Четыре года назад.
Аппарат жизнеобеспечения противно пищит раз в пару секунд. Юнги хочется швырнуть в него вазу или что-то поувесистее только для того, чтобы на пару секунд услышать абсолютную тишину.
Он громко вздыхает, втягивая в лёгкие столько воздуха, что грудную клетку начинает болезненно распирать, и всё же покидает палату прежде, чем возьмёт вот ту красивую вазу с букетом белых лилий в ней и ёбнет ею аппарат. Вазами ситуации не поможешь.
В больничном коридоре он натыкается на Хосока — тот стоит чуть поодаль палаты и разговаривает с врачом. На нём нет лица, впрочем, в последние пару дней никому из них так и не удалось собрать все остатки самообладания обратно в кучу.
Хосок, как только видит Юнги, тут же отводит взгляд, и, честно говоря, он совсем немного готов бросить вазу и в Хосока. Это Юнги должен отводить взгляд, это он должен общаться с врачами и белеть от неутешительного диагноза, потому что за дверью в палате, накачанная снотворным под завязку, лежит его сестра. Фэй, которая вторые сутки подряд практически не приходит в себя, потому что иначе её накрывает такая волна истерики, что врачи всерьёз начали опасаться за её психическое здоровье.
Юнги идёт к автомату с кофе, чтобы влить в себя четвёртую дозу кофеина за последние три часа.
— Что-то случилось? — слышится на том проводе приглушённый голос Намджуна.
— Нет, всё по-прежнему.
— Ты мне звонил полтора часа назад ровно с такой же информацией. Едь домой, отоспись.
Юнги коротко усмехается сам себе, прижимая телефон к щеке, пока пластиковой палочкой размешивает кофейно-сахарную муть в стаканчике.
— Не могу оставить её здесь… С ним.
В трубке слышится тяжёлый вздох, а потом к нему примешивается шум дорожного траффика — Намджун за рулём.
— Это не твоё горе.
— Это моя сестра.
— Твоя сестра, которая потеряла его ребёнка.
Юнги вываливается на лестничный пролёт и закуривает прямо там. Проходящая мимо медсестра кидает на него возмущённый взгляд, но он не отстаёт, возвращая ей озлобленный — вопросы сразу отпадают.
— Я ведь сразу говорил, что против этих отношений.
— Предлагаю теперь запереть её в крепости и приставить туда дракона, чтобы ближайшие сто лет к ней никто не подошёл. Правда, я не уверен, что это способно остановить Хосока.
Ещё бы.
— Она больше не маленькая девочка, Юнги, — резонно добавляет Джун. — А он помимо ребёнка теряет ещё и лучшего друга сейчас.
Юнги молчит какое-то время, давясь сигаретным дымом и тем, что в здешней больнице называют кофе с молоком. Намджун его не торопит, а может и вовсе позабыл, что они по-прежнему говорят — так долго Юнги не решается ничего сказать, тупо пялясь из окна на внутренний двор больницы, где резвятся чьи-то дети под пристальным наблюдением родителей.
Фэй сейчас непременно бы сказала: «Это могли бы быть мы с Хосоком».
— Ненавижу, когда ты прав, — в итоге выдыхает он, втаптывая окурок в кафель.
— Поэтому ты так ценишь меня, — тут же осведомляется Намджун, на что Юнги тянет задумчивое «мммммм», вкладывая в то всю степень скептицизма, на которую сейчас способен.
— Я ценю то, что ты умеешь донести информацию с той же эффективностью, что и Джин, но при этом не называешь меня пустоголовым мудачьём.
— А я всего лишь констатирую факт, — внезапно вклинивается в разговор Сокджин.
— Забыл сказать, ты на громкой.
Предупреждён значит вооружен, или как там было?
— Если серьёзно — поговори с ним, — продолжает Намджун как ни в чём не бывало.
— И перестань делать вид, что тебе сейчас хуже всего. Ты не главный герой в этой истории, как бы тебе не хотелось.
— Я не с тобой говорил, Сок…
Звонок обрывается прежде, чем Юнги успевает ядовито прошипеть остаток собственной фразы.
Хосока он находит на том же самом месте — на лавке возле палаты.
— Подумал, что ты вернёшься. Не хотел мешать, — повержено сообщает он, утыкаясь взглядом в пол.
Юнги нервно кусает губу, переминаясь с ноги на ноги рядом с дверью, но в итоге выбирает сесть рядом.
— Помнишь, как мы встретились? — начинает он, не до конца понимая, к чему вообще вспоминает эту историю — он тогда чувствовал себя самым беззащитным в этом мире, когда дни и ночи проводил в одиночестве в палате реанимации, потому что к нему не пускали ни Чонгука, ни Фэй, и единственным, кого он хоть как-то воспринимал, был молодой интерн Хосок.
— Ты орал, что ненавидишь всех врачей.
Хосок настаивал на том, чтобы позвонить в службу опеки, потому что все врачи кроме него закрывали глаза на то, что семнадцать лет и перелом руки в нескольких местах, разрыв селезёнки и кровоизлияние в мозг — вовсе не следствия неудачной поездки на скейте. Хосок, столкнувшись с подобным впервые, не понимал, что таких как Юнги одним телефонным звонком не спасти. Это уже потом он открыл ему глаза, когда с подобными травмами попал в это же отделение ещё пару раз.
— Я не ненавидел тебя.
Хосок кивает каким-то своим мыслям, добавляя:
— Всему своё время.
— Нет, волчок, ещё не время.
И Хосок рыдает навзрыд, пряча покрасневшие от слёз глаза у Юнги на коленях, складывается пополам и едва сдерживает нечеловеческий вой, который рвётся из его груди, пока Юнги бесцельно гладит его по волосам, уткнувшись взглядом в задёрнутое шторой окно палаты, в котором сейчас лежит его сестра, которая наверняка бы рыдала точно так же, если бы была в сознании.
***
Настоящее.
В кабинете повисает неловкое молчание. Все собравшиеся в лице Намджуна, Чонгука и Сокджина выглядят откровенно подавленными, и только по их виду Юнги понимает, что из хороших новостей у них только то, что Юнги после бутылки виски ночью успел добраться домой целым и невредимым, и даже выиграл бой у похмелья, проспав полтора часа.
В меньшей степени подавленным выглядит, разумеется, Сокджин, потому что это слово в принципе к нему редко применимо.
— Слушайте, если у нас очередная минута молчания памяти чему-то там, то можно я пойду? У меня встреча.
— Заткнись, — советует Юнги Сокджину, мысленно досчитывая до десяти.
Остаётся «три, два, один», и дверь кабинета с грохотом распахивается, являя на свет сначала виноватую физиономию Хосока, за которым бодрым шагом следует Фэй. Юнги остаётся только ловить в объятия энергичный комочек, который на полной скорости летит прямо к нему.
— Дядя Мин!
— Разве я не запрещал тебе расти?
Девчонка на его коленях хитро хихикает, вертясь неугомонной юлой, пока Юнги кидает осуждающие взгляды в сторону Хосока, потому что он ведь просил не приводить их сюда. Тот только виновато разводит руками. Хосок без яиц, если это касается его сестры непосредственно.
— Дара, детка, дай своему дяде поработать, — Фэй мимолётно целует его в щеку и тянет дочку к себе. — Она очень сильно хотела тебя увидеть.
Дара отстаёт от него только для того, чтобы важно прошагать в центр комнаты и уставиться на собравшихся в ней. Больше всего её, конечно, интересует Чонгук и его «раскраски», как она любит называть его татуированный рукав. Вот и в этот раз Куки гордо демонстрирует ей новое дополнение к своей коллекции, пока Дара с важным видом оценивает новую картинку и уже подбирает к ней цвета. Мнение пятилетки здесь учитывается.
— Мы подождём внизу.
— Не знал, что ты приедешь с дочкой.
— У Тавина образовались дела, — сестра легко пожимает плечами, — не могла оставить её на нянек. И она очень просилась увидеть тебя.
Хоть у кого-то в этом мире есть неподдельное и ничем не обусловленное желание видеть Юнги. Он ценит.
Когда дверь за гостями закрывается, Юнги переводит вопросительный взгляд на собравшихся.
— У меня ничего, — сообщает Намджун.
— То есть?
— Яд — обычный цианид. Бумажка нарисована от руки. На бутылке отпечатки всех наших, но это то же самое, что пустить пулю в лоб всем пятидесяти людям, которые там работают, потому что найти того, кто конкретно её туда принёс — нереально. Может, она там уже была.
— Хочешь сказать, что эта бутылка могла просто заваляться на складе и по счастливой случайности попасть в горло человека, который поставляет нам тачки?
— Хочу сказать, что её могли пронести в «Утопию» когда угодно. Вчера, неделю назад и даже год назад.
Юнги раздражённо выдыхает и тянется к сигаретам. Так не бывает.
— Что по машине?
Чонгук принимается листать папку с документами и от нервов несколько листочков выпадают на пол. Он всегда нервничает в такие моменты, сколько бы времени не прошло и вопреки тому, что Юнги никогда его ни в чём не обвинял. Он понимает, что Куки наверняка винит себя во всём, что произошло, даже если никто вокруг так не думает.
— Э-э-э, тачка всмятку, так что пока говорить рано, — мямлит он, нервно перебирая экспертный отчёт, — но пока ничего.
— Иными словами… — начинает Юнги, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, — у нас есть экспертиза, которая говорит о том, что «мы ничего не знаем, Шуга, отъебись от нас», три трупа и бутылка с ядом, в которой было послание для меня. Я ничего не пропустил?
— А ещё ты потерял память, — язвительно вставляет Джин.
— Экспертиза не говорит, что мы ничего не знаем, просто нужно больше времени из-за того, в каком состоянии находится машина. Нам только удалось…
— Нахера вообще проверять тачки перед заездом, если в итоге он всё равно протёр мордой асфальт, а ты не можешь даже сказать, почему так произошло? — прерывает его Джин.
— Раз ты понимаешь в них больше, то можешь лично пойти посмотреть её, — моментально вспыхивает Куки, уязвлённый таким недоверием к себе.
— Разве это не твоя работа?
— А разве я прихожу к тебе в контору и начинаю рассказывать, как правильно составлять иски? — взвинченно спрашивает Чонгук.
— Заткнитесь, — пока что по-хорошему просит Юнги, наблюдая за перепалкой этих двоих. — Камеры?
— Тут интересно, — задумчиво сообщает Джун, — в комнату бутылку не несли. Не в тот вечер, по крайней мере. Записей о заказе в номер нет.
— То есть она была там раньше?
— Невозможно, — впервые к разговору присоединяется Хосок, до этого что-то печатавший в телефоне. — Что? Бутылка ждала в той комнате всё то время, пока в неё не зашёл именно директор холдинга? Да её мог выпить кто угодно за это время.
— И вряд ли бы детки решились аутнуться по своей воле, — добавляет Джун, и, предупреждая вопрос Юнги: — Но в ту комнату больше никто не входил кроме них троих.
— Типа… Я знаю, что цианид действует быстро, но не до такой степени, чтобы не пожалеть раз десять, пока будешь корчиться в муках.
— Откуда такие познания, Хосок-и? — елейно интересуется Джин.
— Заканчивай доёбываться, — огрызается тот в ответ. — Что с тобой не так? Не с той ноги встал, или Джун плохо выебал ночью?
Юнги чувствует, что ещё пара минут — и цианид понадобится уже ему.
— Куки, — просит он младшего, — до следующего заезда ещё неделя. Пока что потрись в «Утопии», послушай разговоры. Я уверен, среди деток эта информация не останется без внимания. Может, найдёшь кого-то разговорчивого.
Чонгук коротко кивает.
— Свободны, — и через секунду: — Джин, задержись.
Тот смеряет Юнги раздражённым взглядом, но покорно остаётся в кресле, дожидаясь, пока остальные покинут кабинет.
Когда Юнги смотрит на Джина, то не видит в нём ничего, кроме плохо сдерживаемой опасности. И в этом, пожалуй, и есть весь Сокджин. Если остальные стали работать с Юнги уже после того, как он получил империю, то Джин был здесь задолго до.
Если остальных Шуга подстраивал под себя и свои методы решения проблем, то с Джином такое не прокатывало — он был воспитан другим монстром, его отцом, и перенял от него все самые худшие для человека, но блестящие для бизнеса качества.
Когда Шуга смотрит на всегда собранного, одетого с иголочки и острого на язык Джина, он видит не своего сторонника, а катализатор. Пороховую бочку, которая готова взорваться в любой момент, только дай повод. И Юнги, он ведь не большой умелец обращаться с такими взрывоопасными субстанциями.
Как хорошо, что в своё время он подсуетился и прибрал к рукам личный ингибитор Джина — Намджуна.
— Что происходит?
— Не понимаю о чём ты, — легко пожимает плечами Сокджин.
— Хосок прав, ты приёбываешься ко всему почём зря. Поэтому я спрошу ещё раз — что происходит?
— Всё отлично, Шуга. Твоя империя процветает, деньги текут рекой, бордели приносят стабильный доход, а ты катаешься на треках с амнезией, пока твой покойник не может даже сказать, что не так с твоими тачками, — под конец предложения Сокджин всё же не удерживается и позволяет словам вытекать ядом. — Ты притащил в Китай сестру с рёбенком, пока в твоих борделях травят людей и оставляют тебе миленькие рисунки.
Он всегда мог положиться на Сокджина в вопросах честности касательно его времяпровождения и оценочного суждения со стороны.
— Это всё?
— Тебе мало? Дай мне ещё два дня, уверен, ты учудишь что-то такое, за что я смогу упрекать тебя полгода.
Сокджин как никогда близок к истине.
— Тогда можешь идти.
Но Джин не двигается с места.
— Где ты вчера был?
— В ангаре.
— С кем?
Юнги вопросительно выгибает бровь. Он не помнит, чтобы Джин хоть когда-то интересовался с кем Юнги любит проводить время, если это не касалось бизнеса.
— У тебя на рубашке золотая пыль, — Сокджин смеряет его внимательным взглядом. — Прими душ перед тем, как спустишься к племяннице.
А, чёрт.
У него совершенно вылетело это из головы, когда он ложился спать прямо в одежде.
***
Когда Юнги появляется в дверях «Утопии», то сразу натыкается на обеспокоенный взгляд Кивелы.
— Я с миром, — поднимает ладони в воздух и выражение лица женщины мгновенно меняется на расслабленное.
— Мне уже не двадцать, чтобы ты так пугал меня внезапными визитами.
— Ты всегда будешь самой молодой и красивой, тётушка, — он легко мажет губами по щеке женщины и та благодарно обнимает его в ответ. От Кивелы как всегда пахнет чем-то дорогим, а её белый деловой костюм с удлинённым пиджаком и разрезами по обоим бокам рукавов удачно контрастирует с иссиня-чёрными волосами. Две выбеленные пряди у её лица подколоты назад, и Юнги это напоминает подобие нимба над головой женщины. Если бы не место, в котором она работала, он бы без оглядки счёл её святой.
— Как ты?
Женщина неопределённо пожимает плечами и жестом приглашает присесть за первый попавшийся пустующий столик в основном зале. Здесь обычно отдыхают гости перед тем, как подняться в комнаты с одной из деток. Иногда они приходят сюда даже не за сексом, а чтобы провести время в приятной компании, насладиться концентрацией красоты и изящества, которые так удачно вмещает в себя каждый из работников этого места.
Каждая из его деток — это тонкая грань между невинностью и откровенной порочностью. Страстью и нежностью. Кайфом и болью.
«Утопия» была его первым ребёнком, как только он стал официальным преемником империи своего отца. Тот всегда говорил, что людьми движут инстинкты, голое удовольствие, которое они стремятся заполучить любым путём. Секс — самый простой способ управлять массами. Наркотики, оружие, азартные игры — всё здорово, но спустя какое-то время начинают надоедать и они. Люди могут веками задирать нос до неба и рассказывать, что они не такие, не все уподобляются животным и преследуют низменные потребности, но стоит подсунуть под этот нос чью-то аппетитную задницу, как высокопарные речи тут же становятся не больше, чем пустым звуком.
Поэтому, как только он встал у руля, позакрывал все бордели, которые находились под управлением отца, и открыл «Утопию». Поставил на место управляющей Кивелу, которая души не чаяла в своих детках. У Кивелы были джинны, феи, суккубы, нимфы и даже сатиры (последние на любителя), а также неограниченный запас доброты и терпения к тем, кто хотел зарабатывать на жизнь в роли секс-работников. Все детки обожали Кивелу, они доверяли ей, и Юнги надеялся, что это доверие поможет ему узнать больше о том, что произошло в «Утопии».
— Хочешь себе кого-то выбрать? — интересуется женщина, игнорируя бокал красного вина, который ей принёс один из официантов. У Юнги на столе «белый русский». Кивела тянется к его волосам, мягко цепляя пару прядок, — и куда такие отращиваешь?
Юнги усмехается. Эта женщина не перестанет кудахтать над ним и через сорок лет, но он правда ценит её заботу. Он проводит ладонью по волосам, позволяя чёрным прядям хаотично рассыпаться вокруг лица, а кончикам пощекотать основание шеи. Ещё чуть-чуть, и те будут свободно спадать на плечи, но ему нравится, как по мере отрастания волосы начали забавно виться у концов.
— Когда я себе здесь кого-то выбирал?
— Вот именно, — подтверждает она. — А мог бы. Зачем иметь такую красоту, если ей нельзя воспользоваться?
— В другой раз.
— Ты уже пятый год мне это говоришь.
— Не нужно меня ни с кем сводить, тётушка.
— Вот ещё, — фыркает она, обхватывая наманикюренными ярко-красным пальцами ножку бокала, — если бы я здесь кого-то сводила — мои детки уже бы давно разлетелись по разным концам света.
Он не сомневается.
— Слышно что-нибудь о произошедшем?
Кивела окидывает его задумчивым взглядом и качает головой. На отпитом бокале виднеется след от красной помады.
— Разве ты не за этим послал Чонгука сюда?
— Кстати, где он?
— Думаю, он с радостью согласился на эту работу. И без того здесь ошивается едва ли не каждый день, теперь хоть есть официальная причина, — она кивком указывает куда-то за спину Юнги.
Развернувшись, он и правда видит Куки, уютно притаившегося в углу за ширмой. Та, хоть и наполовину скрывает стол, за которым сидит Чонгук, но недостаточно, чтобы Юнги со своего места не увидел, в чьей компании он сейчас находится.
— Сирена? — он переводит вопросительный взгляд на Кивелу. — С какого хера в моём заведении работает сирена?
Женщина только пожимает плечами.
— Милый мой мальчик, если бы ты знал, сколько стоит ночь с сиреной, то спрашивал бы не почему он здесь, а где достать ещё.
Абсолютно неубедительно.
Сирены опасные. Они своенравные, вспыльчивые и непредсказуемые. Юнги бы никогда не подпустил к себе сирену, зная, что от этих существ можно ожидать чего угодно. И это точно не стоит тех денег, за которые Кивела его здесь продаёт.
— Тэхён неплохой мальчик, — продолжает женщина, задумчиво наблюдая за столиком, где сидит Чонгук с сиреной. — И ему, кажется, нравится проводить время с Куки.
— Рад слышать, что я плачу Чонгуку за то, что он трахает сирен.
— Не думаю, что они спят.
— Да похуй.
Юнги достаёт телефон.
Хён:
Ты где? Занят?
Куки:
Немного. Тётушка приказала мне проверить все бутылки в баре.
Юнги хмыкает. Как давно Чонгук начал ему врать?
Хён:
Когда закончишь, не забудь заглянуть в штаны сирены.
Может, и там чего интересного найдешь.Он наблюдает за тем, как Чонгук мгновенно спохватывается, паническим взглядом рыская по залу, пока не натыкается на внимательный взгляд Юнги. Он спешно прощается с этим Тэхёном, и в пару прыжков, словно заяц под прицелом, достигает стола Юнги.
— Хён, я…
— Подожди меня в комнате для персонала.
Чонгуку хочется сказать что-то ещё, но он благоразумно сдерживается и, опустив виноватый взгляд в пол, удаляется из зала.
— Не будь с ним так строг.
— Сам разберусь. Так есть какие-то новости?
— Разговоров много, но толку нет. Они боятся, Шуга. Я запретила им пить, да они и сами не горят желанием, но одно дело — отказаться от напитка здесь, а другое — отказать клиенту наедине, — Кивела сокрушённо качает головой. — Я не переживу ещё одного такого случая.
— Их не будет, — спешно заверяет Юнги, не особо задумываясь о том, что он не может ей такого обещать. Он даже не знает, зачем было устроено это представление, кроме как ради того, чтобы Шуга обратил своё внимание. Но на кого? Или на что?
Перед тем, как направиться в комнату персонала, Кивела вновь обнимает его, шепча на ухо:
— Ты ведь найдёшь их, да? Тех, кто сделал это с ними.
В её глазах едва заметны слезы, но Юнги знает, что они там есть — Кивела слишком любит и заботится о своих детках. Для неё они действительно как дети.
— Они получат своё, — уверяет он.
***
— Юнги!
Чонгук вскакивает с дивана, как только он входит в комнату. Вид у Чонгука до ужаса виноватый, только вот Юнги интересно: это потому, что он ему соврал, или потому, что был застукан с поличным?
— Серьёзно, Гук? Сирена?
— Это не то, о чём ты подумал…
Юнги это начинает раздражать. Он его за идиота держит что ли?
— Серьёзно? Я неправильно понял, что вместо того, чтобы собирать информацию, ты зажимаешься по углам с сиреной? Думаешь, я такой тупой и не понимаю, что вы не книжки там обсуждаете?
— Тэ просто…
— Тэ — сирена, — с нажимом повторяет он. — Сколько раз ещё мне нужно это сказать, чтобы до тебя дошло, что сирены опасные? Он — шлюха, которой платят за то, чтобы соблазнять людей, а ты и рад вестись на красивые глаза! Что он тебе сказал? Что ты не такой, как остальные здесь? Что у тебя доброе сердце и честные глаза? Гук, у них это в природе. Он скажет тебе всё, что ты захочешь, и сделает это так искренне, что у тебя даже мысли не возникнет, что тебе лгут. Они заманивают людей и питаются их жизненной энергией. Очнись, ты не особенный!
Он понимает, что осёкся в тот момент, когда Чонгук поднимает на него пустой взгляд.
Сука.
— Чонгук, послушай…
— Я знаю, что не особенный для тебя, Юнги, можешь не напоминать, — Чонгук отводит уязвлённый взгляд в сторону.
Да какого хуя. Он ведь не это хотел сказать.
Чонгук намеревается выйти из комнаты и уже делает шаг по направлению к двери, но Юнги знает, что если тот сейчас уйдёт — этот разговор навсегда останется висеть между ними дамокловым мечом, и однажды таки отсечёт Юнги голову.
— Давай успокоимся, — он ловит Чонгука за локоть, разворачивая к себе, и это работает абсолютно не в его пользу, потому что тот взрывается на месте, отталкивая Шугу с такой силой, что тому едва удаётся устоять на ногах. Чонгук больше и сильнее, в трезвом уме Юнги бы никогда не вышел против него.
— Потому что это так в твоём стиле — наговорить хуйни, а потом просить успокоиться, будто ничего и не было, — рычит Куки в ответ. — Тебе нравится, да? Просто признай, что тебе нравится, что я ношусь за тобой как ёбаный щенок, дожидаясь, что ты снизойдёшь и уделишь мне хоть каплю внимания?
Юнги вскидывает руки, капитулируя, потому что не хочет, чтобы это перетекло в драку, но Чонгук продолжает наступать, загоняя его к стене.
— Прикинь, хён, на меня кто-то обратил внимание. Знаю, тебе сложно в это поверить, потому что я вроде как должен заглядывать тебе в рот и ждать, когда же ты, наконец, заметишь, как я сохну по тебе, но я ведь не особенный.
Он блять уже десять раз пожалел, что сказал это сгоряча.
И, разумеется, он видел, как Чонгук иногда на него смотрит. Просто надеялся, что с возрастом это пройдёт.
— Эй, Куки… — мягко говорит он, протягивая руку к парню. Тот не делает ничего, замирает каменным изваянием перед ним, только смотрит как-то затравленно, разочарованно. Меньше всего Юнги хотел бы, чтобы Чонгук в нём разочаровался. Не по такому поводу, во всяком случае. Он делает шаг вперёд, упираясь ладонью в тяжело вздымающуюся грудь, — я не это хотел сказать. Конечно, ты особенный.
Чонгук отводит взгляд, зубами нервно теребя пирсинг в губе, а Юнги подходит ближе, проводя ладонями по напряжённым плечам, пытаясь усмирить дрожь чужого тела. Тянется рукой к лицу парня, чтобы убрать вьющиеся волосы за ухо, приникает губами сначала к щеке, а после горячо выдыхает на ухо:
— Ты очень особенный, Куки. Самый особенный для меня, ты же знаешь, — приходится повернуть его голову к себе, цепляя подбородок пальцами. Чонгук по-прежнему смотрит на него недоверчиво, но уже без затаённой обиды. — Прости за то, что сказал. Я просто хочу, чтобы ты был в безопасности.
И удержал своё сердце целым. По возможности.
Чонгук поддаётся первым, врезаясь губами в чужие, и Юнги оставляет на его губах ласковый поцелуй, а потом ещё и ещё, чувствуя, как Куки расслабляется в его руках. Тянется к нему, обнимает за талию, и это всё очень напоминает Юнги их детство. В детстве, когда Чонгук был напуган, то пробирался к нему в комнату поздней ночью, а Юнги молча прижимал его к себе и говорил, что однажды это всё закончится. Он сдержал своё слово, но не смог пронести через все эти годы то хрупкое доверие, которое когда-то было между ними.
— Я просто хочу, чтобы кто-то смотрел на меня так же, как ты смотрел на Бэка, — шепчет Чонгук. Знакомое имя режет по ушам, он не слышал его так давно, что в какой-то момент позволил себе считать, что это могло быть плодом его воображения.
— Я знаю, — он проводит ласково по чужой щеке в последний раз, прежде чем выпустить парня из объятий, — просто пообещай, что будешь в безопасности. И немедленно скажешь мне, если что-то будет не так.
— Конечно, хён! — воодушевленно кивают ему в ответ. Юнги знает, что ему врут. — Кстати, нашёл это в тачке.
В руку ему кладут знатно потрескавшийся, видавший виды его старый телефон.
И когда Чонгук уходит, оставляя его с мыслями наедине, он знает, что потерял Куки в этот самый момент.
***
Первым осознанным воспоминанием о своём отце было то, в котором он держал его, шестилетнего мальчика, за руку на входе в их особняк. Рядом стояла карета скорой помощи, двое людей в медицинских халатах замерли вокруг каталки с чёрным мешком на ней. Всё, что сказал ему отец в тот день:
— Как бы ты не хотел этого, куда бы не стремился и к кому бы ни бежал навстречу, закончишь ты всегда один. Помни об этом, когда решишь подарить кому-то своё сердце.
Забавно, но это был один из немногих случаев, когда в целом Юнги бы даже согласился с этим высказыванием.
Он смотрит на чёрное небо, затянутое тучами, и задумчиво сам себе усмехается: ему так и не удалось оспорить это утверждение. Он бы может и бегал кругами от одного человека ко второму, пока не отнялись ноги, но это легко сделать только тогда, когда есть к кому бежать.
Он чувствует спиной тёплый асфальт. Они с Сокджином едва ли не глотки друг другу перегрызли, пока Юнги отстаивал свою идею вместо обычной дороги сделать здесь теплотрассу. Самые бесполезно потраченные миллионы в его жизни, зато ночью в середине октября он может разлечься посреди трека в одной только лёгкой ветровке и не переживать, что оставит на ней свои почки.
И даже противно накрапывающий дождик не мешает ему тянуть в лёгкие асфальтовую пыль, перемешанную с запахом сырости, бензина и сигаретного дыма, когда Юнги подносит сигарету к губами.
— Опять не спится?
Мягкий голос звучит где-то рядом, а потом дождь внезапно прекращается, когда Юнги оказывается прикрытый чьим-то зонтом.
И он вовсе не ждал увидеть его здесь, совсем нет.
— Мне начинает казаться, что мы встречаемся здесь вовсе не случайно.
— Я здесь просто гуляю, а вы?
— А я просто лежу.
Чимин хмыкает, присаживаясь рядом. Юнги не думает, что это хорошая идея, учитывая, что на Чимине сегодня светло-бежевая водолазка и такого же кремового цвета штаны, а трасса не то чтобы блестит от чистоты, но не в его правилах заботиться о чужом комфорте. Даже если в этой одежде суккуб выглядит как ангел, пришедший к нему с небес, чтобы скрасить этот гордый, одинокий вечер своим присутствием.
— Я живу неподалёку, — зачем-то сообщает он. Юнги полагает, для того, чтобы не выглядеть в его глазах чокнутым сталкером.
Хотя в его нынешнем состоянии он бы согласился и на такую компанию, если это удержит от того, чтобы скатиться в болото очень плохих и очень разрушительных мыслей.
— Я по-прежнему поражён тем, что тебе удаётся пробраться сюда, — Юнги косит взгляд на суккуба, у которого на этих словах на лице начинает играть насмешливая улыбка. — Особенно когда я сказал починить ту дыру, о которой ты говорил.
— И они её починили, — подтверждает Чимин.
Разумеется.
— Какие-то ещё сверхспособности, кроме как умение проходить через стены?
Чимин на секунду замолкает, будто раздумывает — говорить или не стоит, а потом всё же сообщает доверительным тоном:
— Есть одна, — он выдерживает драматическую паузу, а Юнги весь подбирается, перекатываясь на бок и подпирая голову рукой — подыграть так подыграть, — умение делать новые дыры.
— Умопомрачительно.
Суккуб мягко усмехается в ответ. И откуда в нём столько смелости заявлять сейчас, что он не просто нашёл лазейку на трассу, а лично себе обеспечил круглосуточный вход сюда?
— Больше не делай так, — чужая улыбка тут же потухает. — Я скажу охране, что ты можешь приходить сюда в любое время.
— Правда?!
— Конечно, — Юнги беспечно ведёт плечом. — Если что-то пропадёт — я буду знать, у кого спрашивать. К тому же, — он указывает рукой куда-то на угол ангара, что виднеется в нескольких десятках метров, — там камеры.
И если там и есть слепые пятна, которые способны пропустить человека, то тачку они в любом случае засекут.
— Пойдём, — бросает он, поднимаясь с земли и мельком отряхиваясь.
Суккуб мгновенно подскакивает следом, с любопытством косясь на мужчину, но вопросов не задаёт, пока они семенят по направлению к ангару. И только когда крыша гаража скрывает их от значительно усиливающегося дождя снаружи, подаёт робкий голос:
— Зачем мы здесь?
— Буду показывать тебе свою сверхспособность.
Он безошибочно находит нужную машину. Как давно он к ней не прикасался? Кажется, прошла целая вечность, хотя на деле всего четыре года. Четыре долгих года она стоит здесь, задвинутая в самый дальний угол и похороненная сразу под несколькими слоями брезента, потому что одного было недостаточно. Один слой материала по-прежнему не скрывал очертаний автомобиля, и тогда Юнги накидывал другой, а потом и третий, и четвёртый, пока получившееся не стало походить на огромную кучу непонятного хлама, сваленного в углу.
Его слова подтверждает сам суккуб, когда Юнги не без труда стаскивает несколько слоёв материала с машины.
— Ух ты, не видел её здесь.
Интересно, она всё ещё на ходу?
Бока машины потускнели без мойки — тёмно-алый глянец больше не блестит так, как прежде. Чёрные полосы стикеров, начинающиеся на капоте и переплетающиеся по бокам в сложный узор, издалека напоминающий цветок лотоса, кое-где уже начали отклеиваться по краям. Юнги критически осматривает автомобиль, с которым когда-то давно носился как с собственным ребенком, и скрещивает руки на груди.
Он мог бы взять любую тачку. Любая будет в сто раз надёжнее, комфортнее и покладистее при езде, но ему в своём выборе видится какой-то злой рок, когда на пассажирское сидение рядом усаживается Чимин, с восторгом рассматривая кожаный салон автомобиля.
Ключи находятся сразу, они всегда на его основной связке, рядом с ключами от дома, офиса, и этого ангара. Ключи от других машин, наверное, в автомастерской.
Он поворачивает ключ в замке зажигания и мотор покорно рычит, будто этих лет никогда и не было.
Чимин тянется рукой к фотографии, закреплённой в раме зеркала заднего вида.
— Второй пилот?
Юнги поднимает удивлённый взгляд, будто видит фотографию впервые в своей жизни, хотя на ней сам он, стоит на этой самой трассе, на фоне этого самого ангара, приобнимая Бэка за плечи.
— Бывший владелец этой малышки. Пристегни ремень.
Он жмёт на педаль газа и машина плавно двигается с места по направлению к выезду.
— Почему бывший? — любопытно интересуется суккуб, продолжая рассматривать фото, пока второй рукой на ощупь пытается справиться с ремнём безопасности. Юнги на фото лет двадцать, он ещё молодой, с выбеленными коротко стриженными волосами и массивной золотой цепью на шее.
— Сменил род деятельности.
Когда вместо того, чтобы двинуться по прямой в сторону трассы, Юнги сворачивает влево к выезду, суккуб молчит.
Когда Шуга говорит охраннику на выезде, что в следующий раз его — указывая на суккуба, — пропускать на территорию без вопросов, суккуб молчит.
Когда перед ними поднимается шлагбаум, позволяя выехать на автомагистраль, суккуб, наконец, отмирает:
— Так какая у тебя сверхспособность?
— Летать.
Машина резво выскакивает на главную автомагистраль, устремляясь по направлению к границе города. Дождь нещадно лупит по лобовому стеклу так, что Юнги при желании не может видеть дальше пары метров, но ему и не надо — эту дорогу он будет помнить даже тогда, когда забудет вообще всё в своей жизни. Мимо них проносятся яркие огни фонарных столбов, неоновые вывески рекламных стендов, смазывающиеся из-за стены воды вокруг в невнятные яркие линии. Где-то вдалеке сквозь чёрное небо кое-как продираются лучи зенитных прожекторов — наверняка очередная тусовка у Хо в казино. Город живёт и веселится даже в такую погоду, пока машина под плотную тишину в салоне стремится убежать вон из этого города.
— Ты ведь не отсюда? — наконец подаёт голос Шуга, когда спустя пятнадцать минут поездки и несколько литров воды вокруг тачка сворачивает на объездную. Здесь льёт уже не так сильно, но ему приходится сбавить скорость, когда дорога начинает уходить вверх.
Суккуб вздрагивает, погрузившийся в свои мысли и явно не ожидавший, что Юнги решит навязать разговор. Ему казалось, что эта поездка сродни медитации, и разговоры здесь не к месту.
— Родился в Пусане. Так заметно?
— У тебя сильный акцент, — подтверждают ему, — живёшь на окраине города, по ночам можешь позволить себе ошиваться на частной территории, значит, не работаешь вовсе или на полставки. Носишь одни и те же вещи по несколько дней… Ты здесь недавно, не успел освоиться и завести нужные связи, денег мало, а твой парень, судя по всему, не сильно-то о тебе заботится, да?
Медовые глаза суккуба в тёмном салоне машины опасно сверкают.
— Вы полностью оправдываете вещи, которые о вас говорят, — ровно отвечает Чимин, но Юнги видит, как нервно тот начинает теребить рукав собственной водолазки.
— И что же обо мне говорят?
Чимин вздыхает, и по нему видно, что он с трудом сдерживается от какой-то колкости в сторону Юнги, и если бы не их такое заметное различие в статусе, может, и не сдержался бы. Он отворачивается к окну, продолжая нервно дёргать свой рукав, и от этого ткань у шеи приспускается, оголяя небольшой участок кожи между одеждой и кромкой волос. Юнги невесело хмыкает, когда видит две метки на шее, которые суккуб так старался прикрыть.
— Что вы умеете поставить на место одним словом.
— Если бы я хотел, чтобы ты оказался на своём месте, Чимин, то ещё в первую ночь предложил бы тебе место в своём борделе.
Чимин фыркает, переводя смелый взгляд обратно на Шугу.
— Значит, в вашем мире всё делается именно так? Просто указываете людям пальцем туда, где они должны находиться по вашему мнению? А что, если они не хотят?
— Поэтому ты здесь, а не там, — просто отвечает Юнги, после двадцати минут подъёма в гору, наконец, замедляя движение автомобиля. Он паркуется на пустой смотровой площадке — ещё бы она не пустовала в такую глухую и дождливую ночь, — и ставит машину на ручной тормоз. — Верь всему, что говорят обо мне.
Погода снаружи встречает его порывистым ветром и свежестью только что закончившегося дождя. Юнги плотнее кутается в свою ветровку, которая мало чем помогает сейчас: воздух по-прежнему холодный и влажный, а на высоте это ощущается в несколько раз сильнее. Отвес скалы позади машины хоть и защищает слегка от пронизывающего ветра, но точно не согревает.
Юнги тяжело опирается о капот, закуривая и оглядывая свысока открывающуюся отсюда городскую панораму.
Зачем он взял с собой суккуба? Наверное, чтобы было не так одиноко смотреть на городские огни, распластавшиеся на несколько тысяч километров вокруг. По итогу он всё равно один, только теперь с обиженным Чимином, прячущимся в салоне машины, который наверняка теперь боится сунуться ближе и, скорее всего, больше не посмеет прийти в ангар без веской на то причины.
Как будто Юнги не понимает, что скрывается за этими якобы безобидными визитами на трассу. Он знает таких как Чимин, видел их пачками выстраивающимися на трибунах перед гонкой, призывно стреляющими глазами. Они смотрят на него восторженно, когда он выигрывает очередной заезд. Они пляшут вокруг, развратно виляя бёдрами, когда Юнги едет отмечать очередную победу в клуб. Они толпятся на выходе из баров, ресторанов и казино, используя свой последний шанс быть замеченными перед тем, как Юнги скроется за тонированными стёклами машины.
— Я не просил везти меня с собой, — слышится сначала хлопок двери, а потом и обиженный тон Чимина.
Разумеется. Они никогда ничего такого не просят.
— Остынь, — советует он, зажимая сигарету между зубами. — Я — последний, кто будет тебя осуждать.
— Потому что меня не за что осуждать, — и снова этот ровный тон. Шуга усмехается, думая о том, что ему нравится, с какой скоростью Чимин умеет собрать собственные эмоции, не теряя самообладания. Сквозь сизый сигаретный дым он наблюдает за тем, как суккуб подходит к краю обрыва. Отсюда он смотрится хорошо, стоящий будто у истоков этого разноцветного полотна внизу.
Всегда есть за что осудить. Чимина, вот, можно упрекнуть хотя бы в том, что тот, будучи таким бессовестно красивым, решил свои лучшие годы потратить на отношения непонятно с кем, кто даже обеспечить его нормально не может. Юнги, может, и не осуждает чужой образ жизни, потому что и сам не является охренеть каким примером для подражания, но он хотя бы не хоронит свой потенциал во имя любви. Или что там у Чимина.
Но это не его дело.
— Так зачем мы здесь? — интересуется суккуб, с любопытством оглядываясь на Юнги. — Вы не выглядите как человек, который просто приехал полюбоваться ночным небом, потому что в городе слишком светло.
Забавно. Именно за этим он сюда и приехал.
— И как же я выгляжу?
— Опять эти ваши каверзные вопросы, — фыркает Чимин, вновь отворачиваясь к панораме. Юнги отталкивается от машины, вертя новую сигарету в пальцах и равняясь с суккубом у края. Чимин тише добавляет: — Как будто что-то потеряли.
Шуга переводит на него вопросительный взгляд, а парень рядом только смущённо жмет плечами:
— Ну… от вас так и веет непониманием. Будто вы стоите на перекрёстке, и вроде как все дороги там вам знакомы, но вы всё равно не понимаете куда вам идти, — он тупит взгляд в землю, носком кроссовка поднимая одиноко лежащий камушек у края и отправляя тот вниз.
Юнги задумчиво толкает языком в щеку, наблюдая за тем, как камень в мгновение ока тонет в непроглядной темноте внизу.
— Вы же знаете, что суккубы способны улавливать эмоции, — не знал. И даже по долгу службы ему практически никогда не удавалось пообщаться с суккубами лично или узнать чуть больше, чем стандартное «демоны похоти». — Это… ну, сложно описать словами. Проще запахами.
— Запахами?
— Да! — вдохновлённо выдыхает парень, поднимая взгляд на Шугу. Кажется, он даже чувствует какую-то гордость за собственный род, когда принимается объяснять: — Суккубы способны различать более полный спектр эмоций. Мы не такие однобокие, какими люди привыкли нас считать, и даже удовольствие, которым мы питаемся, бывает разным. Вот вы знали, что суккубам не обязательно заниматься сексом, чтобы удовлетворить свой голод?
Не знал. Чимин от него и не требует ответа, продолжая:
— Но это при более близком контакте. Я к тому, что люди сильно упрощают свои эмоции. Может, поэтому всем так нравятся суккубы: мы можем улавливать оттенки даже самых сложных переживаний и находить к ним подход.
— И как пахнет непонимание, Чимин?
Парень на секунду задумывается, пожёвывая нижнюю губу, а потом несмело предполагает:
— Пылью, сыростью и плесенью. Как забытый, полусгнивший дом в лесу, в который несколько десятилетий не ступала нога человека, а теперь на пороге появился непрошеный незнакомец, и дом не понимает зачем тот здесь и что хочет в нём найти, потому что внутри кроме старости и пустоты больше ничего нет.
Шуга начинает смеяться с такой формулировки, потому что у Чимина неплохая фантазия, если он так быстро успел придумать такую лирическую чушь, а потом натыкается на пристальный взгляд суккуба.
— Подожди, ты это серьезно?
Суккуб кивает.
— А в прошлый раз в ангаре вы пахли жжёной резиной. Думаю, это была злость.
Юнги растерянно моргает пару раз, пытаясь вспомнить, когда в последний раз чужие слова ставили его в тупик. Кажется, только недавно он страдал от того, что Чонгук предпочёл их многолетнюю дружбу какой-то шлюхе из борделя, а теперь на его пути появился новый босс — Чимин со своими сверхспособностями к эмпатии.
— И что, так всегда?
— Нет, — суккуб беспечно жмёт плечами, — Только когда нам интересно.
Интересно, значит. В другой ситуации он воспринял бы это как комплимент.
— Не переживайте, мы не способны улавливать эмоции абсолютно всех, потому что это энергозатратно и выматывающе. Кроме того, обычно нам это просто неинтересно, — спустя какое-то время добавляет Чимин, и Юнги очень хочется перестать переживать из-за того, что мальчишка рядом способен видеть его как на ладони. А ведь он только недавно впаривал Куки о том, насколько небезопасны существа, живущие среди них. Особенно те, которых мы решаемся подпустить к себе чуть ближе, и вот: он стоит на краю обрыва за городом рядом с суккубом, который по одному только запаху способен понять эмоции Юнги и, возможно, воспользоваться этим.
— Сколько тебе?
— Двадцать два.
Так вот. Не то чтобы он переживал за то, что двадцатидвухлетний пацан может ему как-то навредить, но определённая степень волнения присутствует.
И, будто решаясь подтвердить опасения Юнги, суккуб говорит:
— Думаю, нам пора возвращаться.
И правда.
— Куда тебе? — спрашивает он, когда забирается в тёплый салон автомобиля.
— Вы же её в ангаре оставите. Мне туда.
Юнги кидает беглый взгляд на циферблат часов.
— Второй час ночи.
Чимин кидает взгляд туда же — цифровой дисплей меняет минуты с семнадцати на восемнадцать, — и утвердительно кивает.
— Не хочется пока домой.
Юнги пожимает плечами и заводит машину. Путь обратно оказывается ещё более тихим: Чимин опускает окно практически полностью, устраивая подбородок на лежащей на раме руке, и наблюдает за мелькающими городскими огоньками вдалеке.
Шуга же наблюдает за тем, как ветер треплет чужие волосы, периодически позволяя ему уловить очертания меток на шее парня, которые тот уже успел заметить раньше. И нахуй они ему сдались? Мало ли с кем водится Чимин, кто его парень, какие у того друзья и почему он не хочет возвращаться домой. Тем не менее, в той же степени, в какой он не хочет знать ответы на эти вопросы, его так и подмывает потребовать у суккуба объяснений. Он мог бы надавить статусом, мог бы просто физически прижать Чимина сейчас, а если и этого не будет достаточно, то за поясом у него спрятана пушка, а потом думает: нахуя ему это?
И почему, вопреки пожеланию суккуба, он везёт их не в ангар.
Чимин понимает это слишком поздно: только когда они проскакивают знакомый поворот, ведущий к трассе, он всё же закрывает окно и вопросительно смотрит на Шугу.
Юнги не собирается ничего объяснять, по крайней мере до тех пор, пока не заезжает в знакомый двор автомастерской. По глазам сразу бьёт неоново-голубая вывеска «Запчастей Мина», а двор шиномонтажной заливает светом, как только датчики улавливают движение на территории.
Автомастерская досталась ему от дедушки, который ещё в детстве увидел в ребёнке тягу к машинам. Именно дед научил его всему, что нужно было знать о внутренностях железных лошадей, и перед тем, как уехать из Шанхая, подарил ему это место.
Мастерская была в ужасном состоянии и едва могла вместить три машины одновременно, поэтому Юнги вложил сюда немалые деньги для реконструкции и модернизации помещений. Только одно оставил неизменным: здесь по-прежнему могут обслуживаться только три машины за раз, но теперь это не полуразвалившиеся пикапы и кое-как ползающие седаны, а долларовые малышки с начинкой за хуллион зелёных, которых потом либо отправляют заграницу, либо развозят по разным уголкам Китая для участия в нелегальных заездах.
Вторым этажом он поставил две пристройки по обе стороны от гаража, с лестницами, выходящими во внутренний двор. Одну для Чонгука, потому что ему нравилось возиться с тачками не меньше, чем Юнги, а вторую для себя, потому что он редко когда приводил людей непосредственно к себе домой.
Исключение — групповушки, потому что здесь кровать маленькая.
Юнги поднимается на второй этаж по винтовой лестнице, полагая, что Чимин следует за ним, если судить по тому, как удивлённо тот вздыхает у него где-то за спиной.
— Ты же не думал, что я белоручка? — снисходительно улыбается он суккубу, пропуская того внутрь.
— Именно так и думал.
Юнги не стал делать своё логово слишком уж большим, ограничившись одним просторным помещением, разделённым на общую зону с диваном и журнальным столиком, и спальню. Здесь даже нет кухни, потому что Юнги не проводил тут больше двух дней подряд, а доставки в городе работают без перебоев. К тому же, при острой необходимости он мог бы пройти пару метров до убежища Чонгука, которое больше походило на хоромы в очень сжатом варианте. В последний раз, когда он там был, Куки как раз сетовал на то, что джакузи внутрь не поместится и придётся уже в третий раз увеличивать метраж.
Юнги не обращает внимание на смущённо мнущегося гостя на пороге, проходя к шкафу и выуживая оттуда чистую футболку и штаны.
— Прими душ и ложись.
Чимин не двигается, замерев у входа и с опаской осматривая помещение.
— Что я буду должен за это? — твёрдо интересуется он, хоть Юнги и слышит, как чужой голос слегка подрагивает от напряжения.
Может, Чимин и не умеет распознавать эмоции, а просто очень наблюдательный? Юнги вот не составляет труда взглянуть на дрожащего суккуба разок, чтобы убедиться — Чимин вряд ли оказывался в ситуациях дискомфортнее этой.
— А что готов предложить? — буднично интересуется Шуга и это, кажется, вводит суккуба в состояние паники, потому что тот начинает пятиться назад, прижимая к груди предложенную одежду.
— Я… ну… ну я же говорил, что у меня есть парень, и потом вы сами меня сюда привезли, поэтому я не должен…
Он бы смотрел вечность на то, как суккуб придумывает отмазки для того, чтобы не ложиться с ним в постель. Есть что-то забавное в том, как демон похоти бегает глазками по сосредоточенному лицу Шуги в попытке выискать, в чём тут подвох. Юнги готов облегчить ему эту задачу.
— Расслабься, Чимин, никто тебя здесь трахать не будет. Ты сказал, что не хочешь домой — я не отвез тебя домой, но спать ведь тебе где-то нужно.
— А…
— А я буду спать на диване.
Потому что он не трахает суккубов. Суккубов с парнями. Суккуба с парнем и двумя непонятными метками на шее.
Чимин кивает, будто сам с собой о чём-то договаривается, и пытается незаметно прошмыгнуть мимо Шуги в сторону ванной комнаты только для того, чтобы на половине пути резко затормозить и оглянуться:
— Ванная же там?
— Там.
Когда из-за закрытой двери раздаётся шум воды, Юнги устало плюхается на диван со стаканом виски в одной руке и телефоном в другой. Не думал он, что обычная поездка в ангар закончится здесь. Он смотрит в одно из трёх массивных окон, которые тянутся по всему периметру пристройки помимо одной из стен, к которой приставлена кровать, и думает о том, чтобы опустить жалюзи, но потом становится лень. Да и никого здесь нет в такое время, чтобы подглядывать за ними.
Мин:
Что ты знаешь о метках?
Волчок:
??????
Зачем тебе?
Мин:
Боже, Хосок, я задал простой вопрос.
Волчок:
Нихера себе простой вопрос в два часа ночи. Какой контекст?
Мин:
Их ставят суккубам?
Волчок:
Даже тебе я могу поставить одну *подмигивающий смайлик*
Каков придурок.
Волчок:
В теории, да, метку можно поставить любому. Но это полностью опровергает теорию о том, что суккубы ненавидят, когда их клеймят. Меченный суккуб в борделе тоже не особо помогает.
Мин:
А если их две?
Волчок:
Юнги, где ты сейчас?
Что за тупой вопрос? Юнги раздражённо фыркает, залпом опрокидывая в себя остатки виски в стакане и тянется к бутылке, чтобы повторить.
Волчок:
Оборотень не ставит сразу две метки. Он же не поставит свою рядом с чужой.
Мин:
Говори по-человечески, я нихера не понимаю в вашем царстве животных.
Волчок:
Если кратко: оборотни не ставят метки просто так, а тем более не делают этого, когда на человеке уже есть другая метка.
Мин:
А если у кого-то всё же есть две метки?
Волчок:
Значит этот кто-то продаёт себя оборотням во время гона. В эти периоды нам в целом абсолютно поебать на то, кто под нами, и что мы с ними делаем.
Если ты понимаешь, о чем я.
Мин:
Зачем это кому-то?
Волчок:
Платят много.
Юнги хмурится, отбрасывая телефон в сторону ровно в тот момент, когда Чимин тихо выскальзывает из ванной. Безразмерная одежда Юнги на хрупком теле суккуба смотрится ещё нелепее, чем на нём самом, и как бы сам Чимин не старался, набросив на плечи свой свитер, тот по-прежнему плохо скрывает не только метки на шее, но и пожелтевшие синяки, мигающие Юнги из-под краёв рукавов.
Суккуб присаживается рядом, а Шуга подталкивает к нему пачку сигарет, скрывая разочарованный взгляд. Разумеется, он не думал о том, что впервые в жизни повстречал суккуба, который вместо того, чтобы продавать себя, выбрал личную жизнь и постоянного партнера, но и в то, что Чимин предпочёл своему парню ложиться под оборотней, верилось сложновато.
Это не его дело, и в то же время он рвано поднимается с дивана, проклиная себя и всё, на чём стоит этот свет, когда возвращается к суккубу с аптечкой в руке.
— Я не могу на это смотреть, — поясняет он скорее сам себе под удивленный взгляд Чимина. — Твоя шея.
— О, — многозначительно выдает суккуб, забыв о поднесённой к губам сигарете, — не нужно, это пройдет.
Как же. Аптечка с грохотом падает на журнальный столик, а Юнги под озадаченный взгляд Чимина достаёт из неё обеззараживающее средство и ватные диски. Врач из него хуёвее не придумаешь, но с обычным укусом он ведь должен справиться?
— Я же сказал, ничего не нужно, — робко повторяет суккуб, но как только его глаза натыкаются на нетерпящий возражений взгляд Юнги, то руки сами стягивают свитер с плеч. — Ладно.
Он неловко пересаживается, поворачиваясь к Юнги спиной, и весь как-то сжимается, хотя и старается держать спину ровной и взгляд уверенным, дожидаясь, пока мужчина за его спиной смачивает ватный диск в хлоргексидине.
Шуга кидает серьёзный взгляд на шею, раздражаясь ещё больше от того, что даже не может определить степень серьёзности укусов или то, как давно те были оставлены. А здесь вообще хоть какие-то лекарства могут помочь, или просто нужно ждать, когда метки самостоятельно потускнеют и исчезнут?
— Расскажешь? — собрав всё самообладание в кулак, как можно мягче интересуется он, прижимая влажный диск к коже. Чуть отросшие волосы на затылке мешаются, и он второй рукой осторожно отводит пару прядей в сторону, пока щедро смачивает раненую кожу антисептиком.
Чимин упрямо молчит. Юнги и не надеялся на откровения.
— Они пройдут через пару дней.
Приятно слышать, что суккуб хотя бы понимает, что творит.
— Эта мастерская… Я бываю здесь практически каждый вечер, — говорит он, кидая использованную вату на столик, и тянется рукой к крему, — мне нравится возиться с тачками, успокаивает.
Зачем он это говорит? Явно ведь не для того, чтобы суккуб мог прийти сюда в случае необходимости. В случае, если ему будет некуда идти или понадобится помощь. Точно не для этого, у него ведь здесь не пункт помощи бездомным и обиженным жизнью.
— Так и представляю, как Князь Мин стоит по локоть в машинном масле и растерянно вертит гаечный ключ в руке, — тихонько фыркает Чимин, пытаясь перевести беседу в нейтральное русло, но получается не очень. Воздух в помещении можно резать ножом, и опять-таки, Юнги не нужно быть эмпатом, чтобы понимать это, когда он дотрагивается пальцами до меток, размазывая заживляющий крем по коже. Та мгновенно покрывается мурашками от прикосновений, а суккуб шумно тянет воздух через сжатые зубы.
— Больно?
— У вас пальцы холодные, — уклончиво сообщает суккуб. — Мы любим тепло.
Ах, и как он только мог пренебречь своим незнанием о предпочтениях суккубов.
Он удерживается от комментария о том, что Чимину бы следовало показывать свои зубы не наедине с человеком, который пытается помочь, а рядом с теми, кто потом оставляет ему такие украшения на шее. Вместо этого он поднимается с дивана, обратно сгребая в аптечку медикаменты и тем самым показывая, что сеанс у доктора Айболита подошёл к концу.
Чимин будто того и ожидал, когда эта непрошеная помощь, наконец, подойдёт к концу, спешно ретируясь на кровать.
Они не желают друг другу спокойной ночи. Пытаясь найти самое удобное положение на диване — даётся ему это с превеликим трудом, — Юнги думает о том, что это вообще не к месту и вроде как накладывает дополнительный слой на это абсолютно неуместное знакомство. Он вообще надеется, что видит суккуба в последний раз.