Закончив с бельем и отобедав остатками ветчины с хлебом, что я привезла вчера из дома, я решила пройтись вдоль дороги и сделать пару небольших этюдов. На этот раз я пошла в противоположную от холма сторону, погружаясь все глубже в лесополосу, что отделяла окрестности вблизи моего дома от луга, который я наблюдала утром с высоты холма. Вокруг того места, где находился домик тетушки, дома стояли очень редко, на достаточном большом расстоянии друг от друга, в отличие от противоположного берега реки, где домики были построены плотно друг к другу. С одной стороны, мне крайне повезло, что дом тети находился именно в этой пустынной уединенной части деревни, однако удачно это было лишь для тишины и моей спокойной жизни без лишнего внимания со стороны окружающих, но что же делать в случае опасности? Ведь вдруг я заболею, или же мой дом охватит пожар, разве кто-нибудь успеет прибыть на помощь? Слишком глубоко погрузиться в эти тревожащие мысли я не смогла, потому что мое внимание довольно быстро перехватил вид, что открылся передо мной. Луг был уже совсем близко, и деревья постепенно редели, давая солнцу возможность осветить извилистую тропинку, что простиралась далеко вперед, прячась под далекими кустарниками. На тропу падало синеватое решето из тени от одинокой березы, что стояла по правую сторону от дорожки и ветви ее хоть и были раскидисты, листва не обладала большой густотой, а потому солнечные лучи свободно проникали сквозь расстояние меж листочками. Я разобрала этюдник и принялась за работу, желая запечатлеть эту чудесную игру света и природы.
Мое уединение было нарушено спустя некоторое время, когда этюд был уже почти дописан. Из-за дальних кустарников показалась женщина в светлом оранжевом платье, прикрывающаяся молочно-белым зонтиком. Подле нее трусил пушистый щенок с опущенными черными ушами и рыжей мордой, и мне так понравилось как эта парочка смотрелась в рамках моего вида под лучами медленно заходящего послеполуденного солнца, что я постаралась как можно скорее намешать рыжий цвет и поставить пару широких мазков, чтобы задать основные цвета и силуэты фигур, а о деталях можно будет задуматься и позже, лишь бы не упустить самое главное, пока дама с собачкой не подошла ко мне. Вдруг щенок заприметил меня, и радостно виляя хвостом подбежал к моим ногам, тяфкая и прыгая мне на ноги, пачкая мой фартук следами своих маленьких лапок. Я отложила кисть в сторону, и наклонилась чтобы погладить маленький радостный комочек, который от моего внимания кажется повеселел пуще прежнего и принялся подпрыгивать и кружиться вокруг себя.
– Жюли! Ах ты маленькая негодница, а ну возвращайся ко мне, ко мне! – скомандовала дама под зонтиком, приближаясь к нам.
Собачка совсем не слушалась хозяйку и продолжала резвиться у моих ног, обнюхивая подол фартука.
– Какая она хорошенькая! Сколько ей? – я подняла взгляд на женщину, когда та подошла уже совсем близко ко мне.
Кожа незнакомки была холодного, смуглого цвета, и на фоне персикового платья совсем тускнела. Ее черные волосы были завиты в небольшие кудри, которые, по всей видимости, успели слегка растрепаться за время ее прогулки, и были собраны в высокую прическу, украшенную скромной заколкой. На вид ей было немного за двадцать, и хотя точную цифру я бы не назвала, она казалась старше меня, то ли из-за ее наряда, то ли из-за хмурого выражения лица, с просматривающимися морщинками меж бровей.
– Будет вот уж три месяца как пастушья собака ощенилась. Жюли одна из всех щенков постоянно убегает куда ни попадя, а мне теперь приходится возвращать ее пастушонку, – женщина тяжело вздохнула, посмотрев на собаку, и после небольшой паузы обратилась ко мне, – Могу я поинтересоваться, кто вы такая? Кажется, я вас здесь еще не видела. Почему же вы не соизволили познакомиться?
Она окинула меня взглядом, а затем чуть наклонилась, принявшись рассматривать содержимое моего этюдника.
– Меня зовут Каралин, я племянница Уитли, если вам эта фамилия известна. Я приехала вчера поздним вечером и еще не успела поприветствовать соседей, как вы могли заметить.
Мне совсем не нравилось, с каким выражением лица эта дама разглядывала мои краски, и что еще хуже, как неприятно она усмехнулась, посмотрев на этюд, где остались недописанными два рыжих силуэта почти в центре композиции. Я перестала гладить щенка и выпрямилась, чтобы вновь взять в руки кисть.
– Мое имя Оливия, я дочь местного лекаря. Обычно я приезжаю в деревню лишь в сезон охоты, вместе с моим мужем, но сейчас я в положении, и как только супруг узнал об этом, то сразу же отправил на природу к моему отцу. Все-таки природа здесь гораздо лучше, чем в городе.
Теперь я обратила внимание на ее живот, однако не заметила ничего примечательного, а значит срок был совсем ранний и, должно быть, прибыла она сюда лишь немногим раньше меня.
– В первый же день моего приезда, а это было две недели назад, – продолжила Оливия, подтвердив этими словами мое предположение, – Я напекла сладкие пирожки и угостила всех соседей, каких только смогла встретить. Ах, Каралин, я должно быть стучала и в вашу дверь, ведь неподалеку от жилища моего отца как раз находится пустующий домик, сад там был запущен, а дорожка не подметена, и я подумала, а вдруг там живут старые больные люди, и мне так хотелось проявить радушие, что я не оставляла надежды, вдруг кто-нибудь бы отворил? Нельзя было, чтоб настоящий труд, – отчетливо произнося эти слова, она взглянула на мой этюд, а затем на меня, – пропадал даром, ведь хлеб так быстро портится, а нуждающихся в деревне достаточно. В тот же день я подружилась с пастушком, чуть младше вас, о как он рад был сладкому угощению! Тогда он и показал мне Жюли и ее сестер, и с тех пор я стала присматривать за мелкой негодницей. А вы предпочитаете заниматься дамскими развлечениями, как я посмотрю?
Я стиснула зубы. Уж не знаю, прилично ли было ругать беременную женщину, хотя бы мысленно, но мне так хотелось обозвать ее дурным словом! Ах простите меня, нерадушную грубиянку, за то, что я посмела предпринимать попытки заработать себе на хлеб, вместо того, чтобы угощать всех в округе своей выпечкой не по доброте душевной, а для того, чтобы потом стыдить едва знакомую девушку за то, что она не повторила того же жеста. Да будь у меня время и деньги, я бы только и делала, что пекла булки и разносила их в каждый голодающий дом, велика сложность! Пытаясь сообразить, как мне стоит ответить на столько недвусмысленный укоряющий намек, я начала суетливо закручивать крышки на тюбиках и ровно раскладывать все содержимое в этюднике, чтобы закрыть крышку.
– Не все занимаются живописью только лишь в качестве развлечения, я выбрала это занятие в качестве своей работы, а это заставляет меня делать определенные социальные жертвы. Вы ведь понимаете, что не все собаки бегают по лугам забавы ради, часть из них ежедневно работает на пастбище.
– Сомневаюсь, что такая дурнушка как Жюли, способна будет пасти овец, – Оливия покрутила зонтик в руках, наблюдая за тем, как собачка улеглась у ее ног, по всей видимости вымотанная своими щенячьими проделками, и теперь уставшая малышка следила за тем, как я скручивала металлические ножки этюдника, – У нее имеется шесть сестер, среди них есть действительно способные к этому занятию, но смею предположить, что не всем это дано.
Не зная, как бы развить дальше эту не самую приятную тему, я собрала наконец свои принадлежности, и взгромоздив их на плечо, постаралась поскорее придумать отговорку, лишь бы уйти подальше отсюда и не продолжать раздражающий меня диалог. Я вовсе не была против людей и мизантропией не страдала, мое утреннее знакомство тому доказательство, но как же глупо я себя чувствовала в присутствии тех особ, что старались меня поддеть, и ведь даже не попытавшись узнать меня как следует! Подобным поведением обладали мои старшие (да что уж там, в последние годы этим промышляли и младшие тоже) сестрицы, и каждый раз я просто не могла вообразить, чем я заслужила все едкие подколы и намеки. Может я и не была особо талантливой художницей, однако являлась прилежной и трудолюбивой, и уж точно не относилась к своему творчеству как к баловству.
– Было приятно познакомиться с вами, Оливия, и с вашей маленькой Жюли тоже, но боюсь, что мне уже пора идти. Как видите, работу я уже окончила, а беспорядок на участке сам себя не приберет, вы же понимаете, надо подмести дорожку.
Оливия охотно со мной согласилась, ведь ей требовалось передать собаку в руки пастуху, и позвав щенка за собой, она неспешно выдвинулась по дорожке, чуть правее того пути, по которому я планировала возвращаться домой.
– Полагаю, раз вы одна из наших ближайших соседок, то заходите как-нибудь к нам на чай. Папа непременно будет рад компании, – она обернулась в полтела, чтобы посмотреть на то, как я шла чуть позади нее.
– Рано или поздно обязательно вас навещу, об этом можете не беспокоиться, – я неловко улыбнулась, все еще помня о ее прошлом неприятном комментарии на счет меня.
– Лучше уж рано чем поздно, Каралин! – она рассмеялась и повернулась наконец ко мне спиной, продолжив свою дорогу на пастбище.
Вернувшись на свой участок в не самом лучшем расположении духа, я обратила внимание на то, что дорожка, ведущая к дому, и впрямь была покрыта опавшими листочками и прочими дарами природы, принесенными ветром. Может Оливия и недостойно выразилась ранее, однако, нельзя было отрицать, что со стороны мой участок действительно выглядел совсем запустевшим, и поэтому я оставила этюдник на пороге и принялась за метелку. Тетушка с ее мужем покинули это место еще ранней осенью, оставив его без всякого присмотра, а потому небольшой сад сейчас пребывал в полном запустении. Трава на переднем дворе была хиленькая, с проплешинами, а вдоль забора тем временем расползались желтые одуванчики, часть из которых уже была готова к тому, чтобы побелеть и пуститься в дальнее странствие. Кое-где валялись брошенные на произвол судьбы глиняные горшки, часть из которых была побита, хотя осколов рядом не наблюдалось. Интересно, какие цветы выращивала тетя? Хорошей черной земли на этом участке было не так уж и много, но я прекрасно помню, что раньше были здесь не только одуванчики да куст сирени, а что-то еще. Очертания конкретных цветов стерлись из памяти, но образ аккуратного цветущего садика остался со мной и по сей день. В последний раз я была здесь совсем маленькой, и за это время здесь конечно многое изменилось как снаружи, так и внутри дома. Подметая вымощенную светлым кирпичем дорожку, я вспоминала о том, как раньше тропинка к дому была выложена из круглых обрезов старого пня. Будучи малюткой, я садилась на корточки и обводила мелом узор из колец на древесной поверхности, а на круглешках побольше выводила самые разные картинки: тут было солнышко и ромашки, а вон там тюльпаны и бабочки. И хотя бабушка ругалась на меня за то, что я пачкала свое платье, меня это не останавливало, поэтому каждый деревянный круг был разрисован. Наверное, пень тот давно прогнил, да и грязи на него должно быть намывалось достаточно во время дождей, и поэтому к настоящему времени его заменили светлой прямой дорожкой.
Закончив подметать на улице и зайдя в дом, я с грустью осознала, что теперь мне предстояла уборка пыли. Так и пролетел остаток дня за исполнением моих бытовых обязанностей, только к ужину я добралась наконец до привезенных с собой чемоданов и начала расставлять вещи по комнате. Один из них был до краев набит бумагой и плотно сложенной льняной тканью, которую позже я планировала натягивать на подрамники, и пока она была мне не нужна, я решила оставить ее на месте. Часть бумаги я решила разрезать пополам, и треть от этого количества еще раз поделить надвое, чтобы небольшие листы было удобно брать с собой на прогулки, вот только для этой цели стоило бы еще взять из сада прищепку, чтобы листы мои не разлетались по всей округе как у молодого человека, которого я встретила утром. Коробку с акварелью и пару баночек туши я поставила на стол в кабинете, который чуть ранее тщательно протерла от накопившегося слоя пыли, и там же оставила кисти из мягкого ворса, которые для масляной живописи я не использовала. Казалось, что материалов с собой у меня было гораздо больше, чем одежды – я раскладывала на столе кисти, карандаши, мелки пастели, всевозможные тюбики и баночки с краской, которые были со мной еще со времен школы, ведь всем я старалась пользоваться так экономно, насколько это было возможно, и многие вещи служили мне годами.
Разобравшись с художественными принадлежностями, я вернулась в спальню и принялась разбирать остальное, сидя на застеленной плотным покрывалом кровати. Прошлую ночь я провела прямо так, лежа поверх него, и судя по всему эту мне придется провести в таком же положении, ведь постиранное белье еще не успело как следует просохнуть, а застилать мне больше было нечего. Кроме того, занавески тоже все еще висели на улице на бельевой веревке, а значит этой ночью меня мог поджидать лунный свет, тревожащий сон. Как бы там ни было, все это казалось лишь временной неприятностью, которую мне помогли бы скрасить мои любимые игрушки. Сколько бы лет мне ни было, я всегда засыпала в компании молочно-бежевого кудрявого медвежонка, которому было уже более пятнадцати лет и шерстка его заметно потрепалась за эти годы, но любила я его от этого ничуть не меньше. Жених мой предпочитал откладывать медведя в сторону, куда-нибудь на тумбу или на стул, якобы он мешался в кровати и места на постели и без игрушек было немного. Но это неправда, места всегда хватало на нас двоих, и уж на мишутку тем более! Порой мне казалось, что этот человек готов был мириться с моими причудами и интересами, но никогда не старался вникать в них так же, как я вникала в его. Второй моей игрушкой была кукла по имени Беатриче, она появилась у меня совсем недавно. В детстве у меня были куклы, как и у многих девочек, но лишь с возрастом я начала ценить их не как предмет игры, а как предмет искусства. Беатриче я увидела однажды в магазине, когда гуляла по городу с младшей сестрой; мы зашли в небольшую лавку игрушек и на одной из полок стояла эта кукла, разодетая в дорогое пышное платье со шляпкой, ножки ее были обуты в крошечные кожанные ботиночки, украшенные голубой лентой, а в ручках она держала почти что настоящий зонтик. Но больше всего меня поразило ее лицо: стеклянные зелено-голубые глаза замерли в эмоции легкого детского удивления, а маленькие губы в форме бантика были приоткрыты, и внутри ее рта виднелось два зубика. Я бы не смогла позволить себе купить куклу в ее первозданном роскошном виде, однако мне удалось договориться с мастером, чтобы тот продал мне только голову, отлитую из фарфора. Тело у моей Беатриче было сделано из набитой ткани, и одежду я тоже сшила ей самостоятельно, хоть теперь ее наряд и был гораздо скромнее и неказистее того, в каком она первоначально стояла в магазине. Мой любимый все обещал, что купит ей самые лучшие платьица, когда проводил время у меня дома и видел ее сидящей то на моем столике, то в кровати подле подушки, но как только мы разлучались, он будто бы совсем забывал обо всех обещаниях и никаких подарков ни для меня, ни уж тем более для куклы, я не получала.
День выдался насыщенным на события, и закончив с распаковкой моих дорожных сумок, я прилегла всего на минутку, прежде чем пойти сообразить себе ужин, однако как только моя голова коснулась подушки, я провалилась в сон.