Я был идиотом, когда думал, что будет что-то кроме крови: на стене, на диване, в уголке моего рта. Должно быть, тебе нравится быть жертвой, ведь ты ничего не сделал, чтобы сбежать.

Какая она – жизнь после второй смерти?

Они пришли с миром – но им ответили войной.

Они протянули руки – и их ударили по этим самым рукам.

Они считали цедианцев разумными существами – зато цедианцы их таковыми не считали.

О, Реборн, ты согласился обучать далеко не милого ангела. Кто же знал к чему приведёт твоя "школа выживания в стиле Вонголы?" Ведь об этом никто не задумался до самого последнего момента, даже я, хотя мне и этого не позволят

Чикаго сотрясает серия жестоких убийств. Дело, за которое никто не хочет браться, кроме одного детектива, считающего виновником этих событий малолетнего насильника, сбежавшего из тюрьмы несколько лет назад.

Хиган долго думал, как же усмирить и приручить этого хрупкого, пусть только снаружи, и холодного ангела. В самом начале Лихт был строптив и непокорен, ведь ангелы не могут сдаться какой-то нечисти. Вот только он не сразу догадался, что перед ним истинный дьявол.
Ангел, как бы иронично это ни звучало, сломался, когда дьявол решил подарить ему крылья. Ангельские крылья символизируют чистоту и свободу, только в этом случае — насильно отобранную.

Проще сломать мальчишку сейчас. Показать насколько в нём самом таится ненависть, злость, отчаяние, та самая детская затаенная на всех обида. Доломать, как игрушку... Сначала поигрался Стерлинг. Но теперь его черёд. Он будет играться с ним до конца; пока сердце не остановится, пока взгляд, подернутый похотью, полностью не остекленеет, с безразличием на всё, вровень добру или злу...

Он наконец остаётся один, не пытаясь остановить слёзы. Слёзы, которые он не чувствует. У него нет сил... да ни на что нет сил. Он устал. Так смертельно устал. Как-то вдруг оказалось, что всю жизнь он боялся не того.

В горчичной парке, обвеваемый ветром, со струящимся по воздуху тонким прозрачным шарфом он шел, озаренный светом витрин и фонарей, не шаркая и почти не касаясь земли. Не дрожал без надобности ни один мускул, будто он был полностью отлит из металла, непоколебимый и вечный. Белый Волк не знал страха, но чувствовал теперь нечто другое, нечто куда большее — черное, бездонное, металлически вечное.