Гэвин ждал.
Рычал сквозь зубы, огрызался в ответ на подколки, посылал ко всем чертям, пока его, нет, их обоих не оставили в покое. Всё, что нужно криминалистам, Рид сообщил – пусть занимаются домом подохшего ублюдка. За два десятка лет там накопилось много интересного, Гэвин уверен.
А красный кружок остановился. Заклинил на месте и почти потух.
Не критично. Он говорил – не критично!
Лжец.
— Ну и мразь же ты.
Спасибо.
За раздражительное упрямство, за баранью упёртость полчаса назад, за то, что переворошил весь дом и заставил играть в реконструкцию убийства.
Давай, Гэвин, ты не первый год работаешь. RK900 – андроид, а не человек. Рациональности сейчас не место и не время.
Самое время начать мыслить как Ричард. Как неисправный робот в странной позе, занесённый снегом. То есть сойти нахуй с ума.
Будь он проклят, тот стул на колёсиках. И хрен бы с ним.
Всё будет хорошо.
— Я ж не понимаю тебя, жестянка, — всё ты понимаешь, Гэвин Рид. Совсем не обязательно сдирать с себя кожу, чтобы получить информацию и узнать, что там, в напичканной микросхемами голове. Не обязательно даже быть андроидом. — Стресс снимаешь, да?
— Да, сэр.
Ну же, крути своей лампочкой. Главное, чтоб она вертелась, пусть и красная. И разговаривай, как старый радио-приёмник. Не молчи. И не жмурься.
Машина любит ласку. Гэвин хмыкнул, снова погладил большим пальцем скулу, где отливал голубым дрожащий край скина. Скривился от боли в потрескавшихся на морозе губах, изображая улыбку:
— Отпусти, робокоп. У меня рука затекла.
Гэвин делал вид, что должен просить. Ричард и не держал – так, придерживал. Ещё немного, и его пальцы сжались бы, сминая кости, как бумажный стаканчик.
— Пошли. Я знаю способ получше. Давай, иди за мной.
Парк Кларк. До средней школы – всего ничего, меньше квартала. Никто и не подумал искать пропавшего средь бела дня ребёнка так близко. Если вообще искали, в двадцатые-то годы.
Как обычно. Как всегда.
— Садись. Тебе понравится.
Детская площадка, ещё освещённая в одиннадцатом часу ночи фонарями, лучше, чем полицейский участок. Карусель, большая и яркая, лучше, чем офисный стул.
В детстве Гэвин убил бы за такую.
— Поехали, — давно он так не делал. Не бегал, упираясь ногами в землю и раскручивая карусель, не запрыгивал на ходу, ощущая ту самую центробежную силу. Не висел снаружи на перилах, запрокинув голову назад, ведь просто сидеть – для самых маленьких и вообще скучно.
Давно не катал на карусели робота с лампочкой на макушке, думая, что игрушка, наряженная в чёрно-белую кофту, отнятую у куклы соседки, что-то там себе соображает, пока ездит по кругу. Может быть, радуется, что Гэвин взял с собой погулять. Или не радуется. С чего бы роботу радоваться?
— Сэр. Как дела?
— Нормально.
Иногда Ричард за Гэвином повторял. Гэвин платил ему тем же. Негласная игра продолжалась второй день, и не то, чтобы Рид был против.
Робот с лампочкой, тот, из детства, с Гэвином совсем не разговаривал.
— Сэр.
Твёрже, ниже. Без шума и треска.
Давно Гэвин не вспоминал про коленки в синяках. Про швы, про дробь, которая досталась ему этим утром. Про то, что рука у него одна и не стоит так опасно вертеться, держась только ею.
— Ладно, ладно, — Рид перелез через поручень и уселся напротив. Карусель будет ещё долго крутиться, он постарался. — Жестянка. Ты в норме?
— Я не знаю, — диод – насыщенно-голубой, с проблесками жёлтого. Лучше, чем красный. — Вы категоричны.
— Почему? — Гэвину казалось, что этот вопрос звучал последнее время слишком часто. — Карусель для тебя – чересчур круто?
— Вы сказали: знаете, что думают люди. Угрозы были необходимы? Подобное поведение не отвечает понятиям нормы.
Вот оно что. Гэвин вздохнул.
— Поведение девчонки? Моё поведение? Тут в чём суть, Ричи, — Рид прикрыл глаза, собираясь с мыслями. — Нормальность вещь такая... Нормальный андроид не испытывает эмоций, не устраивает революций, не плющит стаканчики и не катается на каруселях. Нормальный человек не крадёт детей. Нормальные дети не живут в подвалах и не едят руками из тарелки, стоящей на полу. Нормальный Гэвин Рид не тискает жестянок за щёчки и не гуляет с ними в парке. Это общепринятое правило. Все знают, все привыкли. На этом держится порядок.
Лучше бы Ричард жмурился. Но он смотрит прямо на Гэвина и Гэвин против воли втягивает голову в плечи. Это просто стекляшки, Рид. Серые, неподвижные стекляшки, которые являются глазами только условно.
— Я не понимаю, сэр, — андроид скрипнул, глухо щёлкнул. Чем он издаёт звуки? — О чём вы?
— О норме, принятой обществом. О… широком её понятии.
— Сэр?
Гэвин цокнул языком. Он не планировал задумываться о настолько сложных вещах. Он сам перестал понимать, о чём говорит.
— И о норме локальной. Индивидуальной, которая существует в пределах очень ограниченного круга лиц или вообще в сознании одного человека. О мировоззрении конкретной личности. Допустим, эта, из подвала… Человеческий мозг – штука странная. Защищая себя, он может приспособиться и начать считать нормой даже полный пиздец. Это один из способов выживания в самых хуёвых условиях. У девчонки был свой, локальный вариант нормы. Знаешь, что-то вроде… Эм… Злой мужик предсказуем. Гнев – эмоция простая. Последствия почти всегда одинаковые: наорёт, отпиздит, оскорбит, бросит в тебя чем-нибудь. Ничего нового, если он делает так почти двадцать лет. Уже не страшно. Человек ко всему привыкает, Ричи, причём очень быстро. А добрый мужик, он… хуй знает, что он выкинет. Он спокоен, а значит, осознаёт, что делает. А сделать он может что угодно. И вот это – страшно.
Страшно, что Гэвин должен был угрожать и уподобляться преступнику ради создания атмосферы "нормальности" в подвале с клеткой.
— Кто ты? Зачем ты хотел вытащить её из подвала? Что ты хотел с ней сделать? Она понятия не имела, кто ты и что. А я создал ситуацию, нормальную для неё, Ричард. Стал безопасным, отклонившись от общей нормы того, каким должен быть детектив, мужчина и вообще весь Гэвин Рид целиком.
— Стали безопасным, став опасным, — Ричард нахмурился. — Абсурдно.
— Ага. А ты был опасен, стараясь быть безопасным. Такие противоречия часто встречаются. Главное, уметь ими пользоваться.
Карусель почти остановилась. Раскрутить бы её снова, разогнать посильнее.
Гэвин оттянул кофту, разглядывая расплывшееся по ней свежее кровавое пятно. Ничего страшного, заштопанная дырка на животе быстро заживёт, но бегать и скакать точно не стоит.
— Подвал был закрыт изнутри, — покинувший одним прыжком сиденье Ричард крутил карусель. Без энтузиазма, но очень сосредоточенно. — Почему она вернулась? Почему не покинула дом?
— Почему закрылась сама и позволила запереть себя умирающему засранцу и снаружи тоже? Позволила ему на последнем издыхании поставить на крышку огромный шкаф, навсегда отрезая путь к свободе?
Диод ослепил на мгновение красным. Гэвин фыркнул.
— Да, сэр. Почему?
Сплошное «почему». У Гэвина определенно выдался трудный день. Почему, почему…
Потому, что покушение на убийство другого человека – действие по умолчанию неприемлемое. Потому, что запугать и убедить в чём угодно уничтоженного морально человека с жизненным опытом одиннадцатилетки проще простого. Много всяких «потому».
— Потому, что она выбрала самый понятный ей и простой вариант. Вернулась в безопасность. Туда, где ей самое, установленное нормой, место. Спросишь у неё потом сам, если заговорит.
Карусель замедлилась. Гэвин заёрзал – ему понравилось кататься по кругу со скоростью шагающего рядом Ричарда. Понравилось трепать языком, находясь рядом.
— Ты задаёшься слишком сложными вопросами, жестянка. Кончай почемучкать. И перестань думать о всяком дерьме. Зачем ты вообще об этом думаешь? И не такого успеешь насмотреться. Привыкнешь.
Или нет.
Гэвин не привык. Перестал остро реагировать и переживать, но не привык.
Как не привык и к тому, что на холодных андроидах снег не таял, а накрывал мягкие волосы рыхлой белой шапкой. К тёплым людям снег податливо прилипал и тут же обращался в воду, оставляя на озябшей ладони крупные капли.
— Кожаный, приём, — Ричард, молча крутивший карусель, вдруг скрежетнул динамиками, тонко свистнул на последнем слоге. — Жестянка вызывает.
— Кожаный слушает, — Гэвин проморгался, потряс головой. Отряхнул мокрую руку, вытер о штанину. Ему давно пора домой. Есть, спать, отмываться от крови, грязи и эмоций. От улыбки, мелькнувшей в прищуре серых глаз. — Что?
— Вы ненормальный.
— Пошёл ты в жопу.
— Ты ненормальный! — старушка-соседка, бесцеремонно ворвавшаяся в гости посреди ночи, крыла Гэвина благим матом и поносила его на чём свет стоит. Пять минут назад она им восхищалась, охая и ахая над каждым сказанным предложением. Да, когда твоя соседка – коп в глубокой отставке, жизнь красочна и увлекательна даже вне стен департамента. Всегда есть с кем пообщаться на животрепещущие темы. — Ты когда-нибудь будешь домой целым возвращаться?
— Сомневаюсь, ба, — Гэвин возлежал (наконец-то!) дома на диване и отмывал своё многострадальное волосатое пузо от крови и налипших с кофты ворсинок. Как замечательно, что этой зимой он слегка жирноват – получить дробью в надежно спрятанные под слоем сальца кубики было бы куда обиднее. — Работа у меня такая. На себя-то глянь.
— Позавчера рука сломанная, сегодня дробь в брюхе… — дорогая Гэвину бабуля, с суровым шрамом на половину лица, заправила пушистую кудряшку за срезанный кончик уха и выковыряла из кожанки Рида ещё одну дробину. — А потом будешь мне жаловаться, что у тебя задница отвалилась.
— Да брось, не отвалится, — Гэвин отвлёкся от своего занятия, глядя, как старушенция пересчитывает добытые из куртки дробинки. Шесть штук. А почему цел Гэвин, получивший всего три? А потому, что его куртка отвечала всем трём требованиям сразу: выдерживать удар ножом, стоять в углу, давать суперсилу «катание по асфальту». И весила, как бронежилет, отчасти им являясь. На неё ушла вся месячная зарплата, но Гэвин ни разу не пожалел. — Из моей задницы сегодня тоже дробь достали. И ничего, не отвалилась.
— Однажды твою задницу пробьёт что-нибудь калибром покрупнее, помяни моё слово, — бабка отложила куртку и погрозила Гэвину пальцем. — Допрыгаешься.
Гэвин, которого дырявили во все места организма регулярно, угрозы не убоялся. Однажды его жопу пробил особо крупный снаряд диаметром в пятьдесят миллиметров – и ничего, жив, орёл. Не очень цел, правда, ходил пару дней – напрыгался. Но это было давно и неправда.
Ричард, временно забытый в кресле, безмолвно внимал и, судя по хмурой морде, соглашался с каждым старушечьим словом. Увы, весь его строгий образ осуждающего истукана портили дурацкие носки с узором, состоящим из вооруженных ножами пингвинов, и Гэвин отказывался стыдиться своей безалаберности. Не кофеварке в смешных носочках его осуждать.
— А чего он делает? — бабуле носки нравились. Она, несколько лет назад проев Гэвину плешь вопросами о специальных полицейских андроидах в участке, теперь активно интересовалась новой моделью с незнакомой физиономией. Ещё бы, такая хреновина – и перед тобой в кресле сидит. Грех не спросить.
— Ну… — Рид потыкал в живот комочком ваты и оглушительно зевнул. — Он заменяет мне всю следственно-оперативную группу, грубо говоря. Судмедэксперта тоже. Не полностью, конечно, но расследование ускоряет. Вкалывают роботы, счастлив человек, всё такое. Молодец, короче.
— А странненький такой почему? Интроверт? Стесняется?
Опять «почему»! Гэвин откинул голову на подушку:
— Напарник должен быть оперу под стать! Убогий!
Ебанутый, зато свой. Таков путь.
— Разрешение на оружие имеет? — серебристые кудри, среди которых спряталась пара бигудей, качнулись. — На применение силы?
— Да похуй ему на разрешения. Он сам по себе оружие, — отмахнулся Рид. Ричарду достаточно на противника упасть и всё, можно готовить место на кладбище. Насрать, что Гэвин весит всего на пять кило меньше андроида и тоже может на кого угодно свалиться. Гэвин-то не твёрдый, а очень даже мягкий и приятный на ощупь, чёрт возьми. Ему падать больно будет. — Но если без шуток… Надо будет – пристрелит к хуям. И по почкам отлупит. Это не патрульный дурачок. Ему и как машине можно неугодных пиздить. Программа такая.
Не та информация, которую Гэвин хотел бы знать, но зачем-то знал. Ричард сам вкинул несколько рандомных и пугающих фактов о себе посреди скомканного диалога, пока вёз накатавшегося на карусели человека домой. Болтливый он сегодня… Странно. Гэвин почти смирился с отрывистыми репликами и тут на тебе. Тонна «почему», экзистенциальная тоскня и глубокий анализ поведения жертвы киднеппинга. Стресс на Ричарда так действует, что ли? Девиантиться удумал, если Фаулеру верить?
Гэвин скинул с себя одеяло.
Ему приснилась карусель. Ебучий цветастый офисный стул монструозных размеров, раскрученный до размытых пятен вместо деревьев и дорожек парка Кларк. Отвратительно. До головокружения и настоящей, не приснившейся, подкатывающей тугим комом тошноты отвратительно.
Гэвин сел, осмотрел погружённую во тьму комнату. Потыкал в чёрный экран телефона, ругнулся, откладывая разряженное устройство. Сосредоточился на голубом треугольнике в дальнем углу. Тусклый свет выхватывал из жаркой, душной темноты кусочки интерьера – пятно плесени, одинокую лампочку, кусочек отбитой штукатурки. Металлическую миску.
Гэвин скинул с себя одеяло.
Вдохнул поглубже, нашарил телефон. Три часа ночи. Ни треугольников, ни плесени. Из лампочек – только диод, красный, круглый. Неподвижный. С чего бы ему крутиться? Головы-то не осталось. Половину черепа разворотило выстрелом. В упор, из дробовика. И стаканчик с кофе тут же, рядом. Целый.
Где одеяло?
Гэвин пошарил руками вокруг. Нащупал справа чьё-то плечо, воротник пиджака, гладкий пластик лица. Провалился пальцами в дыру, зияющую на месте диода, застрял в шестерёнках, размалывающих плоть на мелкие осколки костей и обрывки кожи.
К чёрту одеяло.
Как он отъехал и уснул, Гэвин не понял. Просто моргнул, задумавшись о смысле жестяночного бытия и… И привет, странные сны про безголовых андроидов, подвалы, гаснущие лампочки и синие треугольники с красными кругами. Как на нём появилось одеяло, Гэвин тоже не понял, но заботу оценил. Оценил он также пластырь на пузе, добравшись ползком по стеночке до сортира. Подумал, корчась в безуспешных потугах вывернуть пустой желудок наизнанку, что отдирать пластырь будет ой, как неприятно. Поналепят своих пластырей, а у Гэвина потом внеплановый сеанс депиляции. Изверги.
Откуда в доме посреди бела дня взялся андроид в идиотских носках и в фартуке, Гэвин принципиально отказался понимать на всех уровнях восприятия реальности. Как Ричард здесь появился, Рид помнил – сам же разрешил войти, поддавшись нытью. Сэр, вы не справитесь один, сэр. Вы забьёте большой и толстый на свои раны, как только найдёте горизонтальную поверхность, сэр. Вы безрукое ленивое чмо, сэр.
— Ты и недели не проработал, а уже прогуливаешь, — Гэвин встал и потыкал пальцем в диод. Настоящий. Кружится, мигает, голубой. И голова целая. Всё нормально. — Почему не в участке?
Почему Ричард не свалил? Наверное, потому, что он живёт в подвале и за порог ему нельзя. Да, точно.
Нахуй одеяло!
Гэвин скинул с себя чёрно-белый пиджак. Сглотнул, втягивая воздух сквозь зубы.
Блевать на новый ковёр в виде волчьей шкуры с телепающимся хвостом-поленцем он права не имел. И неважно, что синтетика. Жаль зверюгу.
— Сэр.
Не чувствуй Гэвин себя настолько погано, он бы запустил в Ричарда, замогильно хрипящего прямо в ухо, чем-нибудь тяжёлым. Ничто, кроме робота-пылесоса, не должно шарахаться в ночи по жилищу Гэвина и разговаривать.
— Ты чё тут делаешь, железный? — Рид свесил руку на пол в поисках телефона. Поелозил ладонью по пыльным доскам, отодвинул ногу андроида, наткнувшись на жёсткое бедро. Нашёл, наконец, телефон, посмотрел на экран, убеждаясь, что буквы, цифры и иконки чёткие и не плывут. Не сон. — Пять утра, Рич.
— Мисс Элисон просила присмотреть, — Ричард в чёрной рубашке сливался с тёмно-коричневой обивкой дивана. — Воды?
Воды, и побольше. Утопите Гэвина, Гэвин заебался.
— Только не говори, что ты четыре с хером часа глазел, как я сплю, — проворчал детектив, прикладываясь к холодному стеклу стакана. Холодно, слишком. Холодная вода, холодная рука андроида на затылке, холодный, остывший дом.
— Три часа, сорок шесть минут и пятнадцать секунд, — без пиджака Ричард странный. Монохром придавал его образу привычность. Надпись «андроид» бросалась в глаза, и трески с хрипами в голосе воспринимались как дефект конструкции. Смешнее казались выданные на серьёзных щах своеобразные шутки.
— Льстишь, жестянка. Я не настолько интересный. А ты не настолько тормозишь, чтобы изучать меня целых три часа, сорок шесть минут и пятнадцать секунд.
Ричард нахмурился правой бровью - одной! - и, размахнувшись, звучно шлёпнул Гэвину на лицо мокрое полотенце:
— У вас повышенная температура тела на почве переутомления.
— То-то меня хуёвит, — да, Гэвин, сегодня тоже попробуй не жрать и питаться одной верой в создание идеального общества без преступности, и окончательно развалишься. Отгул дадут, по лбу постучат. Выспишься зато. — Мне приснилось, что у тебя нет башки. Типа, дырка от дробовика. Жуть.
— Возможно, это визуализация ваших тайных желаний, — примерно со вторника Ричард тонко прикалывался над Ридом, уловив концепцию отношения детектива к навязанному напарнику. И чем больше андроид пиздел, тем сложнее и изощрённее становились приколы.
— Враки, — пока его жестянка вёл себя более-менее прилично, Гэвин ствол не доставать не торопился. Даже шутейки великодушно прощал, за которые Коннору до свиста из ушей хотелось насовать полную задницу свинца. — Но подсрачник я тебе выдам, если ещё хоть раз вздумаешь делать кофе всяким мудакам. Кстати, бариста недоделанный. Свари мне кофе, ты ж умеешь.
— Тогда вам придётся выдать мне подсрачник, — да как?! Как Ричард делает вот это вот? Бровями раз-два, и сразу понятно, что он хамло и ебалай в обёртке хорошего, глупенького мальчика.
— Может, в тебя из дробовика пальнуть? У меня есть, — Гэвин сверкнул глазом из-под края лежащего на лбу полотенца и показал на покосившийся комодик без одной ножки, подпёртый стопкой журналов. — Для мотивации.
— Вы нормальный?
Гэвин улыбнулся.