Всё начиналось так хорошо, я наконец-то выбралась из своего кошмара, чувства, я снова их обрела, но что, что могла пойти не так? этот чертов нарик всё испортил, зачем он появился в моей жизни, зачем? уходи, уходи из моей жизни или из неё уйду я..

С того холодного утра Егор стал чаще обращать внимание на настенные надписи, и сам не мог объяснить, почему.

Гена не может отпустить гибель отца. Или отец не может отпустить Гену, то и дело навещая в кошмарах?

Ночь. Тишина. Пустота. Оглушительный ливень. Парализующий страх.

Раздается залп, прямо над его головой - он ничего не видит, от ужаса зажмуривается и падает на подкосившихся ногах. Падает прямо в грязь, слякоть и дерьмо. “Будешь теперь мне ботинки лизать, сука,” - клокочет злобный, басистый голос над ним. У него нет сил спорить с этим. Да и в целом-то нет в этом никакого смысла.

Он этого заслуживает, как никто другой. 

Рауль одергивает себя и продолжает подъем, пока не останавливается у ограждения, через которое легко перемахивает под адский звон задергавшейся сетки. Привычный звук должен бы успокаивать, но сегодня он вызывает только новую волну тревоги. Ему чудится, что даже она пытается пригрозить, запугать, прогнать прочь. “Не суйся сюда, здесь тебе больше места нет,” - шепчут звенья на сетке, хотя Рауль прекрасно понимает, что это говорят его внутренний голос и чувство вины. Нет у него больше никаких вариантов, только этот старый, никому ненужный маяк. Одинокий в своем несчастье, как и он сам.

За одной рюмкой следует вторая, потом третья и уже вырисовывается четвертая. Телефон все надрывается и надрывается, на Рауля сыпется дождь из смс. Он не выдерживает и просто отключает телефон на моменте, когда видит краткое и емкое “Отец” на экране.

Не хватало еще этого.

Илья зажмуривается и кивает, переплетая свои пальцы с Наташиными. Она считает до трех - это напоминает Илье о дуэлях. О кровавых пятнах на песке, о металлическом запахе в звенящем от напряжения воздухе, об ужасе сковывающем все тело, о бравадном крике “Я не серединный человек!”. И не замечает, как начинает кричать, крепко сжимая девичьи пальцы в своих.

Стоя с ножом у своего горла, я пыталась понять, что именно сделала не так. В какой момент моя жизнь свернула не туда, что теперь и вовсе рискует оборваться по вине какого-то психа. 

Страшно не было. Было больно смотреть в глаза отцу, который наверняка начнёт винить себя в смерти единственной дочери.

Стас зажмуривается на долю секунды. Дышать становится тяжело - грудная клетка кажется неподъемной гранитной плитой, а легкие ощущаются проржавевшим старым механизмом. Он нервно сжимает руль и понимает, что не справляется. Приходится съехать на обочину, чтобы унять поднявшуюся панику. Пальцы начинают ощутимо дрожать, и это, конечно же, не уходит от внимания Влада.

Это плохая, отвратительная, ужасная идея.

— Страшнее всего становится в тот самый момент, когда понимаешь, что больше не осталось сил бороться. Ледяные волны отчаяния накрывают тебя с головой, но из них не выбраться. Тогда ты позволяешь себе наконец расслабиться, захлёбываешься и тонешь, — еле слышно шепчет Стас. — Именно этого я и боялся — утонуть.