... велю набить лучшие из перин.

Они сидели на причале; Лулу тепло привалилась виском к его плечу и, прищурившись, смотрела куда-то далеко-далеко — то ли на тот берег, то ли сквозь берег, сквозь небо, сквозь весь чёртов Кошмар. Неспокойные воды озера рябили под их ногами лунными отблесками; смуглое лицо Лулу будто светилось в темноте, и Каин нет-нет, да скашивал на неё глаза — всего на пару секунд, ловя образ — а потом переводил взгляд вдаль, наслаждаясь им, пока тот не потух под его веками.

Ему снится день; настоящий, нормальный день, запах свежего белья в его руках, покачивающаяся между столбов верёвка — и смех. Глубокий, хриплый, но счастливый и в полный голос — смех Каина, который Люций — он почему-то уверен — слышит каждый день уже много-много лет.

В конце концов, на чужих граблях танцевать — действительно дурной тон.

— Меня зовут Аластор, — выдыхает он, рассматривая тонкую ключицу; свежий след от зубов на ней розовеет в полумраке. — Надеюсь, хотя бы сейчас запомнишь.

... знай, Солнце моё, жажду мою, жажду мою — по тебе.

Так-то Солон учёный, да только от учёности в нем лишь умные фразочки на латыни да жажда исследователя остались. Вот и исследует теперь Люция; первопроходец, как-никак — а первопроходческое в Солоне было...

Люций и есть — чувства.

Давно потерянные, ненужные, забытые чувства Каина — возвращаются с болью, со скрипом.

Люций спускается губами к шее, и Каин понимает, почему та — его слабое место; и ключицы, и плечи, и грудь — Каин весь сейчас сплошное слабое место, теплое, дрожащее, бей — не хочу; Люций прихватывает кожу губами почти бережно, кладет языком мазки проступающей красноты, целует с благоговением, с почти преклонением, с обожествлением — со страшным, непонятным, пугающим словом на букву л.

Он прячет такие моменты в особую баночку — камушки драгоценные, блестящие, яркие: едва уловимый запах под подбородком, трепетное прикосновение к запястью, надёжная опора под лопатками — дышит, бьётся большим, громким сердцем в самую кожу — до мурашек.