Андроид Гэвинрида.
Звучит загадочно и зловеще. Почти как собака Баскервилей. И всё бы ничего, да только Ричард и в самом деле та ещё сука. Мстительная, злая, быстро ставшая легендарной тварь, способная на любую подлость. Гэвин купил его за доллар. Попался в капкан для лоха. Стал жертвой собственной самоуверенности.
Ричард портил жизнь каждому, кто его обижал. Изящно, незаметно, исподтишка, настолько тонко, что не к чему и придраться. Грубо и жестоко, прикрывая тщательно выверенный план неуклюжестью и проблемами с координацией.
Ричард не терпел подколок и плохих шуток, огрызался и охотно цапался с собеседниками по любому поводу.
«С ножом на человека не бросится.» Ну да. Ричард забьёт человека голыми руками и нож ему не понадобится.
Ричард, Ричард, Ричард… Гэвин решил, что справится с ним. Как же он ошибался. Глупый, наивный Гэвин.
— Они делают ставки, — сказала утром Тина. Ещё никогда прежде Рид не видел подругу настолько серьёзной. — На тебя. На меня. Гэвин… Я не справляюсь.
Тина не справляется. Тина, великая женщина с стальными нервами и железным характером, располагающая к себе одной улыбкой и парой слов, не протянула и недели. Всего три раза покаталась с Ричардом на ночном дежурстве – и признала просчёт.
Гэвин держался. Он и сам не знал, каким чудом. Он не старался, не искал способов подружиться с неадекватным роботом и уж точно не подбирал слов, чтоб ненароком не обидеть его или разозлить. Гэвину было наплевать, что там про него думает Ричард. Гэвину было насрать на тонкую душевную организацию машины целиком и полностью.
Гэвин просто… был. Играл роль некой константы для андроида, который повадился задавать вопросы о недоступных для понимания человеческих решениях.
— Гэвин, — сухой, рассыпчатый треск. — Мне нужна помощь.
Гэвин молча кивнул на свободные качели рядом с собой. Колодец из многоэтажек – не парк с просторной площадкой, но качели здесь лучше.
— Я думал, ты с Тиной.
— Не сегодня.
Не сегодня. Не завтра, не когда-либо ещё. Тине не нужен андроид, которому она не может приказать. Будь Ричард хоть сто раз эффективным, быстрым и сильным, ему нельзя соваться в патруль с настолько поганым характером. Без Гэвина, конечно же. С Гэвином можно всё.
— Какого рода помощь?
— Воображение, — Ричард не умеет кататься на качелях. Или не хочет. Его голова опущена, плечи поникли. Где идеальная осанка и надменно задранный кверху нос? — Что, если… — замена «почему». — Если бы мы не нашли женщину? Сэр?
— Она бы умерла, — нет ничего проще. Все умирают.
— Сэр. Как она умерла? Эмоции.
Эмоции. Священный Грааль жестянок. Ящик Пандоры, будь он трижды проклят.
— Думай, Рич. Она причинила человеку вред вместо подчинения и покорности. Что она чувствует?
— Страх, — тревожный проблеск красного в безмятежном голубом. — Ей страшно.
Он знает, что такое страх. Чего боялся? Когда?
Но не всё ли равно.
— Верно. Она испугалась. Растерялась, не сообразила, что делать, и сбежала туда, где ей нужно оставаться, чтобы всё было в порядке.
Снег не тает на песочнице, горке и брошенной плюшевой игрушке. На вещах.
На андроиде снег осел большими лёгкими хлопьями, превратился в блестящие капли на тёмных пушистых ресницах.
— Я не смог составить достоверную картину дальнейших событий. Недостаточно данных.
Недостаточно жизни.
— Она спряталась. Вернулась к прежней роли. Она – в подвале, над ней – шкаф. Обычный сценарий. С ней всё в порядке. Что она чувствует теперь?
— Покой. Удовлетворение.
Краткий миг света перед падением в бездну.
— Да, Рич. Она почти счастлива. Можно сидеть в клетке, быть хорошей и не доставлять проблем. Не страдать от своих же эмоций. Здорово, м?
Не обязательно иметь при себе испорченный дробью мятый блокнот с парой бесполезных заметок. Не обязательно быть детективом.
— Здорово, — эхом, искажённым до задушенного сипения. — Что потом?
— Она просидит взаперти, без еды и воды день, может, два. Как обычно. Два дня это время на подумать.
— Что она придумает?
— Ничего. Она ничего не придумает, Ричард. Совсем ничего.
Ричарду не нравится такой ответ. Опустевшие качели закачались, зазвенели цепями.
— Почему? — он, вставший прямо перед Гэвином, тоже ничего не придумал. — Сэр?
— Потому, что она слепо уверена: скоро за ней придут, выпустят из подвала, накормят, спросят, всё ли она поняла. Она скажет «да», как всегда говорила, хотя единственное, что она понимает, это необходимость соответствовать ожиданиям, — Ричарда не так-то просто сдвинуть с места толчком в плечо, но табличка с именем мигнула, потеряв на вдавленном кулаком дисплее буквы. — День, два. А потом?
— Смерть?
— Люди не умирают так быстро, — прошипел Гэвин андроиду в лицо. Будто так до него быстрее дойдёт. — День. Привычно. Два. Плохо, но тоже ничего – сильна вера. Три.
— Осознание, — странно слышать слова, видеть, как шевелятся губы, и не чувствовать дыхания.
— Её голос никто не слышит, на крики никто не отвечает. Единственный, кто знал о её существовании, кто знал её такой, какая она есть, больше не существует. Вывод какой?
— Она никому не нужна.
Совсем никому.
Розы красные, фиалки голубые, Земля круглая. Ричард – никому не нужный ненормальный робот, далёкий от соответствия хоть чему-нибудь.
— Она поймёт, что ошиблась. А знаешь, что потом? Отчаяние. Она не сможет освободиться, когда попытается: ей не хватит сил. Никогда не хватало, но в этот раз – особенно. Потому, что она ждала кого-то, кто вытащит её из задницы, в которую она сама себя загнала. Дальше – только ещё большее отчаяние, а за ним смирение и, наконец, смерть. Медленная, в холоде, тишине и изоляции, от голода и жажды. И никто не узнает, что она когда-то была.
Глаза-стекляшки слишком живые для бездушного создания из металла и полимеров.
— Один.
Гэвин не хотел тратить время на разговоры о смерти и эмоциях, не хотел возиться с бракованной недоделкой. Не хотел считать.
— Ты так сильно веришь. Во что? В то, что тебя спасёт rA9? Придёт, погладит по щёчке и отведёт за ручку в дивный новый мир? Или, может, я? Никому ты не нужен, Ричард. Никто из нас никому не нужен. Никто не будет тащить тебя на улицу, если ты сам хочешь сидеть в подвале и подыхать. Ни Тина, ни Крис, ни Хэнк. Никто. Развалишься, исчезнешь и всем будет абсолютно всё равно. Никто о тебе не вспомнит потому, что никогда не знал. Два.
Снежный ком разбился о грудь андроида, не сдвинувшегося с места за всё время короткого отсчёта. Ни слова, ни звука. Ни единого следа эмоций, вспыхнувших ярким огнём в кольце диода. Ни души на площадке, где обозлённая машина и человек кружили и швырялись горстями снега.
Гэвин не досчитал до трёх.
— Это называется «обида», Ричард. Сложное, составное чувство, — вывернуться из-под андроида нет никаких шансов. — Ты оскорблён. Чувствуешь несправедливость и злишься. Думаешь, что кому-то всё-таки нужен. Считаешь, что я неправ.
Ричард тяжёлый. Дьявольски сильный. Его желание ударить в ответ, похоронить Гэвина в сугробе затмило здравый смысл и компьютерную логику, но именно этого Рид, повалив андроида, и добивался.
Гэвину трудно дышать, снег забился в его уши и рот, залепил глаза, но он полностью, абсолютно доволен.
— Третий закон роботехники, Ричард, — Гэвин безуспешно дёрнулся под сидящим на нём андроидом. — Что должен робот?
Ричард тяжёлый и дьявольски сильный. Рассерженный, но принимающий правила игры. Ни одного удара, ломающего кости, ни одного серьёзного повреждения. Лишь касания, похожие на объятия, нежели на полноценную драку.
— Робот должен беречь себя, — тихо. Мягко и глубоко. Голосом не робота, но человека.
— Так береги, — без привязки к первым двум законам. Чёрт с ними, с людьми и их благополучием. — Первые, кому мы нужны – это мы сами. Кому ты будешь нужен, если не нужен себе?
— Вы категоричны, — в новом, чистом голосе Ричарда упрёк и едва уловимая ирония. — Тина сказала, что иногда мы становимся нужны себе только, когда нужны кому-то ещё.
— Но ты никому не нужен, — маленькая ложь. Ричард, затихший и опустивший руки, знает. Он нужен Гэвину – стал нужен в понедельник.
— Они тоже так говорили. Все.
Они делали ставки, сколько Гэвин протянет в паре с андроидом-дебилом прежде, чем плюнет на это гиблое дело и пойдет жаловаться. Бросили негласный вызов, который Гэвин принял.
— Полегчало?
— Я напал на вас, — и не придумал, что делать дальше.
— Теперь тебе страшно? — талый снег впитался в одежду, промочил насквозь волосы, пробрался холодом под кожу.
— Да, сэр, — всё так же мягко, рокочуще. Выжидающе. Напряжённо, смело, на шаг дальше от лестницы, что уходила бесконечно вниз. Пальцы андроида, сковавшие левое запястье, не теплее цепей на качелях.
— Хочешь, расскажу, как оно на самом деле? — Гэвин почти не при чём. Не он гнал Ричарда в воображаемый подвал, но он не единожды помогал захлопнуть крышку. — Хочешь. Тогда отпусти, — не тяни к щеке чужую ладонь, не наступай на первую ступеньку. — Слезай. Давай, жестянка, мы не в том месте, чтоб ты меня седлал.
Ричард не пытался быть похожим на человека. То, как он пользовался своей силой, подкупало: честность Гэвин ценил превыше всего. Машина, без труда поднимающая на ноги взрослого мужину, не притворялась, что ей тяжело.
— Не знаю, что там с тобой происходит… Тебе хватило сил опрокинуть шкаф. Ты нужен себе, и это главное.
— Я был нужен себе. И напал. Что потом?
Страшно. Сложно, вывернуто наизнанку, перекручено. Достоверно и точно, в отличие от слов Рида.
— Бойся, но обратись к другому тому, кто тебе нужен. Действуй. Выйди на улицу.
— Я обратился, — Ричард жил в одном из домов вокруг площадки. Гладил бродячую кошку, спящую в картонной коробке на лестничной клетке, прыгал через ступеньку, заглядывал в почтовый ящик, прицельно бросал скомканные рекламные листовки в мусорное ведро и любил крутить ключи на указательном пальце, пока ждал лифт. — Мне не стало лучше.
— Лучше станет потом. Этот кто-то тебе помог, — коврик в прихожей – повод для улыбки. “Добро пожаловать отсюда”. Типично для неприветливой девятисотки. — Напугал ещё больше, но, поверь, это действительно к лучшему. Путь наименьшего сопротивления не всегда хорош.
Квартира Ричарда, просторная студия с панорамным окном, не похожа на подвал. Гэвин, отправляясь на прогулку, не планировал промокать до нитки, заходить в гости и уж тем более раздеваться. С Ричардом все его планы посыпались прахом.
— Знаешь, в чём сходство ран и эмоций? — пробормотал Рид, не без труда стянув через голову отсыревший свитер. Андроид на славу постарался, закапывая напарника в снег. — Если их игнорировать, они воспаляются. Приходится причинять больше боли и делать раны глубже, чтобы они смогли стать шрамами, а не гниющими язвами.
Ричард не оценил кровавых разводов на мокрой коже. Нахмурился, тронул край пластыря на плече, успокоил прикосновением ледяных пальцев болезненное тепло. Известно ли ему, что такое боль?
— Ты сорвал на мне злость. Теперь гнева меньше, да? Больше жалости к себе, хотя вместо неё должно быть удовлетворение.
— Тоже обида? — помехи и треск скрывали от Гэвина удивительно много. Огромное количество сменяющих друг друга интонаций съедалось скрипами, посвистываниями и дребезжанием.
— Да, жестянка. Пагубное чувство. Агрессия, направленная на тебя же – мне-то что? Мне ничего не будет. А тебя она разрушит. Или отпустит, откуда мне знать…
Волосы Ричарда на ощупь мягче, чем казалось. Нравится ему, как Гэвин его тискает? Всегда пожалуйста. Суета и хаотичные прикосновения ко всему вокруг Риду порядком надоели, как и жалобы коллег преимущественно женского пола на то, что его андроид распускает руки. Проще потрепать, словно щенка.
— Если будешь постоянно беспокоить раны, то истечёшь кровью. Не бросайся в крайности, — теперь можно и пожалеть. Пригладить влажные волосы, зачесать назад непослушную прядь, спадающую на высокий лоб. Отвлечь, не дать прикоснуться к обнажённой коже снова, оставив напоследок озноб и мурашки вдоль позвоночника. — Потакать некоторым чувствам вредно.
— Абсурдно.
— Что именно?
— Подобное поведение не отвечает понятиям нормы, — лукаво, с пытливым прищуром. — Кто вы? Зачем вытащили из подвала?
Что Гэвин хотел с ним сделать? Ричард понятия не имел, кто он и что.
— Я Гэвин, — Гэвин Рид предсказуем. Наорёт, отпиздит, оскорбит, бросит в андроида чем-нибудь. Пожмёт механическую руку: сильную, с широкой ладонью и длинными пальцами; надёжно обхватившую человеческую кисть, горячую и сухую. Прощупает выступающие костяшки, сожмёт крепче.
— Я – андроид.