На запад от Сумеру уходил торговый путь, тянущийся через бескрайние поля, усыпанные розами и персиками зайтун, массивные овраги и дождливую чащу Апам. По пути они делали привалы у брошенных палаток искателей приключений. Дайшо запасся несколькими лепешками пита и делился ими с Конохой.
В отличие от неудачной аджиленнах, эти сочились приправами и соком от мяса, и достаточно долго хранились, чтобы перенести путешествие. Коноха пришел от них в восторг.
Если бы не предусмотрительность проводника, Коноха бы уже через день помер от голода — но вслух этого не признавал. Сказалась любовь Дайшо ерничать по поводу и без, а еще проверять на выдержку. Однако и без Дайшо для нервов Конохи настали не лучшие времена.
После побега из Академии они немедленно покинули город. Даже за его пределами было слишком много наемников из Бригады Тридцати, еще больше — пустынников в песочно-алых одеждах. Коноха бросал на них встревоженные взгляды, обходя десятой верстой.
К вящему удивлению, те не стремились нападать или хватать «преступника», ложно попавшего под подозрения. Вместо этого они занимались своими делами, не обращая никакого внимания на путников.
Дайшо пояснил, что некоторые разбрелись по джунглям и работают наемниками далеко за пределами Пустыни. Не сразу Коноха уяснил разницу между Бригадой Тридцати и наемниками из племен. Во многих из них узнавались повадки Куроо.
Дайшо их не сторонился, но и не горел желанием приближаться. Это успокаивало паникующего Коноху, не желавшего лишний раз встревать в вооруженные конфликты. Ведь согласно рыцарскому уставу он должен защищать честь Ордо Фавониус, а не позорить орден.
В одну из ночей снова пришел тот же голос, что и в Доме Даэны. Он посмеивался над Конохой, спорил, что ему неведома настоящая власть. Что глупенький мондштадец ни за что не сумеет понять, ради чего затевалась грандиозная буря, что сложила големов, как карточный домик. Там, в пустыне — они ждали его.
И таинственный голос ждал, что же Коноха предпримет дальше.
До Караван-Рибата добрались спустя неделю. Коноха смотрел на проходящих мимо вьючных яков, плетущихся за хозяевами, и уныло думал о том, что надо было пристать к какому-нибудь каравану, а то и вовсе взгромоздиться на могучего животного.
Спина Дайшо маячила на фоне стрельчатых башенок и белой стены, покрытой зеленой черепицей. Коноха остановился посреди лестницы, перекинутой через обмелевшую реку. Он уперся ладонями о колени и согнулся, пытаясь отдышаться. Глотку опалил знойный ветер вместо привычной влаги — а потом он поднял взгляд.
Караван-Рибат был единственным перевалочным пунктом между пустыней и цветущим Сумеру и потому всегда переполнен людьми: наемниками, торговцами, ремесленниками и даже горсткой ученых. Он узкой змеей пролегал между отвесной стеной Самиэль и западными холмами. Несколько улочек города были битком забиты. Они ступенями уходили вверх, к уютному постоялому двору и скромной цитадели местного управителя. Знакомые зеленые накидки Бригады Тридцати мелькали то тут, то там, но в значительно меньшем количестве, чем в столице.
— Ну что, — задыхаясь, проговорил Коноха, перекрикивая шум толпы, — теперь-то мы отправимся в пустыню?
Дайшо обернулся и скептически посмотрел на него. Прищурился.
— Не торопись. Без провизии и одежды ты отбросишь коньки уже через пару-тройку часов, — он говорил вкрадчиво, не пытаясь перекричать шум города, — Кроме того, твои тряпки совсем не годятся для пустыни. Чудом, что ты сюда дошел и ничего не изодрал.
— Это почему еще?
Дайшо вздохнул и подошел ближе, подталкивая Коноху за плечо в сторону постоялого двора. С тех пор, как они покинули Дом Даэны, Дайшо к нему больше ни прикасался. Оттого сейчас легкий толчок чувствовался, как укол ледышки крио-цицина. Как бы то ни было, голос у Дайшо оставался раздраженным и порядком уставшим.
— Песчаные бури возникают в пустыне повсюду. Песок легко проникнет под любую одежду и будет натирать в самых узких местах. А у тебя, ну… — он хмыкнул, — везде узко, как в заду у вишапа. И потом, ты действительно думаешь, что в доспехах из тяжелого сплава ты не сваришься, как в бочке?
Коноха издал непонятный раздраженный возглас, не находясь с ответом. Дайшо растянул гаденькую улыбочку, словно ожидал подобного.
— Всего один день, Коноха. Тебе не повредит восстановить силы перед дальним переходом. К тому же, ты ведь хотел узнать побольше о местной культуре? Вот, пожалуйста, пользуйся. Я сделаю милость и побуду особым личным гидом.
Дайшо повел к небольшому строению при гостинице, где за стойкой разместилась миловидная девушка. Натянув дружелюбное выражение, Дайшо обратился к ней:
— Эй, хозяйка, номера еще остались? Мы страшно устали с дороги.
Девушка окинула их оценивающим взглядом, после чего выдала:
— Одна комната осталась. Сегодня аншлаг, все собрались полюбоваться на праздник. Даже местные из Аару подтянулись. Неровен час, ученые подерутся с пьяницами за право сидеть на лавочке, а не на земле.
И без того уставший Коноха не был готов спорить, но что-то в его груди поднималось при новости о том, что делить придется даже не одну палатку, но одну койку.
— По рукам. — Дайшо кивнул и протянул ладонь, намекая выдать положенное ему жалование.
Коноха сдвинул брови и ссыпал горсть моры на раскрытую ладонь. Сумел смолчать на пару минут дольше обычного. Когда они отошли подальше, Коноха покачал головой:
— Одна? Всего одна комната? Как ты предполагаешь, мы будем спать?
Дайшо сощурился, наслаждаясь чужими возмущениями. А Коноха и рад продолжать, фантазия-то у него богатая:
— Как мы спать-то будем? Кровать же не резиновая! Мы столкнем друг друга при первом случайном движении!
Когда поток возмущений притих, Дайшо кивнул так одухотворенно, будто все это время медитировал:
— Ты будешь спать, — с нажимом проговорил Дайшо. — Мне комната для отдыха не нужна.
— В смысле?
Это было… как минимум странно. Любому живому существу нужен здоровый сон. До того Дайшо не проявлял желания бдеть по ночам. Коноха мысленно вписал этот факт в свой крайне-подозрительный-список, но возникать снова не решился.
— В коромысле. Иди давай, я буду ждать тебя снаружи.
Дайшо показательно уселся за один из столиков и отвернулся. Поняв, что его не переубедить, Коноха покачал головой и ступил внутрь постоялого дома. Предназначенная комната находилась на втором этаже в самом конце коридора. Вид из окон открывался на стену Самиэль и пустыню. Снизу оставались башенки и городская стена. Словом, картинка впрямь как в сказке.
Комнатка вмещала ровно одну кровать, узкий прикроватный столик, крохотный шкафчик и множество перечниц и креманок, из которых пахло ароматными специями. Замысловатая курильница у окна распространяла благовония, погружая пространство в легкую дымку.
Да уж. Дайшо бы тут при всем желании вместе с ним не уместился. Коноха сел на край кровати и задумчиво притронулся к наплечнику, не зная, хочет ли он на самом деле его снимать. Слова проводника имели смысл, но… Оставалось столько но, недосказанных, не проясненных. И в основном личных, касающихся Дайшо. Должен ли был Коноха лезть в них?
Наверное, нет. Ему и без того оказали слишком много чести, когда с горем пополам согласились отправиться в дальнее путешествие без гарантий на какой-то выхлоп. А потом и вовсе дважды спасли. Однако Коноха не был бы собой, если бы не совал нос во все появляющиеся проблемы. Может быть, со временем удастся разговорить Дайшо…
Он оставил в номере доспехи и наручи, снял тяжелый дорожный рюкзак. С сомнением задержался на плаще с родной символикой Ордо Фавониус. Он слишком много для него значил: соблюдение правил, веру в свободу и жителей города. В конце-концов плащ напоминал о родных ветрах, задувающих в макушку.
Казалось, что прошло всего минут пятнадцать-двадцать, но, когда он вышел, солнце вышло из зенита и задушенный зноем город вздохнул с облегчением. Дайшо все так же сидел за столиком и отрешенно поглядывал на гостей. Он не выглядел ни уставшим, ни обливающимся потом. Люди вокруг обмахивались веерами и стекали по спинкам стульев, как подтаявшее мороженое. Но только не Дайшо.
Он поглядывал на прохожих, на местных пьяниц и заезжих гостей с праздным интересом. В глубине глаз плескалось нечто, отдающее тоской и робкой надеждой. Будто сердце щиплет знакомое, старое, неизбывное. Таким проводником можно было наслаждаться, как ценной картиной, написанной старыми красками — в них был свой необъяснимый шарм. Но стоило только Конохе приблизится, как Дайшо снова принял скучающе-скептичный вид и поднялся.
— Вижу, ты все-таки послушался моего совета. Умный малый. Хотя плащ мог бы и оставить. — Дайшо дернул уголками губ. — Идем, купим тебе что-нибудь на смену рыцарского обмундирования. В пустыне нету рыцарей, так что никто тебя опознавать не станет.
— Ну и что! Это же не штандарт, чтобы им размахивать.
— А то, что, завидев разукрашенные доспехи, расхитители сокровищ сочтут тебя недалеким и ценным сувениром.
Крыть было нечем. Дайшо уверенно вел вниз, на базар. На запруженной людьми улице стоял гвалт. Среди множества макушек перекрикивались продавцы на разных наречиях, мелькали одежды учеников Академии, сумки путешественников и искателей приключений, изогнутые мечи. Коноха остановился, чтобы оглядеться, неловко удерживая Дайшо за широкий рукав. Тот сжал губы в ниточку, но смолчал и остановился (хвала Барбатосу!)
Навесы у городской стены пестрели всеми красками алого, зеленого, золотого и синего цветов. У прилавков стояли кувшины и амфоры, из которых доносился ароматный запах свежих фруктов, рыбы и мяса. По другую сторону столпились продавцы ковров и тканей. Узоры витиеватые и непривычные, и многие останавливались возле них, чтобы рассмотреть получше.
Где-то вдалеке мелькали золото и сталь оружия. Дайшо повел рядами, обходя лезущих вперед и таща за собой Коноху. Его пальцы неуютно сжались на краю полуперчатки. Коноха, увлеченный необычными запахами, притормозил: нос защипало соцветие из множества ароматов. Фимиамы, благовония, специи и многое другое было разложено в цветастых маленьких блюдцах. Каждый подходивший брал в пальцы пригоршню и принюхивался, оценивал товар, спорил. Продавщица бойко выкрикивала цену и вручала довески покупателям. К двум путешественникам она проявила особый интерес, пригласив внутрь магазинчика. На секунду Коноха потерял землю под ногами: так сильно запахи смешались здесь, забивали тонкий нюх. Он покачнулся, но устоял. Крепкая рука ухватила его за пояс, другая передала тряпицу, пропитанную спиртом. Коноха принял тряпицу из рук и только потом понял, что Дайшо внимательно смотрел на него, не давая упасть.
— Спасибо, — после секундного молчания изрек Коноха и неуклюже отошел вбок, давая продавщице обойти их.
Ладонь Дайшо отпечаталась неожиданным жаром на боку, только вот Дайшо уже убрал руки в рукава. Ощущение, оставленное прикосновением, жгло кожу невидимым огнем. Коноха покосился на прилавок и нашел там нечто, ради чего склонился над невысоким столиком и потянулся. Когда он распрямился, в пальцах были зажаты дивные фиалковые с золотым цветы, едва высушенные.
— Что это?
— Это? — Дайшо покрутил цветок и принюхался, ненадолго прикрывая глаза вуалью тёмных ресниц. — Это падисары, редчайшие исчезнувшие растения. Из них раньше делали самую дорогую ваниль на всем востоке. Говорят, ее даже преподносили в дар царям древности.
На последних словах он запнулся, с тоской рассматривая цветок. Протянул его Конохе, давая принюхаться. После спирта еле заметный запах ощущался иначе: едва уловимые, будто хрустальные нотки вперемешку с нежной сладостью.
— А нынче?
— Нынче вместо падисар выращивают аналоги, либо высушивают то немногое, что могут отыскать. Вряд ли эта падисара сможет когда-нибудь зацвести. Чудо, что она вообще сохранилась.
Дайшо издал протяжный вздох и поставил обратно в кувшинчик.
— Ну куда, куда! — торговка растолкала локтями посетителей и злобно остановилась перед Дайшо. Тот и бровью не повел. — Оно не для продажи!
— Мы и не собирались их покупать. Правда же, Коноха? — Дайшо тут же повеселел. — Мой заказчик нуждается в других специях.
Вместо одной прекрасной, рассыпающейся в пыль падисары, он назвал целый список, заставив торговку изрядно побегать между лавочкой и кувшинами. Тимьян, сушеный имбирь, зира, шафран — только малая часть. По ходу дела он пояснил, что специи лучше всего помогают сохранить блюда при длительных переходах по пустыне. Складывалось ощущение, что он не только проводник, но и экскурсовод-историк, знающий о пустыне все и даже больше, чем населяющие ее племена.
Следующей остановкой стала золотая аллея рынка. Какие только украшения тут не продавались: и традиционные для пустынников угловатые подвески со штифтами, и изящные лозы золотых колье для приезжих академиков из Сумеру, и лиственная броня из серебра. Коноха бы и дальше глазел на украшения, если бы его не затолкали в магазинчик с броней.
Рядом выстукивал молотком по наковальне бронник, а встретил их вежливый юноша. Он рассыпался во множестве комплиментов, сразу же приметив иностранца. Подхватив Коноху за руку, он повел по рядам: с ковров на стенах свисали и панцирные нагрудники из Инадзумы, и легкие накладки из Ли Юэ, и позвоночные доспехи.
Все это блистало в свете огней, манило. Но что вообще могло подойти для пустыни? Коноха беспомощно обернулся на Дайшо, подпирающего плечом вход: тот скрестил руки на груди и безмолвно следил за перемещениями. Заметив его, Дайшо подал голос:
— Бери легкие сплавы, лучше всего подвижные.
— Господин отлично разбирается в термодинамике, — похвалил продавец, заискивающе наклонив голову. — Вам предстоит долгий переход?
Дайшо только кивнул, скучающе переступив с ноги на ногу. Казалось, ни одна роскошная вещь не привлекала его достаточно, чтобы пробудить такой же детский восторг, который испытывал сейчас Коноха.
— А сам ты… ничего не будешь смотреть? — запоздало спросил Коноха, намекая на просторное чанпао Ли Юэ. — Ты ведь совсем беззащитным останешься…
— Не останусь. Мой стиль боя слишком гибкий для доспехов. Вряд ли в Мондштадте такому учат, господин исследователь.
Коноха вмиг покраснел и чуть было не взмахнул руками, но вовремя вспомнил, что его окружают хрупкие детали. Такие, поди, и стоят больше, чем целый храм Сурастаны!
— Побольше веры в человечество, пожалуйста!
Коноха возмущенно отвернулся, пропуская ехидные смешки. Вот ведь заноза в заднице. Найдя доспехи, похожие на родную униформу, Коноха попросил снять их. Наколенники и наплеч чувствовались непривычно, но сели как влитые. Шаровары под ними собрались в складки, однако не стесняли тело так сильно, как полноценное обмундирование. Более того, пласты металла изгибались следом за движениями рук и ног. Может, все это было магией сумерской ковки?
Дайшо присвистнул и подошел поближе.
— Не скажу, что одобряю твой выбор, но, по крайней мере, они спасут тебя от неожиданных выпадов.
— Да брось, — вяло пробурчал Коноха, засматриваясь через зеркало не на себя, а на стоящего сзади Дайшо. Тот сцепил руки за спиной, натягивая чанпао так, что проступила мощная грудь. — Если бы ты снизошел до одобрения, все пирамиды бы тут же рухнули.
Его ворчание вызвало очередные смешки. Дайшо улыбнулся самым очаровательным образом, делаясь обманчиво-приятным.
— Никто и не говорил, что будет легко. Подумай пока что над другими вариантами, вдруг тебе что-то понравится больше. — Он постучал по одному из нагрудников согнутым пальцем. — А я пока что отлучусь ненадолго. Можешь подождать меня тут, если хочешь, или пройтись по другим лавкам. Я все равно найду тебя.
Часть вкрадчивой речи Коноха едва не пропустил мимо ушей. Он был так впечатлен доспехами, что не заметил, как Дайшо приблизился к выходу, а потом и вовсе растворился в толпе. Вместе с этим по каплям начало исчезать привычное ощущение безопасности. Какое-то время Коноха еще рассматривал орнаменты на броне, пока не поддался страху остаться одному в незнакомом городе.
Быстро расплатившись с продавцом, он выскочил на улицу. Количество людей ужасало, каждый спешил по своим делам. Кое-как протолкнувшись сквозь большой поток, Коноха вылетел в узкий проулок, обставленный лавками, полочками, стойками, вцепившимися в обветшалый камень стен. В отличие от остального рынка тут было малолюдно, гости забредали поглазеть на тысячи светильников разных форм, цветов и размеров. Один из продавцов, дряхлый старец, подозвал Коноху:
— Потерялся, сынок?
Коноха неловко почесал голову.
— Что-то вроде того. А для чего эти светильники, дедушка?
— Как же это? Сегодня праздник Саиса. Все будут возносить свои молитвы Алому Королю и Богине Цветов. Так делали наши предки и их предки, и все жители пустыни, даже в эпоху правления нашего короля. Огни будут зажигаться повсюду, а это очень красивое зрелище.
Коноха проронил неловкое «д-да?», цепляясь глазами за цветочный узор на одной из ламп, выполненный из мягких пластин. Вставки из цветного стекла гипнотизировали его, как сороку.
— Конечно! — продолжил старец. — Поднимись вечерком повыше и посмотри на город сверху. Бородой клянусь, такой красоты ты еще не видел, сынок.
Дождавшись запоздалого кивка, торговец на минуту умолк, на потом стал изъясняться на сумерском диалекте со своим соседом. Завороженный Коноха долго переходил от одного ряда к другому, воображая, как лампы да лампадки зажгутся по всему городу: подвешенные на улицах, в домах, на крышах и площади, на узких перильцах каменной лестницы и входе в город, и даже у ресторанчиков.
Так он дошел до последнего ряда, уперевшись в узкий арочный проход. Снаружи все еще гуляли, однако Коноха чувствовал, что должен отыскать Дайшо самостоятельно. Только вот что-то просилось на язык, что-то тревожило его разум, смутно знакомое и непонятное… Точно!
— Скажите, дедушка, — он обернулся к продавцу ламп, — кого называют ибни?
Торговец вздернул седые брови в немом удивлении, выдав лишь краткое «о». Лицо его расплылось в блаженной улыбке, как если бы ему сказали что-то приятное.
— Ты точно уверен, что именно это слово тебе сказали, сынок?
— Ну… да… — Коноха неуверенно поежился, выдергивая из памяти все те редкие разы, когда Дайшо как бы невзначай называл его этим странным словом.
— Дело, понимаешь, вот в чем: слово это перестали использовать после падения последнего пустынного царства. Мы и сами знаем о нем и других таких только от предков, поколениями передававших слова из уст в уста, как сокровище. Жаль, часть из них теряется со временем. Да… — он на минуту погряз в своих мыслях. — Знаешь, ибни — так называют родители своих непослушных детей, буквально малышами. Это очень сокровенное слово для того, кто его произнес. Слово любви. Береги такого человека, сынок. Ибо слова есть заклятье, и кто произнесет его, тот выкажет тебе свое доверие, столь редкое в наши дни.
Коноха сердечно поблагодарил его и понесся дальше. Время поджимало. Должно быть, Дайшо уже и сам отправился на поиски. Неловко было вот так пропадать из поля зрения, даже если пообещали, что отыщут.
Он вышел на окраину города. Там, где базар смыкался полукольцом, за высокими стойками с пестрыми коврами и кувшинами, прятался еще один домик. Коноха бы и не заметил его, если бы не знакомая зеленая макушка, мелькнувшая в окне.
Сам не зная, почему, Коноха подкрался ближе и приник к оконной раме. Он сгорал от стыда, пытаясь подслушать разговор, но любопытство оказалось сильнее.
В доме оставались всего двое. Оказавшийся рядом с окном наемник встал напротив Дайшо, однако Коноха расслышал его заискивающий тон и рассмотрел нервные движения. Незнакомец протянул Дайшо большой сверток, низко поклонившись:
— Господин, мы так рады, что вы вернулись в Сумеру. Воистину, благословен наш век сильными и достойными мужьями, как вы. Сами боги позволили сегодня вернуть эти клинки, доверенные семье на хранение. Заверяю вас, это большая честь для меня!
И снова поклонился. Дайшо не выглядел впечатленным, однако неохотно расцепил скрещенные на груди руки и расшнуровал сверток. В тусклом свечном свете блеснули два ятагана**, отполированные и сияющие дендро-инклюзиями. Клинки и рукояти были испещрены странными символами и светились внутренней энергией. Осмотрев их, Дайшо сомкнул на секунду глаза, издав вздох. Так вздыхает путешественник, вернувшийся после долгих скитаний домой, так ловит воздух губами парфюмер, вспомнивший терпкий аромат юности. Дайшо зашнуровал обратно мечи, убирая в дорожный мешок.
— Я всего лишь пришел навестить эти края, не более. Не стоит считать меня спасителем, ведь я ничего не сделал и вряд ли буду.
— И все же! Мы лишены Алого Короля вот уже столетия, но наша вера не померкнет, пока есть Вы. Одной своей волей вы могли бы сотрясти Академию до основания, вернуть оазис жизни в пустыню, поставить на место ничтожеств-северян… А ведь вы совершали подвиги куда более грандиозные.
Дайшо невольно хмыкнул. До того он не показывал, что был падок на лесть. Являлась ли эта реакция проявлением его настоящих чувств? Да и зачем бы Дайшо вести разговор с наемником, если он был лишь «простым целителем из Цинцэ»! В дом вошел кто-то еще.
— Пресвятые джинны! — воскликнул другой мужской голос. — Благодетель наш милостивый, вы вернулись! Еще мой пра-пра-прапрадед говорил, что видел ваши деяния в одном из стольных градов, и что ваше явление подобно символу свыше.
— Как мило, — небрежно бросил Дайшо. — Я вернулся, чтобы прошвырнуться по старым-добрым пирамидам, сдвинуть пару-тройку заевших засовов. Водится у меня один глупенький парнишка на примете, который очень уж интересуется механизмами.
Глупенький! Коноха зажал рот ладонью, чтобы не начать возмущаться вслух. Он весь покраснел от нехватки воздуха. Нельзя было привлекать к себе внимание, если он хотел дослушать разговор.
— Есть кое-какой план, — продолжил как ни в чем ни бывало Дайшо. — Я должен был реализовать его давненько, но сложилось как сложилось. Коли он пройдет успешно, выгоду получат все.
— Вы непременно вернете свое, благодетель.
Дайшо не ответил на столь явное умасливание, вместо этого резко обернувшись к окну. Коноха отлип от стены в ужасе. На цыпочках он развернулся и попятился, а затем побрел прочь. Как бы его не заметили, когда он слишком резко пошевелился! Не в силах поверить услышанному, он рухнул на одну из базарных лавок. Оставалось только ждать, все больше погружаясь в гнетущие мысли.
Так его хотят использовать? Дайшо все это время был сумерским бандитом? Почему его, «простого целителя», мечи оказались у таких странных типов и хранились поколениями? И еще множество других несостыковок. Но не успел он обмозговать все, как перед глазами нарисовались знакомые туфли, а следом и болотно-зеленое чанпао, выглядывающее из-под плаща.
Первым порывом было высказать все, что он думает о Дайшо: что он злой ублюдок, воспользовавшийся его добротой, что он лжец, что наживается на деньгах честных исследователей… Но, черт подери, Конохе нужно было попасть вглубь пустыни, где погребены големы. И внутрь пирамид, где остались невредимыми первозданные конструкции. Мог ли отпереть наглухо закрытые катакомбы обычный пустынник? Вряд ли.
Отступиться, сохранить себе жизнь или же рискнуть и использовать «проводника» до конца?
Ни один из наемников здесь не выглядел достаточно надежным. Коноха решил на время проглотить все обиды, разобраться по ходу дела. Он поднял голову и столкнулся с внимательным взглядом.
— Давно тут сидишь? — Дайшо издевательски приподнял брови, так, будто уже все знал. — Ну да ничего, неподалеку есть примечательное местечко, где можно скоротать остаток дня. Провизией я закупился, оплатишь общую сумму позднее.
Конохе оставалось только кивнуть и, как ни в чем ни бывало, пойти следом.
Дайшо манил узкими проходами, забитыми людьми, лампадками, снедью, шустро огибал толпу, заставляя передвигать ногами быстрее, и наконец вывел к кофейне, притулившейся в задворках торговой улицы Караван-Рибата. Народу внутри собралось много: все спасались от полуденного солнца, грозящего напечь темечко.
Свободный столик остался только на веранде, под сенью пальм и тамариска. Скамья с резной спинкой по мнению Конохи была жестковата, но жаловаться не приходилось. Он просто упал на сиденье и опомнился лишь тогда, когда перед его лицом помахала рукой смуглая официантка.
— Что вы желаете, господин? Есть сладости из Сумеру, а есть закуска. Вы пробовали когда-нибудь персики, вымоченные в вине? А может, желаете попробовать падисаровый пудинг?
Коноха заторможено перевел глаза с девушки на Дайшо, ища хоть какой-то поддержки. Сам он не соображал после целого дня на ногах, а инородные названия оставляли в голове полную кашу.
— Ему терпкую юдоль Аль-Ахмара и гранаты. Дольками, — последнее слово он подчеркнул, сощурившись сильнее. — Мне простой черный кофе с пахлавой. Да смотрите, чтобы обжар был темнее песка в дюнах.
Официантка удивленно приподняла брови, но удивление быстро сменилось понятливыми кивками — она тут же убежала к другим столикам.
— Что это за Юдоль такая? — Коноха невольно скопировал выражение лица официантки. — Чему она так удивилась?
— Ну, — Дайшо растекся в своей неприятной ухмылке, — а ты как думаешь?
— Не знаю? Дайшо, ты же здесь гид, вот и рассказывай давай!
— Ой-ой, кажется, солнце реально перегрело твой котелок.
— Ни капли не смешно. Так что оно значит?
Дайшо замолчал, давая звукам — выкрикам наемников, вздохам торговцев на базаре, трелям сумеречных птиц — просочиться в сознание, заполнить бытие.
— Сам скоро все узнаешь. Это местный деликатес, просто мало кто заказывает его, поскольку он требует особого приготовления и много времени. У наемников и студентов столько нету.
Коноха притих, озадаченный. Он положил руки на стол, а затем приник щекой, наслаждаясь. Древесная поверхность отдавала спасительной прохладой, жаль только вскипяченые мозги не восстанавливала. Так он и пролежал вплоть до принесенных блюд, пока Дайшо поглядывал по сторонам.
Спустя долгое время официантка вернулась, неся с собой вытянутую форму, щедро усыпанную… песком. Поверх него стояла вытянутая бронзовая чаша с деревянной ручкой. Кроме того, она составила поднос на стол, перекладывая маленькие по меркам Мондштадта кружечки и пиалу с дольками граната. Дайшо с его пахлавой тоже досталась скромная порция. Это походило на какую-то злую шутку. Живот у Конохи пронзительно заурчал.
Мявшаяся возле стола девушка решилась помочь незадачливым посетителям:
— Вы, наверное, не местный, так что я покажу вам, как обращаться с джезвой, — мягко пробормотала она, подсаживаясь на свободное место рядом с Конохой.
— Джез… чем?
— Джезвой. — Девушка перехватила чашу за длинную ручку и медленно повела ее вдоль формы. Песок, обволакивающий чашу со всех сторон, оказался настолько горячим, что ароматный напиток забурлил по мере того, как кружка продвигалась вдоль формы. — Ее мы используем для приготовления крепкого черного кофе. Однако ваш… проводник выбрал сорт с сильной горчинкой, что довольно нетипично для наших гостей. В основном мы подаем более мягкие виды кофе.
Обе пары глаз уставились на «проводника».
— Ему будет полезно нагулять аппетит. — Дайшо пожал плечами так, как будто дегустация кофе с необычным приготовлением была совершенно заурядным делом. — И проснуться наконец.
Девушка снова понятливо закивала и подняла дымящуюся джезву над песком, поднося к ней чашки.
— Кофе пьют понемногу. Для начала попробуйте воду, затем кофе — и, когда вкус уляжется на языке, заешьте гранатами. Для гранатовых косточек всегда есть тарелки или салфетки. А если вы еще раз захотите подогреть кофе, достаточно будет пару раз провести дном джезвы по горячему песку.
Коноха запоздало кивнул, почувствовав, что от него ждут реакции. Девушка встала и поклонилась, намереваясь уйти.
— Какая вы умная, столько всего знаете! — по-детски восхитился Коноха.
Официантка покраснела поверх бронзового загара и стушевалась.
— Поаккуратнее, — послышался ехидный голосок сбоку. — Неровен час, и тебя придется защищать от всех гостей разом. Девушку-то небось считают местной достопримечательностью.
Теперь настала очередь Конохи густо краснеть. Официантке только оставалось выдавить «ну что вы» и юркнуть в проход. Проводив ее сложным взглядом, Коноха потянулся было к гранатам, но по ладоням тут же ударили.
— Эй!
— Сначала кофе, — Дайшо кивнул на маленькие чашечки и взял свою, делая размеренный глоток, — а потом гранаты. Иначе покажется кислым.
Коноха еще пару секунд для приличия кипятился, после чего тоже сделал глоток. Схватил дольку граната и надкусил. В носу защипало, а внутри него расцвели сразу тысячи вкусов и букетов от одного только напитка. Как будто он попробовал дивный новый мир. Горьковатость напитка прекрасно сочеталась с кислой сладостью фрукта, будила сморенное жарким солнцем сознание.
У него брови взлетели вверх. Избавившись от косточек, он едва не захлебнулся брызнувшим на язык соком:
— Как вкусно-оооо!
— Смотри не подавись, — почти проворковал Дайшо.
Они заказали еды — несколько блюд, на сколько хватило пожитков Конохи. Когда те подходили к концу, а день медленно стал клониться к закату, в кофейню зашел сказитель.
Сказ его был долгим, и все же, Коноха заслушался. Столько деталей и подробностей всего об одном человеке!
Дайшо, сидящий рядом, не выглядел впечатленным. Он оперся локтем о столешницу и наклонился вбок, так, что короткая коса перевесила через плечо, открывая поблескивающий дендро глаз бога. Угрюмое лицо Дайшо сохраняло скептическое выражение, он ни разу не пошевелился за все выступление. Только взгляд лениво переползал с одного посетителя на другого, как у удава, примеряющегося к добыче.
На середине истории о подвигах Гюрабадского Вора и злодеяниях Медной Маски кто-то из слушателей прикрыл рот ладонью. Коноха огляделся, замечая, как потемнело небо. Был уже вечер и множество огней по всему городу горели, как светлячки в цветочных ловушках. Рассказчик как раз подходил к тому моменту, когда Гюрабадский Вор предстал перед Моровыми Чудовищами.
Наконец слушатели очнулись от дремоты рассказа и постепенно благодарные хлопки заполнили зал. Расплатившись, Коноха потянул Дайшо наружу. Он еще помнил наставление старика-продавца, а потому повел на самую верхнюю точку, выше которой была разве что стена Самиэль.
Они уселись на пологий кирпичный выступ. Снизу открывался весь Караван-Рибат, ступенями спускающийся к реке и расцвеченный ярмарочными огоньками. Калейдоскоп света заполнил каждый дом и каждую улочку. На выступе кто-то тоже оставил пару ламп: цветные блики плясали по лицу Дайшо. Он уселся рядом и теперь молча глазел на торжество красок под ногами, не шевелясь и затаив дыхание. Коноха подал голос:
— Неужели Гюрабадский вор и правда существовал?.. — мечтательно спросил он.
— Возможно. — Дайшо не отрывал взгляда от города. — А может быть, и нет. Любая сказка может оказаться всего лишь сказкой. Жизнь мало чем похожа на нее.
— Иногда можно и помечтать. — Коноха слабо улыбнулся, разглядывая узорчатые отсветы на его щеке. Их переливы накладывали на лицо иллюзию разноцветных чешуек. Дайшо весь состоял сейчас из этого обманчивого света. Попробуешь схватить такой — не поймаешь.
— Ну и что тебе дадут эти мечты? Судьба все равно оказывается хуже, чем то, о чем мечтаешь.
Коноха прикусил язык, не решаясь вставить слово. С виду Дайшо казался довольным жизнью, успешным целителем из Цинцэ. Тогда почему же сейчас в его словах слышалась такая горечь?
— А о чем ты мечтаешь?
Дайшо обернулся и оценил его долгим нечитаемым взглядом. Серые глаза отражали свет сотен ламп, как речная вода отражает огоньки светлячков по ночам. Коноха приподнял брови, ожидая продолжения. Долгий ответ повис в воздухе.
— Ни о чем я не мечтаю. — Горько вздохнул Дайшо, опустив голову. — Да и смысла жизни у меня никакого нет. Не ищи во мне высоких благородных порывов, — он хохотнул. — Все равно не найдешь.
— Почему?
— Свое единственное желание я давно исполнил, теперь болтаюсь по свету. Раньше мне хотелось, чтобы река жизни текла своим чередом и не перерастала в бурный поток трагедий, идущих одна за другой. Со временем я понял, что и это невозможно.
У Конохи сердце до боли сжалось. Он ничего не знал об этом человеке, однако многое бы отдал, чтобы узнать. Да, его страшила перспектива попасться на крючок злодея, но был ли им Дайшо на самом деле?
Коноха поджал губы. Их пальцы на миг соприкоснулись, и он вздрогнул, испугавшись, что потревожил Дайшо. Однако тот продолжал смотреть себе под ноги, как ни в чем ни бывало, словно задумался над чем-то очень важным. Даже руки не отнял.
Не в силах накрыть его ладонь, Коноха положил пальцы поверх чужих, едва перекрыв одну фалангу. Те все еще были теплыми и сильно контрастировали с холодом каменной кладки. Дайшо улыбнулся одним уголком губ, не двигаясь.
В небо взмыли фейерверки, привезенные из Наганохары. По слухам, торговцам пришлось преодолеть множество запретов, лишь бы провезти их в Сумеру. Черное ночное небо окрасилось в ярко-рыжие цвета, заставив Дайшо с удивлением задрать голову. Именно в этот момент Коноха едва заметно пошевелил губами.
Я хочу найти для тебя новый Смысл.
Грохот фейерверков перекрыл остальные звуки. Дайшо смотрел на них, как ребенок, впервые увидевший рыбок кои. Конечно же, он не расслышал слов. Он бодро обернулся к Конохе и улыбнулся:
— А вот это уже что-то новое. Никогда не видел на Саис фейерверки.
За весь путь Дайшо ни разу не позволял себе полноценной улыбки. Коноха ответил на нее такой же улыбкой, хотя чувствовал себя растерянно. Все внутри него болезненно покалывало от тепла вопреки страху.
─────────
Ночью Дайшо оставил его. Через узенькое оконце был заметен темный силуэт, скучающий на городской стене. Уперевшись спиной в башенку и закинув руки за голову, он как бы невзначай посматривал в сторону гостиницы. Будто приглядывал.
На улице было слишком зябко — до комнат доносился холодный ночной воздух пустыни. Как Дайшо мог вот так спокойно оставаться на улице, пожертвовав комфортом? Почему не захотел подниматься в комнату?
Коноха поежился и отошел от окна. Медленно присев на кровать, он задумчиво уставился в стену. Завтра предстоит трудный день и первый переход через пустыню. Сколько таких дней, недель потребуется для того, чтобы достичь хотя бы одного из големов? Чтобы достичь своей цели?
Куроо говорил о том, что маршруты туристические, и если знать, как пройти, то можно быстро достичь своей цели. Но было ли так на самом деле? Еще одним камнем на душу ложилось осознание того, что за ними, вероятно, велась погоня Матр и Бригады Тридцати.
Теперь вот еще и Дайшо. Конечно, Конохе не следовало безоговорочно верить человеку, которого он повстречал на улице. Но был ли он способен на настоящее предательство?
Глаза медленно слипались. Шуршали за окном далеко в пустыне пески, убаюкивая. Фимиам разлился по комнате шелковой дымкой.
Ночь и гул воздушных потоков понемногу затуманили разум. Шорох крупиц песка по стенам снаружи. Шорох пыли в позолоте весел небесной ладьи. Шуршит песчаная буря за столицей. Завывает, не в силах преодолеть могущественный барьер Ормазд-шаха.
Небесная ладья спускается прямо к подмосткам, в гущу на широкой улице. Среди гигантских статуй божеств раскинулся невольничий рынок, где продаются рабы всех мастей и возрастов. Сюда приходят на прогулку эмиры, иногда даже шахи соседних городов — подивиться главному достоянию Гюрабада.
Эмиры сонно шествуют мимо дощатых помостов, а за ними течет ручейком вереница личных рабов, всегда готовых услужить хозяевам. Иногда они останавливаются и долго рассматривают товар, пока рабовладелец нахраписто расписывает все достоинства выставленных экземпляров.
Коноха видит все так явно, словно со стороны. Но в то же время он наблюдает чьими-то глазами — чувствует это. Затем приходят ощущения, возвращается слух. Его грубо пихают в спину. Обернувшись, он смотрит снизу вверх на крикливого торговца, понукающего толпу спускаться с ладьи. Рабы постарше соображают первыми, ступая по шаткой доске. Дети сутулятся, съеживаются от криков. Коноха молча следует за остальными, походя замечая еще короткие юношеские ступни и тонкие, иссушенные голодом руки. На запястьях — следы сильно натирающих кандалов. Все тело болит — вчера сверстники снова побили его, пока взрослые не видели.
Их расставляют по росту, и Коноха оказывается где-то ближе к концу. За ним только пятилетки. В голове всплывает чужое воспоминание, что детей младше на воздушную ладью просто не пускают. Над ними загорается полупрозрачное табло: вещь, которая всегда завораживала мальчика, чье тело сейчас он занял. Технологии здесь привычное дело для богатых жителей города. Рабам не разрешают к ним прикасаться. Технологии тоже не спасают от изнуряющей жары, выжигающей все, что не укрыто от палящего солнца пустыни.
Единственный навес снизу, у работорговца. Тот развалился в просторном кресле и потягивал прохладительный напиток, лениво что-то ворча под нос. Дети в ошейниках, что посмелее, бросают на него недвусмысленные взгляды и тут же прячутся за товарищей.
Хочется присесть или испить воды, что так привлекательно журчит в фонтанчиках, но цепи, соединяющие рабские ошейники и колышки в стене, не дают даже наклониться. Нечастый ветер остается единственным наслаждением за целый день; Коноха чувствует, как ветерок перебирает короткие волосы на затылке, слабо охлаждая вскипающие мозги.
Впервые за полдня у их помоста останавливаются. Работорговец тут же подскакивает к богатой госпоже, окруженной телохранителями и разодетой свитой. Он что-то активно ей втолковывает, но дама останавливает его властным жестом руки, заставляя умолкнуть. Она поднимает полы платья, такого же изысканного, как лепестки падисар, и подходит ближе. Задумчиво всматривается в лицо каждого из рабов. Изгои, они теснятся обратно к стене, пойманные врасплох взглядом богачки.
«Моя госпожа, — к ней наклоняется один из стражников, что с большим палашом за спиной, — лучше всего брать тех, у кого есть хотя бы небольшая физическая форма. Слабаки сразу же умрут».
Дама задумчиво кивает, проходя дальше. Мальчику, внутри которого оказался Коноха, обидно: сам он, тощий и нескладный, не может справиться даже с обидчиками. Белая ворона среди гусей, скорпион среди бабочек — и другие обидные клички, которые давали дети, — огнями загораются в памяти.
Страшно хочется, чтобы его забрали. Хотя бы сегодня. Пожалуйста. Он устал плакать по ночам, уткнувшись в грязные коленки, устал прятаться от хлыста надзирателя. Лишь бы сбежать, куда угодно. Он научится любой адской работе, чтобы не видеть «семью», главных врагов с раннего детства.
Дама указывает на нескольких мужчин постарше, атлетически сложенных. Вернувшиеся с полей, они загорели настолько, что сливаются в темноте со стенами катакомб. Остальные приободряются, с надеждой поглядывая на даму, но та больше не оказывает знаков внимания. Работорговец тычет в ценник над головами рабов, и дама кивает. Она протягивает руку — слуги в нее вкладывают увесистый кошель.
Это означает только одну вещь. У мальчика слезы на глаза наворачиваются. Он интуитивно дергается вперед и шею сдавливает удавка-ошейник, натужно звякают цепи. Мальчик скулит, но не от боли — от страха.
Конохе и самому страшно.
— А ну стой смирно, пустынная псина! — орет работорговец.
Мальчик дрожит, и эта дрожь — страх животного перед хозяином, проникает до глубины души самого Конохи. Остальные дети пронзительно смотрят на него, и взгляды эти настолько злые, что он понимает: вечером его побьют сильнее прежнего просто за то, что посмел подать голос.
Работорговец аж краснеет от ярости, когда вялая толпа на помосте приходит в движение.
— Подождите, — останавливает его глубокий, нежный голос.
Женщина придерживает кошель одной рукой, другой подает знак работорговцу. Его окружают двое стражников, отчего он послушно смолкает. Мальчик смотрит, как к нему приближается красивейшее создание, фея средь оазисов.
Помост выше человеческого роста, и чтобы посмотреть на мальчишку, даме приходится приблизиться вплотную и встать на мысочки.
— Как тебя зовут, дитя? — спрашивает она, и голос ее льется медом.
Мальчик снова дергается и забывает об удавке. Он вынужден выпрямиться, чтобы цепь ослабла, давая дышать.
— Су… Суфьяни*, госпожа… — мямлит Коноха против своей воли.
Имя кажется ему смутно знакомым, хотя вспомнить что-то во сне чертовски тяжело.
Дама не торопится с ответом, опуская опахало ресниц. Нежные запястья опадают, как лепестки роз на водную гладь, на бедра, и мальчик рад ловить каждое ее движение.
— Кожа у тебя, малыш, красивая, — отзывается наконец она, — как молочная пенка от кофе. Ты бы хорошо смотрелся дома, под цвет декора.
Коноха внутри разевает рот в беззвучной злобе, а вот глаза у мальчика, напротив, увлажняются от неожиданного счастья. Он хочет сказать что-то вроде «умоляю, госпожа!», но горло саднит: он так громко кричал ночью, когда его избивали всем стадом беспризорников, что теперь остается только тихо плакать от радости. Работорговец нехотя поднимается на помост, отстегивая цепочку, но сам ошейник не снимает.
Пока дама отсчитывает звонкие монетки за троих рабов, мальчик неловко шествует по нагретым солнцем доскам, мимо десятка злых, но молчаливых взглядов. Работорговец снова пихает в спину, заставляя двигаться быстрее. Все это время Коноха внутри кипит от злости: да кто ж сравнивает людей с декором! Как же так можно — отбирать по цвету кожи?! Для него, жителя города свободы, эти факты кажутся несносным бредом.
Но для рабов того времени любой предлог значителен, лишь бы заполучить внимание хозяина. Внутри у мальчика проклевывается осторожная радость, смешанная со страхом неизвестного: он оставляет недавних обидчиков за спиной, но никто не знает, что будет дальше.
В новом «доме» охранник небрежно кидает мальчика в комнатушку в отдельной пристройке из песка, прилегающей к большому имению.
«Теперь ты служишь госпоже Мавиле. Хорошенько запомни это имя, в Гюрабаде госпожу знает каждый. Будешь разносить блюда первое время — только попробуй стащить что-то оттуда, — хмыкает охранник. — Подъем в четыре утра и работа до позднего вечера. Служанки позже приведут тебя в человеческий вид, заморыш. И думать не смей сбежать: стража, и я в том числе, найдем тебя где угодно и пустим на корм шакалам. Уяснил?»
Мальчик робко кивает. Что ж, это уже лучше, чем побои, идущие бонусом к жалкому образу жизни. Его обдает холодным ветром, заставляя поежиться. Он оборачивается, оценивая новое жилище: узенькую комнатку можно пройти шага за четыре, зато в стене проделано глинобитное окно на улицу, заштопанное кривой сеткой решетки. Неудивительно, что холодный ночной воздух обдувает все помещение. Укрыться нечем: из своей одежды у него остались только перепачканные штаны, порванные ниже колена.
Комната кажется абсолютно пустой, и только под окном небрежно свалено сено в кучку, как бы намекая, где ему предстоит спать. Суфьяни делает попытку присесть, но тут же подскакивает, как ошпаренный: на него кидается черная тень, выскочив прямо из лежбища. Только слабый отсвет лезвия помогает быстро увернуться, ускользая от прямого удара. Пожалуй, единственным его плюсом является ловкость, но сейчас он едва ли может ею воспользоваться: при каждом движении тело отдает тупой болью.
Противник размахивает ножичком умело и быстро. Куда бежать? Кому кричать? Мальчик взвизгивает, отпрыгивая к стенке и понимая, что даже разминуться в такой тесноте невозможно. Его заперли здесь на ключ, а времени взламывать замки нету. Сердце у него колотится прямо в ушах, мешая думать.
Ему хочется жить.
Он подскакивает к решетке вместо двери и кричит, моля о помощи, но спящий дом словно вымер. Соперник снова подскакивает и полосует ножом по спине, хватает за плечо и разворачивает, намереваясь прицелиться поточнее. Суфьяни кричит еще громче. Уворачиваться некуда.
Захлебываясь слезами, он сжимает соперника за запястья, мешая вонзить нож в грудь. У него нету и шанса. Белая ворона, позор Семьи. Лезвие царапает по груди, течет к пупку струйка крови.
Он хочет сбежать, но комната как клетка, где его заперли вместе со смертью.
Из последних сил мальчик напрягается, истошно вопит и отталкивает обидчика, добавив коленкой в грудь, в живот, в голову… Лезвие падает с тупым звоном, отброшенное к стене. Соперник не поднимается, и короткая передышка позволяет мальчику снова подскочить к «двери» и орать что есть мочи: «Спасите! Кто-нибудь!»
Но никто не приходит. Он зовет на помощь до самого утра и ему отвечает только эхо до тех пор, пока голос не сядет.
☽◯☾
Коноха резко распахнул глаза и сел. Он часто задышал, взглядом рыща в поисках обидчика. Его не отпускало ощущение охрипшего горла и сиплого голоса, принадлежавшего маленькому рабу, которого чуть не зарезали в новом «доме».
Комната пустовала. Базар за окном шумел на все лады, прямо как во сне — невольничий рынок. Вот только знакомого силуэта, сидящего на стене, уже не было. Коноха подскочил с кровати и, не помня себя, выскочил на улице в одной хлопковой рубашке и легких шароварах, купленных накануне.
Столики вокруг гостиницы пустовали, часть стульев убрали. Видимо, постояльцы еще не проснулись, либо никто не хотел напиваться с утра пораньше. Дайшо не было и тут. Он словно растворился, как песок сквозь пальцы. На минуту его охватила паника. Кто же будет проводником в чужеродном мире?
Только когда Коноха заозирался, со стороны присвистнули:
— А тебе и правда идет обновка. Только смотри, не подними шквальный ветер, а то и вправду придется называться тебя ветерком, как оберег, — хохотнул Дайшо.
— Я смотрю, ты в хорошем расположении духа, — поджал губы Коноха.
— Отчего же не быть?
Коноха пожал плечами. Он все еще чувствовал остаточное раздражение после сна, словно бы не принадлежавшее ему. Это было странно, ведь Коноха легко переживал и отпускал чувства, не копя их в себе. А тут словно бы колючий угорь попался в сети и никак не уплывал.
— Ладно, — сдался он. — Сегодня мы наконец-то выходим в пустыню! Я почти собрал все сумки, скоро можно будет выдвигаться.
Дайшо хмыкнул и задумчиво отвернулся в сторону единственных ворот, ведущих дальше, к морю песка. На закономерное «что» он выдал:
— Поверить не могу, что кто-то радуется самому опасному месту для жизни, как дитя.