Криков не будет, как не было никогда. Это всегда происходит в молчании.

О молчании, криках в звенящей тишине и розах.

У Тауриэль волосы рыжие-рыжие. Как огонь, — хотел бы Леголас сказать, хотел бы, будь он чуть младше, чуть невиннее, чуть лучше. Как кровь — говорит Леголас нынешний, и, кажется, ему чуть больно оттого.

— Ada, а где наш король? — спрашивает когда-то Трандуил, чтобы позже, тысячелетия спустя понять, что до сих пор не знает, как ответить на тот же самый вопрос, прозвучавший из уст собственного сына.

Трандуил любит магию. Магия пахнет морозом, хвоей, речной водой и звенит, звенит серебряными колокольчиками. Магия искрит на кончиках пальцев, жжется, искрит и все рвется, рвется наружу, пылая внутри огнем более ярким, чем он мог бы вынести. Магия страшна, магия сильна, магия жестока.

И Трандуил боялся бы магии, не люби он ее так сильно и не будь Мелиан рядом. Но она рядом, она смеется звонко, и магия все еще теплая, живая, вечно улыбающаяся.

Шаг вперед, да два назад; у нее волосы ветром пахнут, у него пальцы сталью истерзанны. Влево шаг, и поворот, взметнутся платья юбки пышные; в ее глазах цветы сирени, а на губах алеет вишня, его же пальцы в крови измазаны.

Улыбайся, король. И живи, ведь иного теперь не дано.

Дом, в котором теперь я один.

— Ты меня любишь, ada?

— Не говори глупостей.

Леголасу правда нестрашно. Нет-нет, конечно, он совсем не боится ни этих ужасных глаз, выворачивающих его наизнанку, ни шипящих, ядовитых, полных ненависти слов, ни тонких пальцев с сотней колец, змеями обвивающих его шею. Ему честно-честно нестрашно сжимать в своих пальцах холодное лезвие, видеть темную кровь на белом мраморе, осторожно отмеривать каплю яда в собственный кубок и раз за разом натягивать улыбку, шепча, что все хорошо. Он правда не боится. Быть может, только самую чуточку.