесь? — Рация. Пока настроена только на мою волну, но ты можешь поймать сигнал другой тачки в случае чего. Я решил, что это будет новым требованием для всех гонщиков. Нет рации — нет гонки.
Звучит он очень гордо, и мысленно Юнги хвалит его за находчивость: в конце концов, они здесь собрались, чтобы весело проводить время и ловить адреналин за хвост.
Юнги всегда настаивал на честных соревнованиях и в душе был доволен тем, что хотя бы этот свой бизнес ему удалось защитить от влияния других семей. К нему и не лезли: вряд ли кто-то из Легиона понимал хоть что-то в гонках и в том, как быстро можно навариться на этом. И пока они смотрели мимо, Юнги под шумок договорился и о поставках тачек, и о привлечении инвесторов, которых с каждым годом становилось всё больше, потому что у Юнги всегда в руках был один-единственный, но очень влиятельный козырь — его детки.
Его детки умели уговаривать.
В итоге, всё вылилось в огромный скандал, потому что с ростом популярности заездов те всё больше превращались не в подпольные гонки, а в большое, разноцветное шоу. Даже стали билеты на трибуны продавать, что Юнги находил очень забавным, потому что, ну, он же не поп-король, чтобы продавать билеты на собственные выступления.
Хо был в ярости. Это отвлекало людей от его шикарных ежемесячных попоек в казино, которых Юнги избегал как огня. К тому же, сколько людей могут попасть в казино и скольким из них придётся продать почку, чтобы вывезти один такой вечерок? Другое дело треки, шикарные тачки, горячие гонщики и море алкоголя и наркоты.
Юнги сам не понял, как заделался в ивент-организаторы.
Ему тогда пришлось выслушать трёхчасовую лекцию от Хо на тему того, что в их семье дела так не делаются (именно так в их семье дела и делались), а потом малодушно согласиться с тем, что раз уж Юнги отобрал у него единственную радость (единственная радость Хо — колёса, и Юнги бы при желании не смог отобрать такое), то теперь он должен ему по гроб жизни. Как коррелировали между собой эти два факта — он так и не понял, но ради того, чтобы Хо заткнулся, готов был согласиться с чем угодно. Хо не разочаровал.
— Рекорд 7 минут 48 секунд на этой трассе. Сможешь уложиться? — рапортует Чонгук, сверяясь с секундомером в руке. Юнги белозубо улыбается и тянет дверь на себя. Салон мгновенно погружается в тишину, отрезая его водителя от посторонних звуков, рёва моторов и улюлюканий толпы.
На стартовой прямой он равняется с другой машиной по левую от него сторону. В той тачке сидит Эдди — американец, частый гость здесь. Он та ещё заноза в заднице, но с Юнги, на удивление, держит себя в руках и даже не позволяет глупых подсечек на трассе, которыми так грешит с остальными гонщиками. В общем, с Эдди ему комфортно гонять, и Юнги в душе рад, что это не кто-то новый или, не дай бог, кто-то из тех, с кем он гонял два месяца назад. И которых не помнит.
— Рад видеть, Шуга, — хрипит американец, опуская пассажирское стекло.
Шуга уже намеревается ответить, но внезапно вид второй машины перегораживает чьё-то тело. Сначала он наблюдает впалый, загоревший живот, который появляется в поле его зрения, а после его обладатель наклоняется, облокачиваясь об оконную раму, и расплывается в широкой улыбке.
— Поцелуй на удачу?
Знать бы ещё, кто это.
Незнакомец, кажется, нисколько не потревожен отсутствием реакции у Шуги, потому что незатейливо щебечет следом:
— Я так соскучился, Шуга, — он поджимает губки, лукаво стреляя глазами в мужчину, и кладёт ладонь на его живот. — Целых три месяца не виделись. Увидимся после заезда?
— Увидимся, — соглашается он и убирает чужую руку подальше. Этот парень, кажется, ни на что не умеет обижаться, потому что и этот жест не вызывает в нём какую-то бурную реакцию. Напротив, он довольно усмехается и идёт к центру трассы, держа в руках два чёрно-белых флага. Когда он поднимает обе руки вверх, его короткий топ, который и без этого мало что прикрывал, задирается ещё больше, обнажая соски.
Шуга облизывается и давит в пол, когда флаги опускаются к земле.
***
Три, два, один… Один, два, три…
Юнги бессмысленно гоняет цифры в своей голове, дожидаясь, когда головная боль поутихнет. Он чувствует себя отвратно. Нет, он чувствует отвратность отвратного, когда нехотя продирает глаза и осознаёт, что сегодняшний день он проведёт, мучаясь от похмелья.
Вылезать из постели приходится с боем, при чём воюет он не с собой, а с чужими руками, которые совершенно не хотят, чтобы Юнги покидал их плен. Они обхватывают его за талию, тянут к себе под одеяло, пока он слабо отмахивается от них и таки плавно прокладывает себе путь до кухни, запинаясь об чью-то одежду и раскиданные по полу бутылки. К голым ногам назойливо липнет конфетти и Юнги припадает плечом к холодной бетонной стене, чтобы перевести дух и смахнуть налипшие на пятки фантики.
— Доктор запретил тебе пить, — укоризненно говорит Джин, которого Юнги находит на кухне с пакетом мусора в руках.
Он молча проходит мимо него и, включив кран, с головой ныряет под прохладные струи воды. Джин терпеливо ждёт, пока Юнги утолит жажду и закончит с водными процедурами, прежде чем продолжить:
— Почему ты уволил домработницу?
— Она со мной не разговаривала.
— Ты запретил ей с тобой разговаривать.
— Это ты запретил ей со мной разговаривать, — поправляет Юнги, со второй попытки пихая в кофемашину капсулу с кофе. Кухня погружается в звуки работающей кофеварки. — Почему в моём доме прислуга слушает тебя?
— Я выгляжу авторитетнее. И плачу им.
— Моими деньгами, — поправляет он, вместо молока подливая в кофе виски в надежде, что алкогольно-водный баланс в его организме выровняется таким образом. — Разве я не забрал у тебя ключи?
Джин мотает головой, относя мусорный пакет поближе ко входу, чтобы забрать его при уходе.
— Не пизди, это было до аварии. Я помню, что забирал ключи.
— Если забирал, то как я тогда вошёл?
Юнги смеряет своего адвоката подозрительным взглядом. Джин — мастер газлайтинга, и первое время по молодости Юнги отлично вёлся на его приёмчики типа «если ты так говоришь, то почему получается обратное?»
Бывали даже ситуации, в которых Юнги настолько чувствовал себя уверенным в своей правоте, что, когда его доводы разбивались о железобетонное «Не вижу повода так считать» Джина, он чувствовал себя по-настоящему преданным. Джин никогда не уступал ему ни в чём, даже в вопросах того, какого цвета небо или сколько будет два плюс два. Если ответ Юнги был «четыре», то ответом Джина было что угодно, но не четыре.
И что ему стоило просто согласиться разок?
Он пробует свой кофе, морщась от того, как горечь напитка мешается с терпкостью виски, создавая неповторимо блевотный ансамбль на языке, но Юнги держится, ожидая, что ещё немного и ему полегчает. Как раз в этот момент со второго этажа появляется пара босых ног, гулко шлёпая по ступеням.
Это же тот самый пацан, который вчера едва в салон Юнги не забрался на старте. Кади? Карри? В животе неприятно урчит.
Он держит руку какой-то девчонки, а та в свою очередь цепляется рукой за руку ещё одной девчонки, похожей на первую как две капли воды. Близняшки.
Джин кидает на Юнги выразительный взгляд, но тот только плечами пожимает, утыкаясь взглядом в своё пойло.
— Быстро в душ, а я пока разберусь с этим… — он абстрактно машет рукой, имея в виду то ли его гостей, то ли тот бардак, который сейчас кучами лежит сваленный по всей площади квартиры, то ли самого Юнги. — Всем.
— Джинни, детка, ну дай мне денёк отлежаться, — Юнги не даёт адвокату сделать и шага, навалившись на того со спины и укладывая подбородок ему на плечо. Джин высокий и Юнги приходится встать на носочки, что в его состоянии сделать трудно — подводит координация, поэтому он только сильнее наваливается на него, преданно заглядывая в глаза. — Сегодня же суббота, выходной.
— Сегодня суббота, выходной, — подтверждает адвокат, пытаясь безуспешно снять с себя Юнги, который за два месяца больничного прибавил несколько кило. — У тебя приём у врача и поездка к портному. Вечером заедет Джун, привезёт подарок и в целом проконтролирует, чтобы ты от безделья опять не нажрался.
— Какой подарок?
— Послезавтра день рождения Хо. Я напоминал тебе вчера. Вчера я также напомнил тебе, что сегодня у тебя приём у врача, и попросил не бухать.
Юнги жмёт плечами, отказываясь соглашаться с тем, что он, возможно, намеренно кинул номер Джина в блок из-за того, что тот последние два дня как с цепи сорвался, закидывая делами не столь важными (в его понимании). Приём вот вообще может подождать несколько месяцев.
Он двигает к себе пепельницу, закуривая и наблюдая за тем, как трое его гостей без слов рыщут по квартире в поиске собственных вещей. Наверное, в прошлый визит этого парня сюда Юнги здорово его натренировал, потому что никто из них не пытается навязать неловкий диалог или в целом обратить на себя внимание. Бегают как мышки, не отвлекая Юнги от задумчивого созерцания дыма.
— Если у Хо послезавтра день рождения, это значит, что мой лимит встреч с ним на этот месяц исчерпан?
Джин закатывает глаза.
— Нет, это значит, что в этом месяце ты встретишься с ним дважды. Засунешь свою гордость себе в зад и встретишься с ним.
Юнги хотел бы сказать, что не гордость его страдает от этих встреч, а сердце, но Сокджин обязательно в своей манере ответит, что это невозможно — у Шуги нет сердца. Это же все знают.
— Душ, — напоминает он, отправляясь выпроводить ночных гостей и, наконец, выкинуть мусор.
***
Дом Хо и Карины всегда напоминает ему о том, что в этом мире из постоянного есть только здания. Вот они стоят, нерушимые, в любое время дня и ночи, в любую погоду, в любой сезон. Некоторые стоят веками и не теряют при этом не кирпичика при должной заботе своих хозяев. Домам плевать на то, что происходит с их хозяевами, что скрывают кирпичные стены и вычурные фасады. Их дело — ограждать своих хозяев от забот внешнего мира и не давать этому миру увидеть то, что в свою очередь хотят скрыть его владельцы.
Если бы дом Хо был прямым отражением его владельца, то уже давно бы рассыпался в труху.
— Постарайся вести себя любезно, — подсказывает ему Намджун.
— Когда я соглашался на эти встречи, любезность не была частью нашего уговора.
— Если бы ты научился вместо пиздежа просто мило улыбаться, мы бы уже давно получили разрешение на строительство на его территории.
— Ему просто нравится иметь что-то на меня.
И это — чистейшая правда. Хо был тем ещё мстительным мудаком, которому просто нравилось, когда перед ним стелились. Когда-то давно Юнги сделал эту ошибку, и расплачивается за неё по сей день.
Джун открывает парадную дверь, придерживая её для Юнги. Внутри уже начинается вакханалия, хотя на часах нет и девяти. Просторный зал первого этажа усыпан лицами разной степени опьянения. На журнальных столиках, утыканных бокалами из-под шампанского, легко находятся серебряные подносы с фармацевтическим содержимым на них. Юнги бы хотелось притвориться, что это просто болеутоляющие, да и в какой-то мере те таковыми и являются — просто с разной степенью воздействия.
— Мой милый мальчик!
Карина как всегда шикарна, когда спускается к ним со второго этажа, поддерживая изящными пальчиками подол чёрного платья. В понимании Карины, классика — это юбка до пола, при этом о верхней части своего одеяния она частенько забывает. Вот и сейчас на ней полупрозрачный корсет из ситцевой ткани, который едва ли пытается удержать на месте аппетитную грудь, которой она бесцеремонно вжимается в Юнги, когда приникает к нему за объятиями.
— Как идёт восстановление? — ласково интересуется она, оставляя на щеке мужчины аккуратный поцелуй. На его коже тут же отпечатывается след от ярко-красной помады.
Когда младшая семья узнала об аварии, Карина прямо в палату к Юнги отправила похоронный венок с подписью: «Ты всегда будешь моим любимым мальчиком». Он не забыл, но тактично умалчивает, что восстановление прошло успешно явно не её молитвами.
— Где он? — вместо ответа интересуется Шуга, тактично отстраняя девушку от себя и передавая её в руки Намджуну. С ним у них всегда было негласное правило не убивать друг друга, в то время как сам Юнги таким похвастаться не мог.
— Он… немного не в форме, — Карина закусывает нижнюю губу, цепляя бокал шампанского с подноса мимо проходящего официанта.
— Разве вы не начали полчаса назад? Я специально приехал пораньше, чтобы застать его в адекватном состоянии.
Девушка легко пожимает плечами, добавляя тихое:
— Ты же знаешь его.
К сожалению. Он уже намеревается подняться на второй этаж, чтобы найти Хо притаившимся где-то в глубине дома, но Карина кладёт наманикюренную ладонь на его плечо, останавливая:
— Это его день, Шуга.
Хо он находит на террасе второго этажа. Так странно. Шуга не появлялся здесь года три, а пожелал бы вообще никогда не переступать порог этого дома. Когда за разрешение проводить гонки Хо потребовал периодических встреч, потому что тачки приходилось везти через его территорию, единственным пожеланием Шуги стало — не здесь. Три года назад он вышел из этого дома и поклялся, что никогда не вернётся обратно.
— Ты пришёл, — невесело констатирует Хо, когда Шуга становится рядом, опираясь о балконные перила. Он тут же закуривает, наблюдая за тем, как всё больше машин толкутся на подъездной дорожке. Часа через полтора здесь будет и вовсе не протолкнуться.
Удивительно, что всегда нелюдимый и отстранённый Хо закатывает самые впечатляющие вечеринки в Шанхае, хотя в основном это всё же заслуга Карины, а не его самого.
Выглядит он не очень, с растрёпанными волосами и двухдневной щетиной, и когда Шуга ловит взгляд его зелёных глаз, тот как всегда немного отсутствующий, размытый. В начале их отношений Юнги в этом взгляде находил даже некий шарм: Хо всегда смотрел сквозь человека, не задерживаясь ни на чём конкретно, но при этом всегда с доскональным пониманием мельчайших деталей. Он так и говорил ему: «Нет ничего прикольнее, чем не помнить ни лица, ни имени, но уметь воспроизвести в памяти запах, привычки, расположение родинок на теле». Юнги считал себя особенным, потому что Хо помнил его от и до, — и имя, и лицо, — не осознавая, что у Хо таких особенных на несколько измерений вперёд.
И только он сам знает, в каком находится в данный момент.
— Карина сказала, что в честь твоего дня рождения мне нельзя быть мудаком.
Хо усмехается.
— Ты же знаешь, в этом доме тебе можно все.
В этом и проблема. В этом доме ему всегда было можно всё кроме одного — быть здесь.
— Рад видеть, что ты идёшь на поправку. Я переживал, когда узнал об аварии.
Шуга коротко фыркает, затягиваясь сигаретой и предлагая ту Хо. Когда-то давно они курили только так: передавали сигарету из рук в руки, пока та не закончится. Иногда это был косяк.
— Знаешь что-то об этом?
— Город говорит, но ничего конкретного, — пожимает плечами мужчина. — Они не знают.
— О чём?
— О твоей памяти, Шуга, — Хо расплывается в широкой улыбке, видя, как на чужом лице отображается непонимание. — Я никому не скажу.
Чёртов Хо. Удивлён ли Юнги, что эта информация дошла до него? И да, и нет. У мужчины уши во всех уголках этого города, кажется, даже под землёй имеются.
— Откуда узнал?
Хо коротко усмехается, возвращая почти выкуренную сигарету обратно. Юнги быстро затягивается, пытаясь унять внезапно накатившую нервозность: если узнал Хо, то так же легко могут узнать и остальные.
— Сколько ты забыл?
Юнги колеблется. Говорить ли ему? Он знает, что Хо, если понадобится, добудет любую информацию, даже ту, которую теоретически добыть невозможно. А если у самого не получится, то на помощь придёт Карина.
У них всегда был идеальный тандем, благо, годами доведённый до совершенства.
— Два месяца до аварии.
— Херово.
Он не уверен. Когда Юнги понял, что из его памяти внезапно исчез массивный кусок его жизни, он спросил только одно — почему только два месяца? Ему бы хотелось стереть как минимум последние лет десять, а лучше вообще было остаться лежать на том асфальте и уповать, что Намджун обнаружит его слишком поздно.
— Хотелось бы больше, да? — будто прочитав мысли, спрашивает Хо.
Он всегда знал, чего именно хотелось Юнги. До мельчайших деталей.
— Я скучал, — понуро добавляет Хо.
— Мы не виделись два месяца.
— Мы не виделись гораздо дольше.
Когда Юнги пришёл в дом Хо три с половиной года назад, тот уже знал с какой целью — забыться. Юнги похоронил сразу двух людей, Хо со своей сестрой Кариной просто плыли по течению так, как привыкли делать это, и они делили этот момент на троих: юзали, пили, трахались. Гоняли на машине Юнги по городским улицам в пьяном угаре, чудом не покалечив ни себя, ни прохожих; забирались на крышу дома, что однажды практически сыграло с ним злую шутку — он чудом приземлился на спину в какой-то куст, а не насадился на шипованный забор рядом; играли в русскую рулетку, стреляли по яблокам, размещённым на своих же головах, и ещё с десяток тупых способов уйти из этой жизни.
Каждый день как ёбаный день сурка, в котором единственным желанием было просто забыть обо всём. Хо давал ему всё: больше наркотиков, больше алкоголя, больше сладкого забвения, больше ласки, больше внимания — всего всегда не хватало. Юнги никогда не хватало, и не хватило бы, пока он бы не убедился, что от следующей дозы уже просто не встанет.
Юнги переводит взгляд на стеклянную дверь позади них, отмечая, что в отражении чёрные крылья Хо смотрятся ещё больше, чем они есть на самом деле. Он помнит их на ощупь — тяжёлые, но мягкие, способные одним своим весом легко припечатать к земле.
Ему казалось, что дружба с ангелами смерти автоматически делает его неуязвимым, хотя на деле оказалось, что не было на земле никого уязвимее его в то время. Хо и Карине всё было нипочём, они могли проделывать такие штуки ещё несколько жизней после, а вот у Юнги она была одна. И то, что Хо уверенно вёл его за руку к той самой грани, переступив через которую уже ничего нельзя повернуть вспять; то, что Хо считал его личным питомцем, с которым интересно возиться, потому что он сам упорно лезет на рожон; то, что смерть дышала ему в затылок, потому что Хо ею и был — это всё и заставило его бежать отсюда подальше.
И нет, он не скучает. Он просто больше не хочет забываться.
Телефон пиликает, оповещая о входящем сообщении:
Джун:
Немедленно спускайся, есть новости.
— Хо, мне пора.
Мужчина спохватывается, и, не давая Юнги и секунды на размышление, втягивает того в крепкие объятия.
— Спасибо, что приехал, — горячо шепчет он на ухо. В своё время объятия Хо казались ему оплотом понимания, но сейчас он не хочет, чтобы этот человек понимал его. Хо добавляет: — Я бы тоже хотел забыть.
Юнги молча кивает.
Первый этаж встречает его заметно прибавившимся количеством новым лиц и одним очень обеспокоенным лицом Джуна.
— Нужно ехать, в «Утопии» красный код.
— У нас есть красный код? — непонимающе хмурится Юнги, по пути смахивая со стола два бокала с шампанским. Один он отдаёт Джуну, который опрокидывает тот залпом несмотря на то, что сейчас сядет за руль.
— До этого не было.
***
На входе в «Утопию» их уже ждут взволнованные Чонгук и Кивела. И если первый здесь потому, что помимо гонок занимается ещё и делами борделя, то вот присутствие Кивелы заставляет понервничать и самого Юнги.
— Мне очень жаль, — в искусственном свете неоновой вывески женщина выглядит в два раза старше своего возраста, когда прижимается к Юнги. Когда он обнимает в ответ, её плечи подрагивают. Кивела всегда была сильной, он всегда знал её такой, но не когда дело касалось деток.
— Клиент и две детки, — поясняет Чонгук, когда проводит их по узким коридорам борделя. Здесь уже давно никого нет, заведение экстренно закрылось, как только они узнали о произошедшем — так им объясняет Куки, приглашая в приоткрытую дверь.
— Почему не сработала сигнализация? — хмуро интересуется Намджун.
— Некому было её нажать.
Юнги озадаченно хмурится, заслышав такое, потому что если поднять тревогу было некому, то…
Комната, в которую их приглашает Куки, встречает тремя трупами — две детки замерли мёртвыми на кровати, клиент — в кресле, направленном в сторону кровати.
— Смерть наступила почти мгновенно. Какой-то сильнодействующий яд, — поясняет Чонгук, нерешительно топчась в дверном проёме, но прежде, чем он успевает продолжить, Шуга оборачивается к нему с озадаченным видом:
— Ты как? В порядке?
Куки мелко кивает. Юнги знает, что у того непростые отношения со смертью, и меньше всего ему бы сейчас хотелось иметь дело не только с тремя трупами в его грёбанном борделе, а ещё и с Чонгуком.
— Да, хён. Ничего страшного.
Юнги кивает, наблюдая за тем, как Намджун медленно обходит помещение по периметру, останавливая свой взгляд на журнальном столике между кроватью и креслом.
— Так вот, — Чонгук прочищает горло, — парамедики сказали, что их в любом случае не удалось бы спасти, даже если бы вовремя включили тревогу.
— И это очевидно не одна из деток, — заключает Юнги, потому что обе сейчас валяются мёртвыми.
— Я попросил записи с камер видеонаблюдения, будут к утру.
— Я займусь, — подтверждает Намджун, присаживаясь на корточки у столика.
— Кто клиент?
— Эм… — Чонгук мнётся рядом, — в общем…
— Шуга, — окликает его Намджун, — подойди.
Юнги кидает непонимающий взгляд на Чонгука, потому что ответ на его вопрос не должен быть таким сложным, но когда он подходит к Намджуну и смотрит туда, куда тот указывает — на пустую бутылку из-под виски, — в этот момент имя убитого его интересует в наименьшей степени. Он пальцем цепляет горлышко бутылки, на дне которой с внутренней стороны прикреплён пластиковый конверт с бумажкой внутри. На ней изображён символ его империи — лотос.
— Ты бы не брал эту хуйню. Может, она вся ядом обмазана, — советует Намджун.
— Убитый — директор холдинга, который поставлял нам тачки.
— Это заказ, Юнги, — подтверждает Намджун.
— Да что ты, блять, говоришь. А я думал, мы начали брендировать алкоголь и сыпать в него яд, — язвит он в ответ, доставая телефон.
Мин:
Ты уже в аэропорту? Немедленно отпишись как встретишь Фэй. Глаз с неё не своди.
— Так, — он сжимает пальцы на переносице, — чтобы завтра утром у меня были записи с видеокамер, и имя того, кто пронёс эту хуйню сюда. Это ясно?
Волчок:
Только сели в машину. Отпишусь, как доедем. Всё нормально?
Нихуя, блять, не нормально. Он цепляет с пустого кресла какую-то тряпку — покрывало, — и заворачивает в него бутылку. Ту суёт в руки Намджуну.
— Отпечатки пальцев, состав яда — вытащи отсюда всё, что сможешь. И достаньте мне эту ёбаную экспертизу машины!
Потому что это уже нихера не совпадение.
— Тебя подбросить домой? — интересуется Джун, когда они выходят из здания. Кивелу отправили домой сразу по приезде сюда, потому что та наверняка была сама не своя как только услышала о смерти любимых деток. Не хватало ещё ей знать, что умерли они, судя по всему, из-за заказа на Юнги.
— Нет. Дождись Чонгука и уезжайте.
Намджун коротко кивает, а Юнги спешит скрыться на водительском сидении автомобиля, с трудом попадая ключом в замок зажигания с третьего раза.
В половине двенадцатого ночи Шанхай только начинает дышать свободно и полной грудью, поэтому до ангара он доезжает сравнительно быстро, когда его не тормозит загруженный городской трафик.
И только когда он заходит внутрь, встречая взглядом погружённый в полумрак гараж и стройные ряды десятка машин, он разрешает себе глубоко вдохнуть.
Это пиздец, о котором он не смел думать за рулём, но теперь, когда стоит твёрдо на земле и не рискует залипнуть в пространстве и пропустить поворот, или, не дай бог, не пропустить столб, он может подумать об этом и прийти к тому же выводу: это пиздец.
Первым делом он поднимается на второй этаж, где находится радиорубка. Здесь частенько ошивается Чонгук, а рядом с Чонгуком частенько ошиваются бутылки виски. Ему без труда удаётся под грудой каких-то тряпок найти сразу две бутылки. Юнги торгуется сам с собой, но берёт обе, оправдывая это тем, что дважды ходить не будет.
Вторым делом он стаскивает брезент с новенького мерседеса, который он приобрёл полгода назад, но так и не успел откатать, потому что собственный автопарк ломится от обилия машин, а эту он просто прикупил по приколу, а потом за ненадобностью оставил в ангаре. Так и стояла бы здесь без дела, если бы Юнги не нашёл ей достойного применения на сегодняшний вечер — он запрыгивает на капот, ставя рядом с собой бутылки.
В ангаре прохладно, потому что ворота на ночь никто не закрывает, а металлическим лошадям не нужно тепло. Юнги забирается на машину с ногами, вглядываясь в раскинувшуюся вдалеке трассу. Она здесь всегда, мигает редкими красными огоньками по бокам и устремляется куда-то далеко за пределы видимости, будто уходит прямиком в звёздное небо.
Ему нравится это место, потому что в его жизни есть много вещей, которые то появляются, то исчезают, например, как его память, или те люди, которых он когда-то любил, и с которыми пришлось навсегда попрощаться, но это место, этот ангар и эта трасса — они здесь всегда. Всегда с ним.
Он тянется к бутылке, откручивая крышку и делая глоток прямо с горла, как внезапно его внимание привлекает металлический скрежет где-то снаружи. Юнги прикрывает глаза, думая о том, что сейчас пойдёт вломит сторожу, или кто там такой умный шароёбится в такое время суток вокруг гаража, и только собирается сделать второй глоток, как шум повторяется.
Он вскакивает с капота в полной решимости идти объяснять недалёким, что когда Мин Юнги ищет блядское уединение среди своих тачек, то лучше бы его от этого не отвлекать, как из-за двери появляется чья-то макушка, а потом с тихим «Ой» так же поспешно исчезает.
Воры? Да быть такого не может. Юнги бы сам у себя не посмел украсть.
Мимопроходящие? Не на частной территории же.
Он на пробу кидает равнодушное:
— Иди уже сюда, не обижу, — не особо уповая на то, что это сработает, потому что если бы он был по ту сторону ангара, то абсолютно точно уже бы уносил отсюда ноги, когда глава «лотосов» радушно приглашает его в полночь в гаражи.
Его ночной визави, тем не менее, решает иначе, когда медленно выходит из-за двери, кидая испуганное:
— Извини.
— Те, — на автомате добавляет Юнги, из-за светящихся прожекторов извне с трудом различая кто перед ним стоит. Незнакомец же подходит ближе, и теперь Юнги может отметить для себя две самые удивительные вещи: это тот же самый парень, который днями ранее пялился на него на гонке, и на его лице сейчас такая степень непонимания, будто вместо использования уважительного обращения, Юнги попросил его отсосать.
— Извините, — неуверенно исправляется тот.
Третьей удивительной вещью становится то, что подходя ближе, Юнги теперь может различить, кто перед ним сейчас. Суккуб. Чертовски красивый, нет, самый красивый суккуб, которого ему доводилось встречать. А Юнги ведь владеет борделями, он знает толк в красивых существах.
В свете прожекторов его платиновые волосы приобретают мягкий, пшеничный оттенок, а изначально карие глаза при более внимательном рассмотрении отливают золотом даже в полумраке. И как он пропустил это в первую их встречу?
— Это частная собственность.
— Не такая и частная, раз уж я здесь, — смело отмечает незнакомец. И, пожалуй, в этом он прав.
— Часто бываешь здесь?
— Я… — и вновь этот непонимающий взгляд. Юнги кажется, что он задаёт обычные вопросы, но, очевидно, сегодня все решили не давать ему лёгких ответов. — Иногда. Мне нравятся машины.
— Особенно чужие, — добавляет Юнги, чем заслуживает от незнакомца маленькую улыбку. — Ты ведь знаешь, кто я?
— Князь Мин.
Юнги кивает, хлопая по капоту рядом с собой. Парень, очевидно, этого и ожидал, потому что в пару шагов оказывается рядом, проворно забираясь на машину.
Между ними повисает пауза, которую Шуга разбавляет тем, что сначала делает пару глотков сам, а потом протягивает бутылку парню.
— Обычно, когда люди встречаются, они обмениваются именами.
Суккуб переводит на него внимательный, цепкий взгляд, будто решая что-то для себя, прежде чем добавить тихое:
— Чимин.
— Чимин, — прокатывает он чужое имя на языке, пока суккуб продолжает гипнотизировать его взглядом. У него такие яркие глаза, отливающие золотом с розовым переливом даже сейчас, когда сам образ парня наполовину погружён во мрак — до них едва-едва добирается свет от прожекторов, — а Юнги кажется, что где-то он уже видел этот взгляд. У всех суккубов такого цвета глаза или только у этого? Он уже давненько не видел этих существ вживую.
— Я слышал, была авария… — несмело начинает Чимин. Юнги согласно мычит с зажатой в губах сигаретой.
— Что слышал?
— Ну… я был там, на треке.
— Парень — гонщик, да?
— Да, — воодушевлённо кивает суккуб, явно довольный тем, что Юнги сразу правильно определил причину присутствия парня на гонках. Но его воодушевление постепенно сходит на нет, сменяясь грустным: — Это было страшно.
Шуга хмыкает, протягивая суккубу пачку сигарет. Тот без раздумий берёт одну, поджигая.
Ему нечего на это сказать. Страшнее было только проснуться спустя два дня после аварии на больничной койке и понять, что и в этот раз ничего не вышло. Юнги всегда полагал, что тачки его и убьют, будучи самым опасным транспортным средством. Он ими и увлёкся в первую очередь потому, что надеялся, что в какой-то момент воля случая решит за него сама.
Уже дважды она показала ему средний палец.
— Частенько ты здесь? — повторяет он вопрос.
— Здесь по ночам никого не бывает, — честно отвечают ему. — Когда я прихожу, сторож уже спит без задних ног, поэтому пролезть через ограждение несложно. Там, кстати, дыра.
Он делится этим так легко, будто рассказывает не о себе и не о том, что не в первый раз проникает на частную территорию гоночного трека, который принадлежит династии Мин, в ангар, в котором машин с лёгкостью наберётся на несколько сотен тысяч евро. А теперь этот парень сидит на капоте мерса в присутствии самого Юнги, пьёт изъятый виски и рассказывает о том, что где-то там, в ограждении, есть дыра. Это невольно вызывает у Юнги улыбку — та непосредственность, с которой ему преподносят всё это.
— Мне нравится рассматривать их, — указывает он себе за плечо, где под брезентами скрыты около двадцати гоночных экземпляров. — Где бы я ещё такие увидел?
Юнги понимающе кивает. У суккубов с обществом тяжелые отношения. У общества с ними проблем вообще никаких — они рабы. Сексуальные игрушки, которые созданы для удовлетворения потребностей других. Жалкие создания, которые сделают всё для того, чтобы вкусить хотя бы частичку человеческой похоти. Суккубы редко когда заканчивают где-либо ещё кроме борделей. Юнги знал пару историй, которые в итоге закончились красивым хэппи-эндом: богатый клиент встречает красивого мальчика и берёт того под своё крылышко, но это было такой же редкостью как и встретить единорога на улицах Шанхая. К тому же, вопреки расхожему мнению тех, кто говорит, что это же просто мечта — иметь под рукой того, кто всегда готов отдаться тебе по первому требованию, реальность же гораздо прозаичнее: эти же знатоки не готовы мириться с тем, через какое количество постелей суккубы прошли прежде, чем добрались до своей «сказки».
При этом, суккубы — дорогие создания. Кому, как не Юнги, знать об этом — он сам ставит ценники на таких, как Чимин. Предел мечтаний некоторых — отвалить сумму покрупнее за ночь с суккубом, потому что те — изысканные любовники. Неутомимые, страстные, требовательные к чужому удовольствию, и в то же время покладистые к собственному. Юнги знает абсолютно всех суккубов, которые когда-то жили в Шанхае, потому что все из них в итоге оказались под его крылом. И Чимин определённо точно не входил в их круг, если судить по тому, что сейчас он находится в той же одежде, что и два дня назад, когда они встретились на гонке.
Значит, либо бедствует и перебивается случайными связями, либо в отношениях.
Юнги ставит на второе. Такой красивый суккуб не может быть одиноким.
В кармане вибрирует телефон.
Волчок:
Добрались домой, я уже уложил их спать. Тебя ждать?
И следом:
Слышал, что произошло. Мне очень жаль, Юнги.
Юнги краем глаза наблюдает за тем, как суккуб, опираясь рукой о капот, подогнул под себя ногу. Он держит вторую руку вытянутой на колене, изредка поднося ту к лицу для того, чтобы затянуться, и смотрит на неизменно искрящуюся красным трассу вдалеке.
Мин:
Нет. Утром у меня. И даже не вздумай привезти с собой Фэй.
Он не готов пока возвращаться в реальный мир, где ему придётся разбираться с тем, что произошло в борделе. Ещё и этот приезд сестры так некстати. Вернее, он был как раз кстати, пока сегодня ночью в его борделе не были обнаружены три трупа, и теперь Юнги нужно балансировать между семейными обязанностями, попытками разобраться с тем, кто такой смелый решил травить его клиентов и деток, и как ко всему этому причастна авария.
В последнем, кстати, он по-прежнему сомневается. Куки ведь сказал, что тачка прошла техобслуживание.
К тому же, присутствие суккуба вовсе не напрягает. Он не задаёт банальные вопросы, не пытается впечатлить, хоть и знает, кто такой Юнги, не лезет в штаны. Не то чтобы все суккубы первым делом лезут к тебе в штаны, это стереотип, вообще-то, но они созданы для того, чтобы воплощать в реальность чужие фантазии. Суккубы — хищники, которые умеют очаровать свою жертву, убедить ту, что то, что может дать суккуб — это то, что ты искал всю свою жизнь. Шуга уверен, что этот парень знает, что может обратить его настроение в свою пользу, но выбирает молча курить и слушать вой ветра за стеной.
— Разве твой парень не катал тебя на таких?
— Они ведь все ваши.
Не все водители приезжают на своих машинах по ряду разных причин. У Юнги на этот случай всегда можно попросить одну из красавиц. Денежный приз в случае выигрыша покрывает аренду его малышек раз в пять, к тому же его девочки всегда одеты по последнему писку моды. Просто сядь за руль и покажи скилы.
— Тогда получается, что это я уже тебя катал?
Чимин издаёт забавный смешок — что-то между кошачьим мяуканьем и ежиным фырчанием. Звучит мило. Сколько ему? Лет двадцать?
— Есть права? — он смачивает горло алкоголем. Виски в бутылке постепенно убывает, а на щеках Чимина всё отчётливее проступает весёлый румянец несмотря на то, что в ангаре по-прежнему ощутимо прохладно.
— Есть, но я предпочитаю байки.
— Опасный. Тогда приходи кататься.
Чимин снисходительно усмехается, ничего не отвечая, и тянется к пачке за новой сигаретой. Юнги ему позволяет: и взять новую сигарету, и не ответить на предложение. Они оба знают, что суккубов не воспринимают за равных в отрыве от их «обычного» рода деятельности. Им «не дано» работать на обычной работе, заниматься серьёзным хобби, учиться хоть чему-то более важному, чем умению заглатывать без рвотного рефлекса, потому что всё, что бы ни делал суккуб — всё это сводится к их потребности искать физическое удовольствие. Даже на треках Чимина будут воспринимать не как человека с правами, а как чью-то игрушку, которую богатый покровитель пропихнул ради собственного морального удовольствия. И покрасоваться, конечно.
— Мне достаточно и этого, — всё же отвечает он, обводя помещение взглядом, а Юнги улавливает, как при движении его головы на коже начинают мерцать редкие вкрапления золотой пыли. Ему всё кажется, что эту картинку он уже где-то видел: тот же взгляд, устремлённый вдаль, аккуратный профиль с пухлыми губами, чуть растрепавшуюся платиновую челку, которую Юнги хочет поправить, но делать этого, конечно, не будет, и этот перелив на коже. Он не может зацепиться за какое-то конкретное воспоминание, когда смотрит на профиль суккуба, задумчиво потягивающего виски.
— Так почему вы здесь? Не спится? — предполагает Чимин.
— Ключи от дома забыл. Приходится ночевать в гараже.
— Ужасно, — соглашается он, сокрушённо кивая, — иметь столько недвижимости, но всё равно ночевать в машине.
— Проблемы богатых азиатских мальчиков, — усмехается Шуга, добавляя: — Пустишь переночевать?
— Боюсь, не получится. У меня есть только большой раскладной диван, а вам, очевидно, нравится, пожёстче и покомпактнее, — он говорит о задних сидениях, но Юнги слышится другое.
— Это профессиональная оценка моих пожеланий?
Чимин всё же смахивает чёлку со лба, пьяно щурясь:
— Профессиональная оценка чего бы то ни было предполагает собой её оплату. А вы пока что предложили мне только очень сомнительные вещи, — он указывает взглядом на почти выпитую бутылку и сигареты рядом.
— Ну, чем богаты… — Юнги только и остаётся, что развести руками.
У него нет желания сегодня ставить на место незнакомых суккубов, которые с каждой минутой чувствуют себя всё увереннее. Да и не хочется — этот Чимин, кем бы он ни был, не внушает опасений.
— Как это было? — Чимин смотрит на него вопросительно. — Авария.
— О, — как-то удивлённо протягивает он, хмурясь от неожиданного вопроса. Чимин закусывает губу, и Юнги кажется, что о чём-то серьёзно задумывается, но в следующую секунду продолжает: — Я был далеко. Мало что видел.
А потом заискивающе добавляет:
— Но если вам интересно, могу рассказать о сплетнях.
Шуга коротко усмехается и кивает, а Чимин ударяется в пространные объяснения того, откуда взялись слухи о том, что он потерял управление из-за того, что кто-то отсасывал ему во время заезда или почему некоторые считают, что всему виной страшное проклятье на Юнги, ведь после того, как его увезли в больницу, кто-то видел, как на асфальте его кровью была начерчена пентаграмма аккурат там, где его и нашли.
Но, главное, ничего из того, что случилось на самом деле.
В третьем часу ночи ему всё же приходится согласиться с тем, что на улице не май месяц, а полностью выпитая бутылка больше не согревает внутренности. Суккуб не против, он также тихо сползает с капота и нетвёрдой походкой направляется к выходу, но прежде Шуга окликает его:
— Чимин?
Суккуб поворачивает на него нетрезвый взгляд.
— Мы раньше не встречались?
Чимин удивлённо вскидывает брови, а после мягко добавляет:
— Думаю, вы бы не забыли.
Он тоже так думает.