Он этого заслуживает, как никто другой. 

Рауль одергивает себя и продолжает подъем, пока не останавливается у ограждения, через которое легко перемахивает под адский звон задергавшейся сетки. Привычный звук должен бы успокаивать, но сегодня он вызывает только новую волну тревоги. Ему чудится, что даже она пытается пригрозить, запугать, прогнать прочь. “Не суйся сюда, здесь тебе больше места нет,” - шепчут звенья на сетке, хотя Рауль прекрасно понимает, что это говорят его внутренний голос и чувство вины. Нет у него больше никаких вариантов, только этот старый, никому ненужный маяк. Одинокий в своем несчастье, как и он сам.

За одной рюмкой следует вторая, потом третья и уже вырисовывается четвертая. Телефон все надрывается и надрывается, на Рауля сыпется дождь из смс. Он не выдерживает и просто отключает телефон на моменте, когда видит краткое и емкое “Отец” на экране.

Не хватало еще этого.

Илья зажмуривается и кивает, переплетая свои пальцы с Наташиными. Она считает до трех - это напоминает Илье о дуэлях. О кровавых пятнах на песке, о металлическом запахе в звенящем от напряжения воздухе, об ужасе сковывающем все тело, о бравадном крике “Я не серединный человек!”. И не замечает, как начинает кричать, крепко сжимая девичьи пальцы в своих.

Стас зажмуривается на долю секунды. Дышать становится тяжело - грудная клетка кажется неподъемной гранитной плитой, а легкие ощущаются проржавевшим старым механизмом. Он нервно сжимает руль и понимает, что не справляется. Приходится съехать на обочину, чтобы унять поднявшуюся панику. Пальцы начинают ощутимо дрожать, и это, конечно же, не уходит от внимания Влада.

Это плохая, отвратительная, ужасная идея.

Начинает накрапывать. Мелкий дождь бьет по капоту, выстукивая тихое “кап”, “кап-кап”, “кап”. Тим вторит этим звукам, отбивая пальцами похожий ритм по рулю. От повышенной влажности начинают виться волосы, и он ненавидит это. Ненавидит эту погоду, ненавидит выходить из дома в такое время, ненавидит весь мир. Весь мир, кроме сжавшегося на соседнем сидении Кира. Кира он в этот момент все так же по-собачьи преданно обожает.

Виски плещется в стакане, равномерно перетекает из стороны в сторону, ярким янтарем окрашивая тонкие хрустальные стенки. Хороший, крепкий, дерет горло. Пожаром проходится по языку, стекает дальше, проскальзывает по пищеводу, заставляет поморщиться и прикрыть на какое-то время глаза. Раньше Стас заливал этим свое горе, а сейчас смакует вкус, наслаждаясь приятным вечером в кругу друзей. Он сжимает стакан в руке, перекатывая на языке знакомый привкус, и поднимает взгляд на происходящую вакханалию. 

Ветер треплет колосья степных сорняков, играет веточками низкорослых туй, шуршит сухой прибитой травой. Солнце слепит, как и всегда в это время года, припекает и зовет к воде. Стас болезненно жмурится, сводя брови и уговаривает себя остановиться. Он замирает на полпути, сжимая кулаки, и слышит, как хрустит оберточная бумага в руке. Букет обыкновенный - Стасу показалось неуместным приходить без всего. Еще хуже, по мнению мужчины, было бы прийти с парой вялых, полуживых гвоздик. Хотя, наверное, ему уже все равно. Конечно, ему все равно. 

Мертвым плевать на цветы, на угощения и на подарки.

У Катарины взгляд и повадки хищницы, от которых кровь стынет в жилах. Ваня заметил это еще тогда - в замке Ноймана, когда она взяла его на мушку и усадила в кресло. Он должен бы решить, что это позорное воспоминание, и забыть о произошедшем навсегда. Но эта женщина никогда не воспринималась неравным противником. Катарина бы без сожаления убила его, если бы захотела - Лихолетов это понимает. Но все пошло наперекосяк в этом чертовом замке, из-за этого проклятущего Ноймана. 

Костя опускает голову и утыкается взглядом в старую стеклянную рюмку, купленную на блошином рынке за бесценок. Прозрачная жидкость на самом дне катается одинокой капелькой, ловящий тошнотворный желтоватый отсвет потолочной лампы. Он сжимает рюмку в трясущихся пальцах - неприятная деталь, которую он обнаружил совсем недавно, - и подливает еще водки. “Для меня все одно - самогон, я по водочке,” - вспоминает он, в один присест опрокидывая в себя содержимое. Костя уже даже не вздрагивает, тянется только за заветренной горбушкой бородинского и кидает в сторону коридора взгляд исподлобья

Влад раньше, не привыкший к подобным проявлениям чувств, отскакивал в сторону от испуга, неловко краснел и принимался торопливо оправдываться. Стас тогда мягко на него смотрел, терпеливо выслушивал сбитые фразы и принимал таким, какой он есть. Он никогда не давил и не настаивал на своем. Он всегда был понимающим. Теперь же Влад наслаждается нежностью и лаской, сам послушно поддается каждый раз. Он не сдерживает рваного вздоха, когда по коже, вслед за движениями Стаса, разбегаются табуны мурашек.