За единственными воротами остались не только песни, гвалт бурлящего города, трели сумеречных птиц да запахи еды, вина и пряностей, но и все живое. Последняя травянистая поверхность и ровная земля заканчивались спустя сто шестьдесят семь шагов* (Коноха забавы ради считал про себя каждый шаг, стараясь отвлечься от мрачных мыслей).
В конце-концов, именно здесь пролегала черта между зеленеющим Сумеру и безжизненной Пустыней. Впереди поджидало коварное палящее солнце. Оно скрывалось за древесными отростками. Будто зубья, они упирались в сторону пустыни, не пропуская песок. Тот стремительно расползался, стараясь поглотить все на своем пути.
Дайшо маячил впереди темным куском трепещущей на ветру ткани. Он надежно зашнуровал плащ и обмотал голову необычной повязкой, высоко закрепив хвост. Казалось, ему плевать на зной и жару, напекающее темечко солнце.
В отличие от него, уже на выходе Коноха почувствовал жар, пульсирующий в затылке. Даже в ущелье, щедро усыпанном обломками стены Самиэль, непривычное марево душило. Песчаный ветер то поднимался, то оседал, норовя забраться в глаза, нос и глотку. Со временем Конохе стало ясно, почему многие пустынники носили повязки на глазах: так безопаснее.
По пути все меньше встречалось животных: в основном феньки да чрезмерно крупные скорпионы, трещавшие и покачивающие пластинчатыми хвостами. Гораздо больше в тени руин скрывалось наемников и искателей сокровищ. Они провожали каждого путника взглядом гарпии, словно оценивая, кого обворовать, а кого оставить в покое.
Ноги как по волшебству припустили быстрее обычного, когда очередной такой обжег плечо Конохи. Выбор предельно простой: либо попасть в лапы настоящих разбойников, либо же искать защиты у гипотетического злодея, которого Коноха (будем честны!) сам надумал в своей голове. И этот «злодей» сопровождал его уже больше трех недель, цепляясь за контракт, как за сердце Бога.
— Знаешь, в городе пустынники были подобрее, — проворчал сквозь зубы Коноха, приглушая голос.
Он чувствовал неловкость за ворчание, и почему-то перед Дайшо неловко было вдвойне. Ощущалось невежественным сравнивать целый народ с плохим примером перед глазами. Вот бы они не услышали этих слов! Дайшо замедлил шаг, но так и не обернулся. Коноха поправил дорожную сумку за плечами.
— …Почему они вообще занимаются разбоем так близко от Караван-Рибата?
— Потому что в городе следит за порядком Бригада и, неожиданно, «хорошие» наемники. Те, которых пропустили за стену Самиэль. Отбросов оставили снаружи, — нехотя ответил Дайшо.
В чужом голосе послышалась едва различимая нотка презрения. По крайней мере, Конохе так показалось. Сад феи по дороге указал на развилку. Один путь вел к ущельям, другой оканчивался аркой. Дайшо взял правее, последовав одному ему известной логике.
— Они нападут на нас? — тихо спросил Коноха, заметно нервничая.
— Не должны. Впереди Аару и легендарная защитница, которая следит за порядком в окрестностях. Лучше бы нам самим ее не злить, — Дайшо фыркнул и поправил капюшон плаща, оттягивающий назад.
— Аару?
Они как раз вышли на плато. Среди рыжих скал спряталось гигантское ущелье, поражающее воображение. В множество уровней, словно улей, встроились глинобитные дома. Многие из них по архитектуре сильно отличались от Сумеру и других городов. Вдалеке проглядывались остатки колонн, фонтанов и каменных возвышений. Аару унаследовал былое величие древней цивилизации, но не стал прямым преемником.
Редкие пальмы внизу скрывали иссыхающую речку, застаревшие мосты. Перекинутые через гигантские обрывы, они покачивались на хлипких веревках. Несмотря на очевидную опасность, по ним вовсю резвились дети. Старики поджидали в тени домов, однако больше всего в деревне оказалось… ученых. Да, все они носили академическую одежду, но что-то было явно не так с их взглядами. Они словно влачили здесь жалкое существование, лишенные большого будущего.
Над главными площадками и вдоль мостов покачивались треугольные фонарики. В отличие от красочных светильников в Караван-Рибате, эти могли похвастать разве что слабо-желтым свечением.
На той стороне дневали вьючные яки и кочевники. Подойдя ближе к одному из мостков, Коноха остановился. Дорогу преградил единственный сторож — коренастый темнокожий детина. Даже без оружия он выглядел угрожающе.
— Кто такие? Зачем пожаловали? — с характерным акцентом спросил он.
У Конохи нутро съежилось от нехорошего предчувствия. Не могли же они вот так просто рассказать, что собираются вскрыть парочку легендарных сооружений и проникнуть внутрь големов! Да их же местные сожрут потрохами!
— Путешественники, — вклинился голос Дайшо, — хотим осмотреть оазисы. Может, что еще найдем.
Детина нахмурился, будто не поверил больно хитрому лицу Дайшо. Собравшиеся по ту сторону сосланные ученые переглянулись стайкой встревоженных птиц. Детина лишь пожал плечами.
— А я пишу рассказ о пользе воды из оазисов! — выпалил Коноха, чувствуя, как кончики ушей предательски краснеют.
Детина перевел на него строгий взгляд. На сей раз Коноха выдержал, и спустя минуту страж хлопнул себя по груди:
— Звать Фодил, — он махнул себе за спину и отодвинулся. — Добро пожаловать в деревню Аару, приют для всех путников. Не принимайте на свой счет, стандартная процедура для заезжих.
— Не примем, — Дайшо пожал плечами. — Скажите, какой сейчас цикл песчаных бурь?
— О, — Фодил удивленно улыбнулся, не ожидав, что чужаки знают что-то больше пары фактов о пустыне. — Сейчас туда лучше не соваться. Цикл обновился, на окрестности того и гляди обрушится новая буря. В последние месяцы они длятся все дольше и дольше.
Поблагодарив Фодила, путешественники ступили на опасно покачивающийся мост. Трухлявые доски затрещали под неосторожным шагом. Дайшо шел впереди, легко балансируя на раскачивающихся досках.
А вот Коноха… он старался не смотреть под ноги, но и вбок тоже было страшно. По ту сторону моста, опираясь на канаты, стоял призрак, и умиленно наблюдал за ними. Сердце ухнуло вниз с такой силой, что Коноха отпрянул и чуть не перевернулся через жалкие «поручни». Мост под ними опасно зашатался, заставляя спутника обернулся и нахмуриться, но… Он как будто не замечал никого. Золотистый призрак рассмеялся в голове у Конохи:
Ты все-таки последовал за Ним. Отчаянный Сакалиба, только у чайки хватит отваги меряться с Соколом силами. Или глупости.
Голос его был так похож на тот, из Дома Даэны. Коноха раскрыл было рот, но понял, что если возмутится вслух — его просто поднимут на смех, еще и припишут галлюцинации. Руки и ноги продолжали дрожать от испуга, не давая сосредоточиться.
— Кого ты там увидел? — окликнул его Дайшо.
Коноха помотал головой, прогоняя мысли об использовании силы Анемо, лишь бы не разбиться. К счастью, дорога страха закончилась быстрее, чем поток панических мыслей.
Теперь призрак стоял рядом с Дайшо, саркастично посмеиваясь.
На его месте, — призрак кивнул на него. — Я бы убил тебя сразу, не задумываясь. Пока ты не принес беду в Пустыню.
«Кто ты?!» — как можно тише подумал Коноха, боясь, как бы Дайшо не услышал его внутреннее возмущение.
Тот, чье перо ты, дурачок, забрал из каморки Сумерцев. Вот умора — смотреть на разъяренные лица Матр спустя столько лет! Повезло, что вы смогли улизнуть от правосудия. Коварно даже.
Они пошли вдоль среднего яруса деревни. Несмотря на архитектурное наследие, поселение по ту сторону оказалось бедным и неказистым. Местные выживали здесь явно не один десяток лет, а ученые коротали остатки своей жизни в ссылке. Призрак исчез, видимо, решив, что спектакль закончился. Коноха заозирался по сторонам.
Вот девушка продает пустынные цветы, а вот старики укрылись в тени дозорной башенки. Казалось бы, обычный день пустынной деревни. Но идя по ней, Коноха чувствовал на себе любопытные и недружелюбные взгляды. Он пытался посмотреть исподтишка — многие сразу же отворачивались. Те же, кто не обладал реакцией мангуста, задерживались на Дайшо.
На верху лестницы зазывала пустынников громко выкрикивал:
— Присоединяйтесь к Длани Дешрета, братья! Только так мы сможем восстать против несправедливости!
Дайшо остановился напротив и фыркнул, скрещивая руки на груди.
— И что же за несправедливость такая?
— Нас годами притесняют Матры и проклятая Академия! Ни один из братьев не может без веской причины покинуть Пустыню. Даже детей нельзя вывозить отсюда. Они прорастают, как сорняки среди руин! Разве это — жизнь?!
В Дайшо не изменилось почти ничего. Он все так же стоял, только меж бровей залегла нехорошая складка, как будто он уже составил мнение об этом человеке, но не спешил им делиться.
— Меня звать Атия, — продолжил зазывала, оборачиваясь к Конохе. — А вы, господин, видимо не из местных, и даже не сосланный ученый. На ваше счастье, вы вольны перемещаться где угодно.
— Не из местных, — согласился Коноха, — я прибыл из далеких краев, чтобы изучать наследие… кхм, пустыни.
— А это правильно! — оживился Атия. — Когда-то пустыня была полна легендарными героями. И правил нами великий бог войны, царь Дешрет. Но с тех пор, как он покинул нас, пропал, вся надежда только на возвращение младших божеств.
— Как это связано с притеснением Академии? — брови Дайшо подозрительно изогнулись. — Разве вы не зазывали только что в ряды пустынников?
— Конечно зазывал! Среди наших племен ходят слухи, что скоро возродится легендарное божество, которое махом снесло целый город! Уж оно-то наверняка сможет припереть к стенке гнусных академиков! А если и нет, то мы всегда сможем воспользоваться его волшебным оружием.
— Каким же? — вмешался Коноха.
— Никто не знает! Оно и понятно, оружие покрыто мистикой и тайнами, — ввернул умное словечко Атия и гордо вздернул нос. — Но у нас есть отличный план. И если вы вступите в наши ряды, то…
— Откажемся. — Коноха удивленно повел головой на слишком резкий тон, глядя, как Дайшо раздраженно разворачивается. — У моего клиента другие планы. Коноха, чего стоишь? Голубей считаешь? Тут их нет.
Коноха помотал головой и припустил за Дайшо. Он уж точно не хотел ввязываться в стычки пустынников и академиков, будь они хоть сотню раз оправданными.
Дайшо прошелся вперед. Обернулся. Дожидаясь Коноху, он сцепил руки на груди с таким презрением, словно только что увидел плавающего в грязи скорпиона.
— Что мы будем дальше делать? — запыхавшись, поинтересовался Коноха, у которого все не выходили из головы слова Фодила. На изогнутую бровь он поспешил добавить: — С песчаными бурями. Как быть? Мы же хотели на следующий день отправиться дальше, вглубь пустыни?
— С ней ничего не поделаешь. Надо будет переждать часть дня, пока песок не улетит дальше, к подступам Самиэль. А там я знаю короткий путь, где песчаные бури какое-то время нас не потревожат.
— Какое-то время? — Коноха опешил. Его голос скакнул слишком громко, привлекая к себе внимание наемников, — Но разве мы не можем просто передвигаться сквозь нее? Своими силами я бы мог создать воздушный коридор…
— Ах, наивный мондштадтский ребенок, ветерок… — Дайшо как-то по-родительски усмехнулся, словно знал непреложную истину. — Бурю нельзя перебороть, как и двигаться внутри нее. Бури смертельно опасны для любого человека, у которого не хватило мозгов переждать ее. Так было от начала времен.
— Вот как…
Коноха опустил голову, сокрушенно глядя себе под ноги. Были и такие факты, которых он не знал.
В тишине они поднялись по лестнице на последний этаж, где расположился дом старосты и несколько хозяйственных построек. Солнце понемногу уходило из зенита, и удушающая жара отступала.
Перед ними вырос, как из-под земли, черноволосый юноша.
— Похоже, тот господин из пустыни умудрился докучать и вам тоже. — Он кивнул на Атию, который пролетом ниже продолжал зазывать прохожих. — Я успел наслушаться от него всякого. Разного.
Одежда его значительно отличалась от прежде виденной в других регионах. Было в ней что-то инадзумское, но, как назло, нужные названия не всплывали в голове. Длинные прямоугольные рукава одежд переливались нежнейше-лавандовым цветом и были украшены жемчужным узором. Прямая туника в пол подвязана узким бордовым поясом с похожей на жемчуг лунной подвеской.
— Сказать по правде, есть немного. — Коноха почувствовал неловкость, даже необходимость улыбнуться этому незнакомцу.
Несмотря на его внешнюю сдержанность, он вел себя гораздо теплее пустынников. Втроем они двинулись к дому старосты, который находился этажом выше. Разговор с юношей сразу понравился Конохе, а потому они шли нога в ногу. Дайшо же отстал и лишь подозрительно косился, не встревая в разговор. Видимо, ему нужно было время, чтобы остыть после пылких пассажей Атии.
Дом старосты внешне отличался от остальных лачуг: он был крепче и на вид вдвое больше. Два этажа высились над плато, откуда открывался прекрасный вид на всю Аару.
Юноша остановился перед дверьми и положил ладонь на массивную створку. Будто додумав что-то очень важное, он сказал вполоборота:
— У пустынников довольно странный способ набирать новобранцев. Я бы даже сказал, тактически нецелесообразный.
Прежде чем он открыл дверь, Коноха успел заметить, какими необычайно тонкими были его руки для мужчины.
Дверь со скрипом приотворилась. Внутри прихожей обустроили подобие столовой, где каждый мог за скромную плату купить еды. Все места, кроме парочки, были заняты, но даже так, внутри царила поразительно тихая атмосфера.
— Почему же нецелесообразный? — удивился Коноха, наконец вспомнив, что они не закончили диалог.
— Понимаете, я родом с Сангономии. Это маленький остров на западе от Инадзумы, не богатый природными ресурсами. Местным жителям приходится выживать на одних морепродуктах и продаже жемчуга. Мы слишком далеко от материка. Уже долгое время между островами тянется вооруженный конфликт, из-за которого даже крошечная ниточка взаимообмена оборвалась. Сангономия сопротивляется войскам сёгуна, а потому наше главное оружие — это тактика. Если бы мы поступали, как Атия, мы бы долго не выстояли, ведь неумелые новобранцы не могли бы сражаться.
— Любого человека можно научить, — вздохнул Дайшо, подсаживаясь к Конохе. — Даже самого слабого. Но в таких группировках вряд ли научат чему-то стоящему.
В руках Дайшо оказался ароматный хлеб с травами и похлебкой внутри, который он надкусывал. Его тонкие губы по временам открывались так широко, что были видны заостренные клычки и юркий язык. Коноха с нескрываемым аппетитом заглядывал ему в рот, даже не понимая, чего хочет больше. Его любование прервал собственный желудок. Он урчал предательски-громко, так что Дайшо не выдержал и подвинул тарелку с аналогичной булочкой.
— Должен мне будешь, — брякнул он, снова вгрызаясь в еду.
— Наверное, вы проделали долгий путь сюда, — опомнился Коноха. — Как к вам обращаться?
— Простите мне мою неосмотрительность, — юноша наклонил голову. — Зовите меня Акааши. Путь из Сангономии неблизкий, но тем любопытнее присматриваться к чужой культуре. Я приехал сюда для дипломатической миссии.
— Как благородно. Только вот детям Пустыни тоже нечего предложить в обмен, — саркастично хмыкнул Дайшо.
— Должно быть, это супер-интересно, пропутешествовать аж сюда! — воодушевился Коноха. — Я — Коноха, а это мой гид, которого я нанял для путешествия, хм, в пустыню. — Коноха так и почувствовал, как на слове «мой» рядом выразительно заерзали и чуть не отдавили ему ступню. — В смысле, господин Дайшо. Очень добрый и всезнающий человек.
— Приятно познакомиться, господа. Признаться по правде, мне крайне неловко разговаривать с местными. Несмотря на миссию в Аару, кажется, мне стоило попытаться счастья сначала в Сумеру. А что привело вас сюда, в Пустыню?
Коноха неуверенно глянул на Дайшо, увлеченного едой. Поддержки от него так и не последовало и, немного подумав, Коноха решил сочинять полуправду на ходу, чтобы не попасть под подозрение. Вдруг и от Акааши можно получить новые сведения?
— Так уж вышло, что я исследователь из Мондштадта, и мне бы хотелось увидеть некоторые… специфические места. Где первые Дахрийцы, выйдя на поверхность, столкнулись с бедствием одержимости. Несколько лет назад к нам пожаловало зараженное дитя, которое чуть не уничтожило половину города. Хе-хе, на самом деле это могло бы стать правдой, если бы не господин Кэйя. Но суть в том, что я много читал и слышал, будто бы эта болезнь появилась именно там, где проходили големы дахри. В пустыне.
Хоть Коноха и глядел только на Акааши во время монолога, он почувствовал, как Дайшо опустил руки и теперь пристально на них смотрел. Он не издал ни звука, даже не шелохнулся. Акааши же, напротив, слабо дернул уголками губ.
— Так вы исследуете одержимость?
— Что-то вроде того. Мне не хотелось бы возвращаться домой с пустыми руками.
— Вот как, — Акааши задумчиво пожевал губами. — А что думает ваш гид по этому поводу?
— «Гид» думает, что маленьким детям лучше сидеть дома и не соваться в опасные песочницы, — проворчал Дайшо, оторвавшись от созерцания пустых ладоней. — Скорее всего, големы не сохранили никакой информации об одержимости. Но пока мне платят, — он хмыкнул, — это не мое дело. Пусть хоть вдоль и поперек облазит руины в поисках сведений.
Акааши слушал их, задумчиво склонив голову. Казалось, он взвешивал все За и Против, выбирал, доверять ли странным чужакам, которые случайно оказались в Аару именно в этот день.
— Знаете, — наконец произнес он, тщательно подбирая слова, — на родине наших предков, в Энканомии, не было солнечного света. Великий конструктор создал искусственное Солнце, блеск которого заставлял многих терять рассудок. Предки считали, что излечить одержимость Солнцем можно, только если умертвить плоть. Люди способны на ужасающие деяния… Когда я думаю об этом, мне кажется, что они настолько ослеплены любовью к свету, что не видят полумрак за спиной. По какой-то причине не хотят принимать его.
— Сколько же… Сколько времени существовала эта страшная практика?
— Ее соблюдали почти тысячелетие назад. С тех пор наши предки вышли на поверхность, а Сангономия не пошла по пути народа из глубин. Лечение больше не применялось, ведь одержимых не стало.
— Оно хоть раз помогало? — внезапно послышался вкрадчивый голос.
Что-то упало внутри Конохи. Он повернулся и увидел нахмуренные брови и серьезный взгляд Дайшо.
— Трудно сказать наверняка, — Акааши покачал головой, — никто никогда не видел разделение духа с телом, хоть многие запретные техники были посвящены этому. Где-то там, под землей, осталось множество манускриптов, детально описывающих их. Всегда лучше начать с чего-то более безопасного.
Коноха погрузился в свои мысли, Дайшо продолжал угрюмо подтачивать опустевшую тарелку взглядом. Внезапно Акаши завозился, хлопая себя по одежде. Вздрогнул и осмотрелся по сторонам.
— Простите, господа, — он встревоженно вздохнул и поднялся на ноги, — мне придется вас покинуть. Кажется, я потерял где-то в деревне свою подвеску. Она очень дорога мне, так что я пойду поищу ее. Приятно было с вами познакомиться.
Они распрощались с необычным гостем. Акааши уходил так спешно, что даже не заметил, как Дайшо оперся локтем о стол, а второй рукой придерживал карман брюк, как будто из них грозилось выпасть нечто. Коноха не упустил из виду заманчивую деталь.
— Но зачем?.. — он понизил голос, лишь бы их разговор не стал достоянием чужих ушей.
— Он мне не нравится. Ничего, через час господин де-ле-гат найдет свою драгоценную подвеску где надо.
— Да тебе вообще никто не нравится, если так посмотреть.
— Даже не отрицаю, мы все не без греха, — Дайшо иронично осклабился, облокачивания на спинку сиденья.
О, Коноха надолго забудет эту фразу. Как и всякая мысль-попутчик, она осядет на подкорке вплоть до удобного случая. И в самый неожиданный момент всплывет в голове лавой средь ясного неба.
Впереди предстояла ночевка перед долгим переходом. Дайшо занял на время кухоньку, подготавливая провиант в дорогу. Когда они вышли, небо уже потемнело, и лишь звезды еле перемигивались на нем.
Коноха, вспомнивший дневной разговор, выбежал вперед и настойчиво замахал руками перед лицом Дайшо:
— Стой-стой-стой! Ничего не хочешь объяснить? Почему это ты так резко заинтересовался одержимостью?
Взгляд Конохи случайно соскользнул к чужим карманам, но там уже ничего не было. И когда только он успевал все проворачивать?
— Сам же начал эту тему. — Дайшо устало усмехнулся и скрестил руки на груди. —
Тебя, вроде, до сих пор не смущала моя скромная профессия и научный интерес к болезням. Так что поменялось?
— Но это же одержимость! — недоуменно воскликнул Коноха. — Ее сложно классифицировать, как болезнь! А я… Да подумаешь! Я просто так продолжил разговор, лишь бы этот Акааши не догадался, что нам на самом деле нужно.
Лицо Дайшо помрачнело. Он весь день держался бодро, но сейчас усталость навалилась на него.
— Так ты соврал.
— Да? В смысле, я сказал Акааши полуправду! Я лишь слышал слухи о том, что Дахрийцы подвергались странному помешательству. Но ни один слух не подтверждался…
— И тем не менее, это болезнь. Да, для нее нет общепринятого лечения. Однако человек, зараженный безумием, не выкарабкается без чужой помощи. Ты же сам упоминал чудесную историю спасения дитя в Мондштадте. Или это тоже была красивая ложь для незнакомца?
— Вовсе нет! Это и правда случилось несколько лет назад с девочкой по имени…
Коноха покраснел, уже самостоятельно додумывая то, что стояло за дальнейшими словами Дайшо. Коноха мог соврать любому незнакомцу в любое время.
— И потом, — перебил его Дайшо, — ты действительно поверил, что кого-то можно вылечить, просто убив? Тебе ни на секунду не показались подозрительными его слова? За десятки, сотни лет любые знания исчезают. А этот тип знал про вещи, которые практиковались тысячелетие назад. Носил при себе <i>подвески </i>из диковинных материалов, характерных для подземных цивилизаций. Разуй глаза, Коноха, он либо притворяется знающим, либо он опаснее и древнее, чем все пирамиды!
— Ух, Дайшо, какой же ты!.. — возмутился Коноха, но так и не смог продолжить.
Просто не смог подобрать нужного слова, снова столкнувшись со страхом быть раскрытым. Получается, он сам позволил увлечь себя игрой в кошки-мышки, в правдивую ложь и приукрашенную правду.
Дайшо приподнял брови и понимающе кивнул головой. На губах проступила саркастичная улыбка, как будто бы он без слов знал, что происходит между ними двумя. Он невесомо похлопал Коноху по плечу:
— Спокойной ночи, Коноха.
☽◯☾
В едва обжитом доме на окраине Коноха засыпал беспокойно. Назойливый шепот джинна в ушах входил в привычку, слова сливались в монотонный звук, а звук превратился в ничто, разверзаемое только инородной реальностью Пустыни. Он снова бродил по чужим снам, которые больше походили на историю мальчика, заснятую на кинопленку.
Коноха понял, что сидит у озерца позади роскошной виллы и смотрит в воду на отражение. Он испугался в ту ночь, что избил сокамерника до смерти, но позже дверь отворили стражники. Они забрали тело, но куда — не ответили. Весь день Суфьяни ходил, как пришибленный, даже приказы выполнял механически.
Поздно вечером его поймала за руку Басма. То была улыбчивая пухленькая служанка, которая, похоже, любила помогать всем, кто ей попадался.
— Эй, как тебя… — женщина резко вскинула руку, и Суфьяни спешно потупил глаза.
Как наказывают в поместье тех, кто оступился? Суфьяни инстинктивно прижался поближе к стене, припадая на колени и закрывая голову руками. Мимо них проходили другие слуги, спешащие в господский дом и одаривающие их странными взглядами.
Басма сжала пальцами переносицу и поморщилась:
— Послушай, никто здесь не собирается тебя избивать, если ты только не убьешь кого случайно. — Она хохотнула, а мальчик только сильнее съежился, вспоминая неподвижное тело. — Так что скажи уже свое имя, а то вечно экать как-то неохота.
Мальчик поднял глаза. Коноха, ставший невольным свидетелем его жизни, отметил взгляд — внимательный, осторожный, оценивающий, — который едва ли походил на взгляд семилетнего мальчишки.
— Суфьяни… — пробормотал он.
Басма тепло улыбнулась и похлопала его по голове, разметав болотно-зеленые волосы.
— Так-то лучше, ибни. Выглядишь как заморыш; что вас там, совсем не кормили в Общине? И откуда столько шрамов? Не приведи Дешрет такому вновь случиться, над тобой еще работать и работать.
В тот же вечер она подняла на уши служанок. Те окружили мальчика и заставили раздеться, намывая каждую царапинку, каждый синяк с такой тщательностью, будто полировали посох царя. Мальчик так застеснялся, что алеющие щеки были видны даже в слабом свечном свете.
Лохмотья забрали, выдав вместо них мешковатую рубаху с узеньким пояском да грубые штаны. И без того короткие волосы сзади остригли, оставив только неровную длинную челку. Суфьяни все упрашивал не трогать ее, как память о пережитых днях в Общине. На шею вместо рабского ошейника надели бронзовый обруч, а на ноги — прочные браслеты, с которых свисали цепочки, позвякивающие при каждом шаге. Уже не кандалы, но напоминание о том, чего у него никогда не было: о свободе.
— Первое правило хорошего слуги: двигаться бесшумно и незаметно. — Басма указала на такие же браслеты у себя на ногах. Те уже вросли в кожу, но женщина, казалось, сроднилась с ними. — Если ты как следует постараешься, хозяева наверняка продвинут тебя по службе.
— А кто наши хозяева?
— Ты наверняка уже видел госпожу Мавиле. Это она выкупила тебя с невольничьего рынка Гюрабада. Прелесть, а не женщина. Жаль только, что одна из множества наложниц господина Арефа. Другие не такие мудрые и кроткие, так что придется тебе самому подбирать к ним подход.
Суфьяни кивал, наматывая на ус. Он немногое знал о господах, но из рассказов старших рабов слышал, что господа могут быть и жестокими, и злыми. Иногда — справедливыми. И если раб провинился, то в худшем случае его убьют, в лучшем — вернут обратно в Общину. Суфьяни не устраивал ни один из вариантов. Он планировал остаться здесь, даже если ему придется пережить еще много страшных ночей в камере.
И вот теперь он смотрел на отражение, припоминая разговор с Басмой и неожиданную заботу служанок. После плевков да тумаков в Общине эта забота казалась до боли странным и непривычным явлением. Как будто помутнение рассудка или мираж; казалось, что рано или поздно он развеется.
Из пруда на него смотрел семилетний мальчишка: узкие раскосые глаза, несвойственные подданным Аль-Ахмара. Несуразное тело, за которое то и дело норовили ущипнуть старшие, слово пытаясь выровнять его. Посмешище для мальчишек из Общины, дикий скорпионенок без яда для жителей поместья.
Близилась ночь. За спиной в отражении появился стражник, ждавший, когда мальчишка подымется и пойдет следом, как послушный раб. Основная вахта уже закончилась, так что стражник успел выпить и расслабиться, спокойно дожидаясь его. Что, если попытаться напасть на него и сбежать на волю? Суфьяни провел пальцами по темно-зеленой челке и сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Нет, так нельзя. Стоит начать новую жизнь.
Его привели в ту же камеру и заперли на ключ. Суфьяни попытался попросить стражника хотя бы о покрывале, но тот отмахнулся:
— Вот станешь хорошим рабом, отличишься — будет тебе тряпка.
У Суфьяни снова сердце ходуном заходило. Сокамерника уже водворили назад, но ножа при нем больше не было. Оставался, конечно, вариант задушить во сне, но если чье-то убийство и правда повлияет на пребывание здесь, то лучше не станет.
Суфьяни опасливо приблизился к мальчишке, крепко сжимая кулаки. Тот валялся на сене и крепко посапывал. От него несло крепким амбрэ, миазмы которого разлетались по маленькой камере.
С виду они были ровесниками. Так зачем же стражникам накачивать ребенка вином за бесплатно? Суфьяни перебирал в голове сотни вариантов, но остановился на том, в котором попойка была формой азартных игр у стражников. Сегодня Суфьяни получил неплохую передышку на ночь. Он сел в другой угол комнаты, стараясь держать в поле зрения противника.
В голове снова и снова всплывали оханья стариков из Общины: белая ворона, сынишка пришлого… Он плохо знал свою мать, которую похоронили сразу после его рождения. Отца и вовсе не застал. Каким бы мог быть далекий странник, о котором столько судачили? Рассказывали, будто он прибыл из царства скалистых гаваней и гор, окруженных магией Адептов. Был совсем непохож на типичных пустынников и непонятно, что нашел в матери Суфьяни, рабыне из Туллайтулы.
То был чудесный город, чьи сапфиры могли затмить сияние самих богов. Множество его уроженцев унаследовали взгляд, что чище самоцветов, серебристее луны. Множество — загадочную магию предков. От матери сыну передался только цвет глаз.
Голод и бедствия вынудили женщину перебраться в Общину Гюрабада, где она доживала последние дни. Говорят, отец покинул ее и больше никогда не возвращался. От союза этих людей родился Суфьяни. Ни свой, ни чужой: так, что-то между. Балласт в море песков. Было обидно, что необычная внешность, доставшаяся от отца, так сильно портила ему жизнь.
Суфьяни не заметил, как уснул за тяжелыми думами, но спал чутко — Коноха не мог отделаться от чувства низко припавшего зверя. От тревоги в собственном сердце.
На следующую ночь Суфьяни удалось поколотить обидчика, однако лишь единожды. Следующие несколько недель ознаменовались чередой поражений. Стражники насмехались над его щуплым телом. Суфьяни получил новое прозвище — «Изворотливый чертенок» — за то, что избегал прямых ударов, нападая исподтишка. Нарушал правила, меняя их под себя.
Что ж, возможно, он заслужил. В его мире «правильным» было только то, что позволяло выжить. Подобно пустынным змеям, питающимся падалью, он наловчился извлекать урок даже из побоищ, с каждым разом все лучше уворачиваясь и ликуя, стоило только одержать верх.
В шутку стражники расчертили стену напротив и отмечали каждую ночную победу на одном из полей. Нередко «палочки» на одной стороне шли несменяемой чередой. Во всем этом кошмаре лишь Басма иногда появлялась, как лучик света, но ее работа не предполагала долгое нахождение на одном месте. Она занимала должность домоправительницы и вечно бегала туда-сюда по делам.
Сокамерник постоянно лез в драку, как маленький дикий койот. Иногда с оружием, иногда без. В наказание за проигрыши его то поили, то напускали свору собак; он возвращался искусанным и избитым, словно из него пытались вытравить все человеческое. Даже имя ему не принадлежало. Каждую ночь Суфьяни молился Аль-Ахмару о том, чтобы остаться в живых и избежать подобной участи.
Уже потом Басма рассказала по секрету, что с этим негодяем сажают всех новеньких детишек. Как проверка на вшивость: кто-то выживает, кто-то — нет. Через месяц выживших переводили в отдельные комнаты и тогда начиналось настоящее обучение. Суфьяни, разумеется, решил, что сможет продержаться.
Каждый день он украдкой тренировался, каждую ночь — пытался выжить. Мог выстоять чуть дольше, мог ударить чуть больнее. Сил на рабские обязанности днем уходило немеряно, и он спал буквально на ногах. Лишь когда соперника спаивали, у него появлялся шанс отдохнуть.
Всегда улыбчивый малыш, столь подходящий под декор цветом кожи, научился не только яростно выполнять все поручения, но и давать сдачи обидчикам.
Когда его одежда становилась совсем изодранной, ему давали новую. Стражники в ответ на клочья ткани лишь пожимали плечами, будто ничего не замечали, служанки тяжело вздыхали. С каждым разом одежда становилась все теснее, будто Суфьяни и правда за короткое время смог нарастить мышцы.
Дни сливались в непроглядную череду лести и грубой силы. Единственным способом отсчитывать время до конца месяца было царапанье на браслетах. Однажды он нашел в камере выступающий острым концом гвоздь в стене и с тех пор шкрябал им на браслете. Каждый день по черточке. Металл на браслетах был мягким и легко поддавался, каждая полоска выходила особенно четкой. На тридцать первый день сокамерник не стал дожидаться, пока Суфьяни «уснет».
Так начиналась почти каждая ночь: Суфьяни делал вид, что закрывает глаза. Таился, ожидая знакомого шороха, потом вскидывал руки и отбрасывал несущегося на него врага.
В эту ночь сокамерник накинулся, как настоящий тигр ришаболонд. Суфьяни мгновенно отреагировал на выпад и сбросил его на пол, напрыгнул сверху и что есть сил стал лупить по лицу, стараясь вырубить быстрее, чем тот дотянется до оружия.
Его резко сбросили, они перекувыркнулись. Оба вспрыгнули в одно и то же время, побежав наперегонки к сеновалу. Суфьяни оказался проворнее: скользнул рыбкой вперед, схватил нож и вышвырнул в окно. Его повалили на сено и начали бить в отместку. Суфьяни вскинул колено и выбил соперника из равновесия. Тот упал на пол, чтобы получить еще парочку особо болезненных тумаков с ноги.
Суфьяни не жалел сил, остервенело пиная заклятого врага. Переведут ли его с утра в другую комнату? Станет ли он полезным рабом? Его волновал только вопрос выживания. В адском взрослом мире он должен был выжить любой ценой.
Сокамерник долго лежал. Что-то было здесь не так. Суфьяни настороженно вскочил. Навскидку тот мог драться почти до самого утра, даже в полуосознанном состоянии. Суфьяни поздно понял промах: когда вскочил и ступил ногой в заготовленную ловушку. Соперник потянул за веревку, заставляя упасть, а сам в пару прыжков оказался рядом. Озлобленно заорал, схватил за плечи и начал дубасить затылком об пол, а затем бросил и сжал за горло.
У Суфьяни перед глазами заплясали кровавые зайчики. Он испугался, что этот момент станет последним в его жизни. Пальцы сами собой искали в воздухе лицо противника, хватаясь то за нос, то за голову, пытаясь оттолкнуть его от себя. Он уперся ладонями ему в щеку и поднапрягся.
Ну же, еще немного! — хотелось прокричать Конохе, который в этой ситуации мог только наблюдать со стороны.
Двое семилеток вцепились друг в друга и покатились по полу. В пылу Суфьяни двинул локтем в подбородок, резво перевернул мальчика лицом в пол и заломал руки за спину. В надежде, что вывернутые руки хоть немного задержат обидчика, он кинулся вперед. Краем глаза заметил, что и тот в один прыжок достиг соседней стены. Тогда Суфьяни попытался приложить его об стену. Лишь бы вырубить. Лишь бы он мог обезвредить его на время…
Внутри смешались страх, волнение, ненависть. Все эти чувства бурным потоком заслоняли сознание, мутили в состоянии аффекта.
Суфьяни понял, что что-то не так лишь когда тело в руках обмякло. Он повернул соперника за шею и увидел, что его глаз проткнут тем самым штырем, которым Суфьяни тщательно отсчитывал дни на браслетах. Из одного глаза уже порядочно натекло, он напоминал кровавое месиво.
Когда же до него дошло, что случилось, он выпустил из рук чужое тело, упал на колени и бессильно заревел. Он впервые лишил кого-то жизни, и это было очень страшно, неправильно! Он ведь должен был только лишить его сознания!
Словно наружу вылезла вся та скверна, что таилась глубоко в душе. Он мог сегодня погибнуть и больше не проснуться. Он боялся, так боялся!
У Конохи голова шла кругом. Хотелось сесть рядом с мальчиком, прижать к себе. Утешить: последняя ночь наконец-то подошла к концу, за окном забрезжил слабый рассвет. Но он оставался безмолвен, шокированный поступком ребенка.
До утра Суфьяни так и не уснул. Сидел сбоку и неотрывно следил за охладевшим трупом на случай, если тот восстанет из мертвых. Вошедший стражник присвистнул от увиденной картины:
— Эк ты его крепко приложил, малый. Да он теперь не жилец! Вставай, забирай свои пожитки. Сегодня ты переезжаешь.
Суфьяни попытался встать, но ватные ноги подкосились. Лишь с третьей попытки он заставил себя подняться. Посмотрел напоследок на сокамерника: тот валялся на полу в засохшей крови. Измазанный, неприглядный, холодный труп. Уже не человек.
Вместо ожидаемого страха на него навалилась озлобленность, свойственная случайно выжившим: это он смог устоять на ногах! Это он вырвал свою судьбу из лап смерти! Он сам вцепился зубами в свой кусок, и пускай только кто-нибудь посмеет назвать его чужаком!
☽◯☾
— Нам обязательно спускаться туда?
Коноха посмотрел на витиеватый спуск и сердце у него ухнуло в пятки. Вспомнилось, как он чуть не сиганул вниз в Разломе. Яме Абджу до него было недалеко: все такой же завихряющийся рельеф, даже не за что уцепиться.
— Что, крылышки увяли? — Дайшо бросил на него саркастичный взгляд.
С самого утра он делал вид, будто ничего не произошло накануне. Занимался привычными делами, собирал свои вещи. Болтал, как всегда, саркастично. Когда Коноха попытался извиниться, Дайшо бросил только: «Люди врут, кто-то больше, кто-то меньше, так что какая разница? Мы заключили контракт, а не играем в дружбу и доверие».
Слова сквозили ноткой разочарования, пускай и слабой. Весь путь до Ямы Абджу Коноха был необычайно молчалив и задумчив, переваривая сказанное. Он никак не мог избавиться от чувства вины. И сейчас, когда пришло время кооперироваться, у него не находилось нужных слов.
— Нет, просто… Здесь же невозможно спускаться. — Коноха окинул взволнованным взглядом ущелье в самом внизу и рассмотрел крошечные точки — скорпионов, копошащихся в песке. Не хотелось бы стать для них легким ужином. — А если я раскрою планер, то как же ты…
— О, не переживай, — Дайшо махнул рукой, — для меня такой спуск как детская горка в Ли Юэ. Тебя подтолкнуть?
Коноха быстро помотал головой и на всякий случай сделал пару шагов в сторону. Сарказм «лекаря» не внушал доверия.
Вместо выслушивания новых издевательств, Коноха дернул за бечевку, раскрывая длинные, золотистые крылья, украшенные геральдикой Ордо Фавониус. Дайшо, еще ни разу не видевший их, присвистнул.
Подойдя к обрыву, Коноха набрал полную грудь воздуха. Рядом возник золотистый призрак, заставив вздрогнуть. Его появления входили в привычку, но все еще не дотягивали до публичных.
Коноха только сейчас смог рассмотреть его: одежды прямо как с фресок в Аару, древние и необычные. Волосы что живой огонь, вьются золотым пламенем. Призрак стоял рядом, скрестив руки на груди.
Да прыгай уже.
«Снова ты! — воскликнул мысленно Коноха. — Почему только я тебя вижу?»
Но ведь это ты своими желаниями воззвал ко мне, когда дотронулся до пера. Скажешшь — нет? Вот Ты и видишшь меня.
«Я… Я не думал, что призову кого-то! Я даже не знаю, что ты такое!»
Призрак взглянул на Коноху с долей сарказма и пожал плечами.
Думай, что хочешь, покуда есть силы идти.
«Это не объясняет того, почему я один вынужден терпеть тебя».
Уголки губ призрака поползли дальше, искажая лицо. В хаотическую, гротескную улыбку.
Я чувствую магический почерк названного брата. Хоть он и младшшенький, но по силам равен мне. Он куда злее и кровожаднее. Если он тоже очнулся, то быть беде. Надо действовать незаметно, чтобы предотвратить ее. А ты, Сакалиба, впитаешь все те знания, что помогут выжить.
Подул сильный ветер, развеивая призрак на сотни песчаных крупиц. Он опять говорил загадками, отчего трещала голова. Коноха подобрался, проверяя планер. Дайшо к этому моменту уже начал спуск, и его голова маячила далеко внизу.
Потоки ветра здесь были хуже, чем в Мондштадте: песчаные, прерывистые, то и дело относящие в сторону. И все же, спустя пару мучительных секунд, Коноха почувствовал, как его подхватывает слабый ветер. Он медленно накренил планер, маневрируя между острых выбоин. Краем глаза он заметил, как проводник ловко, словно паук, перепрыгивает с одного выступа на другой. Как именно он с них не падал и не терял равновесия — оставалось загадкой. Только плащ мелькал серым пятном то тут, то там.
Оказавшись на самом дне, Коноха заозирался. Позади него послышался приглушенный шелест вздымаемого песка — Дайшо обошел сбоку и направился только одному ему видимой дорогой. В месиве красного песчаника и золотистого песка он сумел распознать занесенный проход. Холодок пробежался по коже. Если бы не смекалка Дайшо, они бы плутали здесь еще несколько часов под палящим солнцем.
Он руками раскопал небольшую плиту и подвинул вперед. Массивная створка медленно отъехала назад, утягивая за собой песчаную преграду. Один за другим зажигались лампадки на стенах, будто только и ждали гостей.
Дайшо первым ступил внутрь и настороженно замер. Коноха мог наблюдать, как он осторожно обходит спрятанные ловушки. Вспомнились и почтительные взгляды, и прозвище благодетеля. Вспомнился также и злополучный диалог тет-а-тет на окраине Караван-Рибата. Знающие что-то пустынники почитали Дайшо, чуть ли не руки облизывали от радости, а он предпочитал пинать камни в Цинцэ. Если бы Коноха не заключил контракт, все его таланты были бы похоронены под толщей янтаря на Хулао.
В высоких сводах катакомб гуляло эхо от влетевшего воздуха. Неестественный свет от лампад да жаровен, инкрустированных бирюзой и рубиновым алым, освещал участки пути.
Первый большой зал был богато отделан. Уже у входа на фресках склонились жрецы в молитвенном жесте, приветствуя путников. Свет внутри озарял грозных людей-псов со скипетром в руках. Они высились мрачными изваяниями, сторожащими покой царей. Чуть дальше расположилась статуя сфинкса, смотрящая точно в проход. Подле древних стеллажей и расписных ваз валялась неподвижная конструкция, похожая на треугольник.
— Это. это ведь то, о чем ты упоминал? Утерянные технологии древности? — прошептал Коноха, боясь, что может потревожить стража.
— Это называется «первозданной конструкцией», Коноха. Что, в Мондштадт никогда не завозили свитки по сумерским технологиям?
Коноха запыхтел от подобной колкости и помотал головой. Да откуда им вообще взяться, этим свиткам? Тут все было диковинным и непривычным.
— Но ведь это же… Это же совсем непохоже на механизмы Каэнри’аха… Как такое вообще могли создать человеческие руки? Неужели от них не осталось никаких документаций…
Дайшо фыркнул, явно веселясь:
— А это и не их технологии. Тебе надо было не в академию Сумеру заглядывать, а в исследовательский институт Фонтейна. Мог бы поспрашивать у нашего творческого попутчика с ушками. Эти пройдохи изучают разные железяки с древности.
— Скажешь тоже, — Коноха поежился, — мне пока что и эти интересны…
Он выставил руку, вполголоса прося Дайшо не двигаться. Озадаченный проводник смотрел, как Коноха извлек из походной сумки планшет с пером и наскоро зарисовал конструкцию.
Однако стоило им двинуться дальше, как спящая конструкция очнулась ото сна, сигнализируя о тревоге. Застанный врасплох Коноха материализовал копье и откинул воздушным потоком противника. Конструкция была настолько хлипкой, что, отлетев в стену, разлетелась на несколько частей. И пока Коноха испуганно пытался собрать новый паззл, Дайшо за его спиной прищурился, сложив руки на груди.
— Идем, — негромко позвал он спустя время. — Теперь подобные конструкции ты будешь видеть постоянно. Ими вся пустыня усыпана.
В следующих залах они нашли фрески царя Дешрета и жрецов, держащих на руках тайные знания, парочку огненных ловушек, которые Дайшо деактивировал, и скорпионов, вызывающих у Конохи мурашки по коже.
«Это ты еще унутов не видел», — пошутил Дайшо.
Подумать только: если бы сюда пробрались расхитители сокровищ — от убранства, от рядов саркофагов и их богатств не осталось бы и камня на камне. Однако вот оно во плоти — наследие царя Дешрета и его потомков. Пятьсот лет под землей простояло без стороннего вмешательства. До сего дня.
Они преодолели длинные лестницы, заключенные в узких стенах, прошли через просторный зал, разделенный гигантским сфинксом напополам. Дайшо полчаса копался возле каменного кубика размером с голову, настраивая механизмы.
Коноха наконец понял, что же не так. Дайшо стоял на одном из квадратов в полу и терпеливо ждал. Подойдя ближе, Коноха увидел, что панель в полу значительно отступает от общего каменного покрытия. Необычные заостренные символы на ней начали постепенно загораться, подсвечивая древние стены бирюзой и алым.
Они покачнулись от резкого толчка, когда платформа сбросила столетние пески вглубь шахты и лениво поползла вниз. Дайшо, нажавший на странный переключатель, стоял настолько флегматично, что Коноха чуть не оперся на него, но вовремя одумался.
— Ты что, и подъемников никогда не видел? — поинтересовался Дайшо.
— В Мондштадте одни лестницы да стремянки, — кисло поделился Коноха. — Я слишком привык, что надо лезть самостоятельно. А тут… это все, какое же оно непривычное. Как будто бы эти технологии из будущего, а не из прошлого. Разве могли все это строить столь давно, в эпоху могущественных духов и жрецов?
Дайшо фыркнул:
— Еще как могли. И дали бы фору нынешним строителям. Часть из них построили те конструкции, что ты так благородно разбил своим копьем.
Коноха покосился на него так, как будто бы Дайшо лично видел эти платформы в ту эпоху, в которую их создали. Но вместо того, чтобы высказать подозрительные мысли, он протянул:
— Как же тут глубоко… Даже Первозданный океан, наверное, не настолько глубокий, как древние катакомбы.
Наконец они приземлились в безлюдной зале, окруженной только факелами, с церемониальным столом посередине. Как объяснил Дайшо, здесь могла быть одна из священных комнат для уединенной молитвы. Один из богов слушал молитву верующего, эхом отражавшуюся от стен и замиравшую над сводом катакомбы.
Стены были расписаны фресками. Коноха принялся зарисовывать каждую, прикусив язык. Поначалу привычные — с царем посередине и его подданными, мудрецами и, кажется, каким-то великим древним городом.
Спустя пару минут его руки опустились. Коноха воззрился на боковую композицию: жрецы древности молились великому городу, над которым на троне восседал царь. Не Дешрет, нет, этот царь больше напоминал тирана-завоевателя, крепко держащего власть в своих руках.
Коноха изучал историю пустыни поверхностно, по большей части интересуясь механизмами, а не великими деятелями, но все же смог отличить пару особенно ярких изображений.
Ниже великого города, изобилующего башнями и храмами, склонились простые люди в молитвенном жесте. Однако часть из них повернулась к городу спиной и смотрела в сторону: шаг за шагом, человек за человеком, процессия из нарисованных верующих выстроилась к другой фигуре, отделанной драгоценностями. Мужская фигура ростом выше города, в необычном наряде и наплечниках из сусального золота, раскрыла в стороны два изогнутых меча. Мечи соединяла тонкая струна, выпускающая множество стрел вниз, словно соломинки для утопающих. Противопоставленный могучему царю, без опознавательных знаков, он стал идолом.
Он будто бы вел за собой, как спаситель — однако и тут Коноху не оставляли сомнения. Почему ему поклонялись? Почему он стал спасителем при живом царе, от чего?
Под ногами у молельщиков расстилалась тьма Бездны, тянулась проклятыми нитями к несчастным. Черной краски автор не пожалел.
Взгляд Конохи наткнулся на Дайшо, стоявшего подле фрески и устало сгорбившегося. Пальцы остановились у ног фигуры, не решаясь подняться выше. Угадать его эмоции по спине было нереально, однако Коноха все же заметил, как тот повел головой, обращаясь к чему-то позади. Пришлось подойти, чтобы рассмотреть крошечные очертания за ногами спасителя. Угольные каракули резко выделялись на фоне выверенных линий и явно принадлежали другому автору.
— Кто это? — нарушил тишину зала Коноха.
Дайшо отмер и бросил нахмуренный взгляд на него. Коноха махнул в сторону большой фигуры с мечами.
— А, это. — Лицо Дайшо помрачнело. — Король среди воров, благодетель черни. Человек, чью шкуру хотел получить сам царь Гюрабада. Это про него травили байку в Саис, — Дайшо сухо усмехнулся, и за этой усмешкой не видно было ничего хорошего.
— Гюрабада?
— Ну же, вспоминай: великого города древности. Вон, написано даже над пирамидой.
Коноха проследил за пальцем. В лучах «солнца», исходящих от царя в сторону пирамиды, висели только закорючки-иероглифы. Коноха насторожился, но промолчал: если бы он уличил Дайшо сейчас, то не узнал бы всей правды, на которую тому намекали в Караван-Рибате. Правды, которую он, Коноха, бессовестно подслушал. Все же лучше притворяться глупеньким мондштадским дурачком до поры.
— Ааааа, — доходчиво протянул он, запоздало качнув головой. — Ну, я не разбираюсь в надписях на древнем сумерском диалекте, это выходит за рамки моих исследований. Может, стоило прихватить с собой из Дома Даэны толковый словарь… А рядом кто?
Дайшо моргнул, брови разгладились. Он посмотрел еще раз на угольно-черную фигурку за ногой исполина, мучительно долго раздумывая.
— Говорят, этому человеку великий Гюрабадский Вор обязан своими умениями. Просто слухи, не более. Все равно ни один из болтливых языков никогда не знал правды.
Коноха пригляделся повнимательнее, попутно зарисовав необычные символы. Он нахмурился еще больше и обернулся:
— А ты знаешь? Здесь же нет даже пояснительных надписей.
— Такое чувствуют душой! Ну, нам все равно пора. Я уже понял, что делать здесь решительно нечего, а свои утерянные технологии ты лучше потом срисуешь в зале Сехем. Там покрасивее. Ну, идешь?
Все то время, что говорил, Дайшо уверенно шагал к выходу — успевай только вещи с пола подхватывать. Дайшо для жизни нужна была всего одна полупустая торба, тогда как Конохе сразу походный рюкзак и еще несколько сумок. Именно вещи Конохи он так настойчиво сейчас тащил с собой. Но где же были его собственные вещи, необходимые даже для простого быта? Почему в самое опасное место в Тейвате он отправился налегке, как к себе домой?
Сокрушенно повздыхав, Коноха бросил прощальный взгляд на Гюрабадского Вора и юркнул следом за Дайшо. Хотел бы он себе представить, кем на самом деле был этот человек.