Говорят, что стадий принятия всего шесть: шок, отрицание, агрессия, торг, депрессия, принятие. Мне казалось, что первые четыре я прошла быстро, но пятая стадия, депрессия, никуда не девалась. Она оставалась моей спутницей последние годы, и никогда не знаешь, когда мы с ней окончательно расстанемся. А попутчиков мы не выбираем, как и место рождения, особенно если они такие же подневольные, как и я.
Форточка была открыта, белый тюль трепыхался от ветра, изредка пошаркиваясь о прикроватную тумбу. Ткань неприятно скрипела, при этом если и действовала на нервы, то сие действо в тот момент проходило как-то мимо.
Вокруг стояла абсолютная тишина, как и во всём пригороде Мишн-Сити, или, как называлась эта часть Невады, мне было неизвестно, нарушаемая только стрекотом цикад и сверчков, доносившимся через открытое окно, и редкими комарами, которые осмеливались проникнуть в «мой» — в мозгу явился образ кавычек — дом, который я называла «Хаосом и Безнадегой». «Родители» спали.
Памяти Сэм как таковой мне не досталось. Всё, что есть, — смутные догадки и осознание того, кем я теперь являюсь.
Как иронично.
К счастью, кроме имени, ничто не указывало на то, что я должна по классике жанра быть мужчиной и лапать и обниматься под знойным солнцем в конце истории со знойным прототипом Меган Фокс. Если не брать в расчет последнее предложение, то радикальная смена внешности не была так уж ужасна. Жизнь продолжалась. При этом ничто не предвещало скорого апокалипсиса, совсем ничего. Стены, пол, потолок, окно во двор с видом на идеальный газон добропорядочного американского гражданина радовали зеленой травкой и засаженными петуниями вазонами.
Далёкая от копания в грязи с остервенелым удовольствием, при этом выросшая буквально на огороде, прошлая я видела здесь каплю иронии.
Меня это мельтешение несколько раздражало, даже если занять себя хотелось чем-то до одури, а облагораживание придомового участка звучало куда как лучше, чем пялиться в потолок и заниматься ничегонеделанием.
Омрачало лишь одно: от всего этого зелёного и цветущего я, что местная Сэм Уитвики, как морально, так и знаниями, были далеки настолько, что сейчас хотелось выть на стенку.
Стенки, на которой можно было повыть без зазоров совести, не было. У меня даже намёка на личную собственность не имелось ближайшие лет сорок, минимум. Ведь что будет дальше…
Ну или на Луну, что было бы причиной вызвать местную дурку, тем самым довести этих родителей до ещё одного нервного срыва. А это было ни есть хорошо, я поморщилась.
Больше со скуки, чем от безнадеги.
Дети не выбирают, где и у кого им родиться, а попаданцы не выбирают, куда им и в кого провалиться. И ладно бы, если бы просто под землю. Со стыда. Но нет же!
Просто открываешь глаза, смело открывая путь в новую жизнь посредством удара мизинца о дверной проем в спальню, после чего только на кухне понимаешь, где, черт возьми, и местные Боги оказались!
Что-либо делать было лень, а заняться было нечем, кроме сада, вокруг которого крутился досуг обитателей особняка.
По-другому хоромы, в которых жили Уитвики, мне назвать было как-то… Неправильно, что ли?
Встав с кровати, я, агрономическая, как и прочая хозяйственность во мне, давно потонули втуне затяжной депрессии. Я воровато оглянулась, стараясь бесшумно сползти с чужой кровати в сторону окна. Вспомнить хоть что-то кроме прополки огорода, войны с крапивой и осотом и прочей ползучей растительностью не получалось, кроме статичных действий в виде прополки, позы раком и окучивания картошки с последующими телодвижениями. Уитвики, к счастью или нет, картошки не садили. Участок был сравнительно небольшим, всего пять соток придомовой территории. Грядок не было, но росли петуньи в вазонах, за чью сохранность можно пока не беспокоиться.
Сам момент, когда эта пакость начала меня грызть, я пропустила — закрывалось подозрение, что ещё в прошлой жизни, сливаясь сейчас сейчас с практически девственно чистым листом в голове. Ни одной мало-мальской записульки в ней не осталось. Я сливалась с настоящим, успокаивалась, привыкала, как всякая тварь человеческого происхождения, успокаивая себя тем, что я — человек, по крайней мере, всегда им была, Сэм — человек, который мало чем от меня отличается, по крайней мере сейчас.
Она — девочка-подросток, шестнадцати лет, с начинающимся переходным возрастом, по-тихому бунтующая против домашнего режима, я же на три года старше и вообще из будущего, которая бунтовала, психовала, работала, впахивая на износ, но всё ещё оставалась под пяткой своей родни. При этом также деградировала от одиночества и постоянной неудовлетворенности своей жизнью, а также полученного образования, хоть и с отличием.
И что толку? Где оно, это образование, если в голове чернильная пустота, ни одного закона и какого-либо конкретного понимания, как здесь живут в этих «Америках», что было бы в моем случае как никогда полезно.
Просто, сплошное ничего.
И как жить с этим?
Как-то.
Как-то и приходилось.
Спать не хотелось, чинить ночной дебош во имя своего отрицания, тем самым громя комнату, как и будить знатно перенервничавших мужчину и женщину, которым заочно не повезло, не хотелось.
В один миг потерять дочь, списывая всё на то, что та пошла в отрыв, связалась с неприятной компанией, ну и просто всё дело в том, что девичьему телу не хватает мужского внимания… Бедные люди, которых мне было и жаль, и одновременно фиолетово. Что-то внутреннее обиженно скалилось, что это она, она! Она жертва, смотря волком на окружающий мир, капая ядом на всё, что её окружает.
Грудь неприятно сдавило, уши до сих пор испытывали дискомфорт.
Слушая Джуди, я одновременно вздыхала, попеременно краснела то от стыда, то просто игнорировала, одергивая себя в том, что это нормально. Дома там о таких вопросах говорили открыто, без стеснения, нисколько не смущаясь присутствия что маленькой, что взрослой меня.
«Дети слишком тупы, чтобы понимать, о чём говорят взрослые!»
Дети были слишком любопытны, чтобы в одиночку выучить алфавит, учась читать по слогам на бабушкиных романах эротического содержания. Бабушке прививать любовь к собранной за годы жизни домашней библиотеке, литературе и чтению было только в радость.
Собственно, так и повелось, что содержимое в основном было не столь интересно, сколько сам процесс. Ведь упомнить всё, что когда-то было читано, казалось нереальным. Но ключевые моменты оставались в памяти, только вот реальность и правдоподобность написанного зачастую хромала, а проверить было не на чем.
Только сравнивать источники, что порой казались сомнительнее другого.
Слушать нервную речь старающейся не бегать глазами по кухне Джудит Уитвики было волнительно, утомительно и смешно. Но больше всего хотелось выдворить эту тётку за дверь, чтобы не мешала прокрастинировать, останавливало в своих порывах лишь то, что это была её кухня и её дом.
А я тут, как бы, чужая?
Да.
Собственно, ничего не поменялось. Я как не имела возможности почувствовать ощущение дома, свободы и полного отсутствия контроля, так и не могу до сих пор. Ничего не поменялось. Живи хоть рядом с лесом, хоть рядом с пустыней, ощущения были те же.
Чувство чужеродности и полного непонимания, что это сейчас происходит, не проходило. Усугублялось, пуская корни. Я тонула в неопределённости. Ночной воздух кружил голову, возвращаться к чужой постели не хотелось, ломало одно — всё это пустое. Как и свет погибших звёзд, рассыпавшийся по небосводу, не мог не быть прекрасным.