Бакалавру было непривычно существовать так: в исследованиях, без спешки; понимая, что его перестали называть пижоном и все же признали заслуги – без чьего-либо удушливого покровительства.

Самозванка вошла в новую рутину сразу – ей была приятна светлая роль Хозяйки, которую любят и чьей помощи ждут; ощутимый контраст с тем, какие гонения ей пришлось пережить до скончания песчанки.

Nemo sapiens, nisi patiens – уж чего-чего, а времени мудрствовать у них теперь было в избытке. Испортив Властям игру, Бакалавр также понимал, несмотря на уязвляющее разочарование – они не всесильны. Они, по крайней мере, на время, потеряли интерес.

Она сидела на полу, не чувствуя холода, но осязая их тепло – оно было нужно ей столь же, сколь и им; может, потому она и могла любить их, когда все остальные гнали прочь? Сколько в них схожего – она и сама нежеланный гость практически в каждом доме, отвергнутая, внушающая брезгливость и трепет.

Бакалавр не отводит револьвер, смотрит на Самозванку почти безразлично: поздно каяться, да и не перед кем; осталась, как он, ни с чем – даром, что Хозяйка теперь. Не развязали ей руки, да и обмана, похоже, никакого не было. Только... слепота. Словно не глаза у них – пуговицы, через отверстия которых виден лишь легкий просвет, но не полная картина. И звонкий, голосистый хохот доносится откуда-то сверху.

– Я еще не принял решение, – тихо констатирует он, будто признавая собственное поражение. Одно только сомнение в том, стоит ли стоять на своем до конца, или переложить тяжесть решения на чужие плечи, бьет по гордости так, что хочется выть. Но уж конечно, не при ней. Определенно не при ней.

Всё ещё будет – просто Даниилу действительно нужно дать время.

– Молчи. Слова сейчас только всё испортят, – шепчет-шипит Даниил, устало прикрывая глаза. – Давай лучше… насладимся тишиной. Вместе.

Стоило Данковскому выйти в этом свитере на улицу, как шпионы начинали спешно строчить доносы в Инквизицию, маленькие дети принимались плакать, беременные кошки рожали двухголовых котят, а у членов Танатики синхронно возникало навязчивое желание начать изучать смерть с полным, так сказать, погружением в объект исследования.

Не убьёт твирин - так убьёт расстояние.

Даниэль открывает глаза, с трудом фокусируя взгляд, и замирает, увидев склонившегося над ним человека. Длинный и плечистый, действительно на медведя похож… только на очень исхудавшего и больного медведя. В песочного цвета взъерошенных волосах запутались мелкие сухие веточки. Бездвижное, осунувшееся, заросшее щетиной лицо – словно глиняная маска. А глаза и вправду пустые, совершенно бесцветные… И Даниэль отчего-то уверен, что когда-то эти глаза были небесно-синими.