Во второй половине дня я исполнила задуманное и нанесла визит Оливии. На пороге меня встретила Рита и сразу же проводила в сад, где ее хозяйка сидела в плетеном кресле с книгой в руках, задумчиво сдвинув брови к носу. На небольшом столике подле нее лежала еще целая стопка книг, в которых разноцветными лентами были заложены определенные страницы.
– Не помешаю? – я присела на соседний плетеный стул, поставив рядом с собой этюдник.
– О, Каралин, вовсе нет, – она отложила книгу на стол, – Признаться, вы спасете меня от смертной скуки.
– Неужели настолько непритязательный роман? Никто из героев еще не умер, не женился?
– Роман? – Оливия хмыкнула, – Подобных произведений в библиотеке этого дома практически не найти, разве что пару примеров из классики. В данный момент я изучаю научные труды о видах почвы и разведении плодоносящих растений. Видите яблони, что растут вдоль ограды? Они не плодоносят уже четвертый год, мой отец крайне недоволен таким положением вещей, и раз уж у меня теперь вдоволь свободного времени, я постараюсь найти ответ.
– Может, они просто устали? – я пожала плечами, совсем не разбираясь в садоводстве и разведении яблок.
– Глупости. Скорее всего, им не хватает питательных веществ в почве, или же вокруг перевелись насекомые, что их опыляли, скорее всего одно из двух, пока что мой вывод таков.
– А в маленькой розовой книжечке тоже написано про почву и опыление?
Мое внимание привлек корешок одной из книг, что были сложены в стопку. Пока остальные книги выглядели достаточно увесисто и были обтянуты черной, коричневой и синей кожей, аккурат между ними затесался тонкий розовый томик, украшенный расписными серебряными вензелями. Оливия поспешила вытащить книгу из стопки и смущенно прижала ее к себе.
– Эта книга из чужой библиотеки, я одалживала ее, когда была совсем девочкой, и так и не вернула… Это атлас цветочного языка, здесь рассказано о том, какие чувства олицетворяет каждый цветок. Сущая ерунда, если всерьез об этом задумываться, люди от скуки вложили смысл в те вещи, которые его за собой совсем не несут.
– Но ведь это придает интереса жизни, разве нет? Когда знаешь тайное значение цветка, можно сказать гораздо больше и без слов, например, секретно выразить симпатию.
– Те, кто выражают свою симпатию секретно, либо трусы, либо им есть что скрывать. Когда человек дарит букет, по-вашему это уже не проявление чувств? В конце концов, почему нельзя напрямую сказать “я люблю тебя”, а не подбирать для этого красные розы или тюльпаны?
– Так значит, красные тюльпаны – это тоже о любви? Я знала про розы, про тюльпаны же слышу впервые. Как интересно… А что означают желтые ирисы? – я кивнула в сторону цветочной клумбы.
– Вдохновение, – тут же уверенно ответила Оливия, даже не раскрыв книгу, что держала в руках.
– Так вы знаете все наизусть! К чему вам так хорошо знать подобную “ерунду”?
В моих мыслях не было желания злорадно подцепить мою собеседницу, скорее, это был искренний интерес и удивление, ведь я ожидала, что она раскроет свой атлас и начнет искать нужную страницу в нем. От моих слов щеки Оливии порозовели и она нервно прижала книгу к себе еще плотнее, вот-вот и на обложке остались бы следы от ее пальцев.
– Я-я ведь уже сообщила, что это была моя детская забава! Разумеется в воспоминаниях отпечатывается многое из того, что имело значение раньше, но теперь я понимаю, что подобные книги это лишь пустая трата времени, годная ни для чего иного, кроме как для детских развлечений. Когда мне было около шестнадцати лет и я еще не вышла в свет, мы с Сесилем бродили по округе и разглядывали цветы, отмечая в атласе все то, что нам удалось найти, и сочиняя причины, по которым то или иное растение выросло или было преднамеренно посажено на своем месте…
– Оливия, будьте так добры, расскажите мне побольше о своем детстве. Как вы проводили время с Сесилем, с Диком? У меня сложилось впечатление, что между их семьями произошла некая неприятная история, быть может, вы прольете свет?
Наконец, я уцепилась за возможность свести разговор к той теме, которая интересовала меня больше всего. Кому, как не Оливии знать о прошлом этих семей, если она дружила с Сесилем с самого детства и проводила с ним много времени?
– С Диком? – она слегка наклонила голову, – Я вам однажды обмолвилась, что познакомилась с ним лишь в этом месяце. Конечно, я знала о том, что у семьи Уилберт есть маленький сын, и что Сесиль был вынужден присматривать за малышом тогда, когда Уилберты наносили визит Бомонтам, но мне в те годы не было никакого дела до того, чтоб нянчить карапузов, а потому я им совсем не интересовалась. Сесиль убегал из дома на прогулки со мной, чтобы не заниматься выполнением своего домашнего задания. С десяти лет он обучался в художественном училище, и с тех пор стал возвращаться в деревню лишь на лето, где, впрочем, его учебные обязанности его не покидали, хоть он и пытался ими пренебрегать. Так было до тех пор, пока матушка окончательно не перевезла его в город, и с тех пор он перестал появляться в родных краях даже на лето. Что же касается неприятной истории, я совсем ничего об этом не слышала, откуда у вас такие слухи? Бомонты в последние годы были очень закрытым семейством, изредка главу семьи навещали его друзья из города и других окрестностей, но от местных жителей они всегда держались особняком, поэтому и предположить не могу, что вы подразумеваете…
Казалось, что чем больше я узнавала, тем менее мне становилось понятно происходящее между семьями ювелира и юного пастуха. Если уж и Оливии ничего неизвестно, неужели история была столь незначительна, что никак не вышла за пределы обоих семейств? Но если так, за что же Сесиль чувствует настолько глубинную вину перед юным другом? С каждым разом подобных вопросов у меня появлялось гораздо больше, чем ответов, и клубок запутывался сильнее. Думая о загадках, мне захотелось расспросить мою собеседницу еще немного и о Лебединой усадьбе.
– Могу я еще поинтересоваться? Что вам известно о людях, которые жили в белом доме на холме? Сесиль мне как-то сказал, что вы постараетесь меня напугать страшилками, почему же?
– Мне нет нужды намеренно пугать вас, однако не лишним будет предостеречь. Дом построен человеком, опьяненным любовью к своей молодой жене, он исполнял любую ее прихоть, потому особняк и выглядит так, словно стены его были возведены феями и эльфами, коих, конечно, в природе не существует, однако так уж говорят люди. Однажды они оба уехали и не вернулись. Вы можете себе представить? Построить такое гнездышко, задыхаясь от собственных чувств и в один миг его бросить, разогнать всю прислугу? Нечто совершенно нехорошее произошло в стенах этого дома, что так и не стало достоянием общественности, и неизвестность навевает на меня страх. Быть может, там было совершено преступление, из-за которого все было так поспешно брошено. Возможно, убийство…
– Убийство?! – я вжалась пальцами в плетеный подлокотник, – Как это возможно?
– Все возможно, Каралин. На вашем месте я бы не стала подходить близко к дому, все-таки жутким его делают не басни о мертвецах и призраках, а те люди, что жили там и оставили нам на память свои мрачные секреты, разгадку которых, мы, вероятно, никогда и не узнаем, если только С…
Речь Оливии была прервана громким вопросом Риты, появившейся у большого распахнутого окна-двери. Она спросила нас о чае, и получив утвердительный ответ от Оливии, тут же загремела подносом и вынесла нам чашки и пирожные, которые накануне испекла сама хозяйка дома. Наша беседа сразу же перетекла в иное русло и теперь мы обсуждали свежие сладости, на удивление искусно сделанные. Оливия поделилась, что ее муж содержит пекарню в городе, поскольку в деревне ничего сложнее хлеба да кексов не продается, в то время как более искушенные городские жители позволяют поднимать продажи за счет разнообразного ассортимента, и будучи верной помощницей своего супруга, Оливия привыкла вставать на рассвете, чтобы заняться подготовкой новой партии тортов и эклеров. По ее рассказу было заметно, что от кондитерского дела она не в восторге, однако довольные покупатели приносили ей чувство удовлетворения от проделанной работы, да и домашние обитатели по-достоинству оценивали ее способности. К моему удивлению, в довесок к своей работе, она же исполняла и роль экономки, распоряжаясь делами мужа и контролируя всех горничных дома и работниц пекарни, лишь сейчас, во время беременности, она была освобождена от своих повседневных забот, с которыми жила уже несколько лет к ряду. Послушав ее рассказ, мне вдруг стало нестерпимо неловко, ведь в ее глазах я, должно быть, самая настоящая бездельница. С трудом я справлюсь со своими бытовыми обязанностями и даже не имею никакого стабильного дохода, лишь трачу время на бесполезные зарисовки, что, вероятно, даже не принесут мне никакого признания и финансовой выгоды! Заведя саму себя и вспыхнув от этой мысли, я приняла твердое решение сегодня же натянуть первый холст на подрамник и немедленно начать первую картину.
Я провела еще немного времени в саду у Оливии, наслаждаясь ярким солнцем и видом на ее благоухающие клумбы. С ее позволения я написала этюд тех самых ирисов, в которых накануне мне довелось увидеть маленькую Амалию. Сегодня в цветах феи не было, хоть я и надеялась вновь ее встретить и добавить в свою живопись пару радужных мазков, однако менее прекрасными цветы от ее отсутствия не стали. Пока я писала, из головы моей не выходили слова Оливии о том, что ирисы означают вдохновение. Все же, атлас в розовой обложке был вовсе не ерундой, как же правдиво оказалось его описание весенних цветов. Поблагодарив хозяйку за чай, прямиком от ее дома я отправилась на пастбище. В моем арсенале уже имелась пара неплохих карандашных зарисовок, и если только я напишу несколько этюдов, то собранного материала будет вполне достаточно для составления композиции, пригодной для картины. В моих фантазиях будущее полотно представляло из себя вытянутый по горизонтали пейзаж, изображающий бесчисленное количество овец, залитых солнечным светом, и палитру для моего будущего полотна я бы подобрала самую сочную, такую, как густая трава, по которой я ежедневно хожу. Погода, к счастью, все еще была прекрасной, что отлично подходило к моей задумке, и добравшись до пастбища, я сразу же принялась за работу. Начав писать виды издалека, вскоре я поняла, что мне необходимо пробраться сквозь стадо, чтобы сделать более детальные этюды и повстречать наконец Дика. Мой большой лист картона продолжал заполняться хаотично расставленными масляными зарисовками овечьих голов и холмов, окружающих низину, но пастуха по-прежнему не было видно. Стоило мне только задуматься о том, что мне пора собрать вещи и пройти еще дальше вглубь, как вдруг показалась собака колли и несколько щенков подле нее, а за ними быстрой походкой шагал и сам юноша.
– Эй, снова ты, – завидев меня издалека, Дик громко крикнул и помахал мне рукой, – Привет!
Мне совсем не хотелось кричать в ответ, потому я молча продолжила писать, дожидаясь, пока он сам подойдет ко мне.
– Ну что же ты, даже не поздороваешься? – оказавшись вблизи меня, Дик заинтересованно посмотрел сначала мне в лицо, а затем в мой этюдник.
– Добрый день. Мне всего лишь не хотелось кричать.
– Боишься овечек распугать, хм? Помахать ведь можно было, или руки заняты? – он обратил внимание на то, что в одной руке у меня была грязная тряпка, а во второй я держала кисть.
– Похоже на то, – я пожала плечами, – Дик, ты помнишь о чем мы договорились в прошлый раз? Я отдала тебе один рисунок, а взамен ты должен позировать для моей живописи.
– Не горю я сегодня желанием стоять на одном месте, однако уговор есть уговор, так что я весь в твоем распоряжении, – он взмахнул рукой, делая движения от головы до ног, как бы демонстрируя себя сверху вниз, – Как же мне встать?
– Не нужно выдумывать ничего лишнего, все должно быть так же естественно, как и в прошлый раз. Просто встань напротив меня, хорошо?
Дик послушно отошел вперед и прислонился к ограде, скрестив руки на груди, подняв кучерявую голову и устремив свой взгляд вдаль, наблюдая за овцами так же, как и на карандашном рисунке, что я ему подарила. На моем картоне оставалось не так уж и много места, однако мне удалось наметить на нем портрет в полный рост. На фоне глубокой зеленой травы я намечала силуэт темной умброй, стараясь передать общую форму фигуры паренька в слегка мешковатой одежде. Первые минуты мы провели молча, однако долго оставаться в тишине пастух не смог.
– Моему отцу понравился твой рисунок, и тете тоже. Маленькой я показывать не стал, а то она бы тоже захотела такой, – Дик слегка развернул голову в мою сторону, затем замешкался, вспомнив о том, что позирует, и повернулся обратно, однако разговаривать со мной и смотреть вдаль ему было тяжело, и он то и дело поворачивался туда-обратно.
– У тебя есть младшая сестра, сколько ей? Я и ее нарисовать могу, наброски много времени не занимают.
– Это дочка тетушки, Агнес шесть лет. Поблизости ее ты вряд ли увидишь, она вместе со своей матерью на ферме занимается птицами, иногда лишь пытается напроситься со мной, но еще чего не хватало, я же овец пасу, а не маленьких бесят.
– Не нравится возится с детьми? Понимаю, – я тихонечко усмехнулась, – Моей младшей сестре Ларе почти девятнадцать, и хотя разница у нас небольшая, в детстве мне от нее не было покоя. Обиднее всего были моменты, когда за любую перепалку, начатую ей, доставалось от матушки нам обеим, да и старшие сестры мои доводы не всегда принимали, недовольно фыркая на нас двоих. У тебя тоже так?
– Мы с Агнес не цапаемся, она скорее как… – он окинул взглядом пастбище и остановил свой взор на собаке, вокруг которой крутились щенки, – Как собачка Жюли, обе из одного теста сделаны. Иногда мне кажется, что у маленькой непоседы вот-вот прорежутся уши и хвост. Тетя от меня не в восторге, ведь я свалился на ее голову, когда она была совсем юной, и любимой дочурке она конечно же прощает любые шалости, пока я на правах старшего брата обязан за ней присматривать.
– А твоя матушка… – я запнулась, не зная, как бы помягче задать столь тяжелый вопрос. Будь с его мамой все в порядке, разве пришлось бы юной тете его растить, не так ли?..
– Умерла, – Дик кивнул в ответ, – Когда мне было года три от роду, стадо у нас было совсем небольшое, голов пятьдесят, не более того. Однажды мой отец угодил в капкан, прямо на пастбище… Я знаю, знаю как странно это звучит, а ведь это правда случилось. Отец говорил, что наступил в него в густой траве возле тропы в пролесок, по его мнению, некий бездарный охотник надеялся поймать тут зайца и расставил ловушки наугад. Уж не знаю, какой дурак так поступил, но мой папа был ранен и упустил почти треть овец в тот день, которые быстро потерялись, а после, из-за собственного недомогания, не смог как следует уследить за остальными. Понимаешь, семья у нас была небольшая: муж да жена и маленький я, кроме нас была только мамина сестренка, которой на тот момент было всего десять. Матушка пыталась уследить за двумя детьми и раненым мужем, а за овцами следить было некому. Сама понимаешь, зиму мы пережили тяжко, и матушка ее просто не смогла перенести, отец мой с тех самых пор похрамывает, отчего бывает неудачно спотыкается, прямо как сейчас. Ну, ничего! Как видишь, я уже большой и в состоянии помогать с овцами, коих у нас теперь в достатке, да и у тетушки теперь есть муж, который полезен на ферме, все идет своим чередом и жизнь не стоит на месте.
Пастух смотрел на меня ясными голубыми глазами, пытаясь то ли улыбнуться, то ли состроить рожицу, лишь бы не выдать на своем лице и тени грусти. Мне стало невыносимо жаль этого ребенка, какую же тяжелую судьбу ему преподнесла жизнь! На моем картоне его веснушчатое личико было совсем небольшим, однако мне так хотелось уловить на нем стойкость и чистоту его характера. Если бы моя матушка покинула меня столь рано, я бы наверняка росла самым печальным ребенком на свете, не способным быть преданным своему делу так же, как ему был предан Дик. Ведь другой на его месте мог бы не захотеть продолжать семейное скотоводство практически с нуля, мог бы все бросить и бежать на произвол судьбы, однако он был искренен в своей любви к животным; он перенял от отца все знания, необходимые для разведения и поддержания здоровья скота и собирался стать полноправным хозяином фермы в будущем. Меня удивляло, насколько же резвым и лучезарным выглядел Дик, несмотря на потерю матери в столь юном возрасте и прочие трудности.
– Ты рассуждаешь очень мудро для своих лет, действительно ничего не стоит на месте, – я тяжело вздохнула, на мгновение задумавшись о своих собственных переживаниях, которые до сих пор меня не отпускали, – Мне жаль, что вашу семью постигло столь серьезное горе, и я рада, что теперь все наладилось. Конечно, не считая ноги твоего отца…
– Все позади, да и папина нога заживет и будет как новая, к хромоте за столько лет он уже привык, – Дик приободряюще улыбнулся, затем почесал нос и вернулся в исходное положение.
Когда этюд был окончен, и места для живописи у меня совсем не осталось, я вновь принялась за пастель. Черным мелком я делала наброски с собак, овец и самого пастуха, который теперь свободно ходил меж баранами и я старалась уловить всю живость его движений в своих мимолетных зарисовках. Я была столь погружена в процесс рисования, что под конец совсем выдохлась, и мне хотелось только облокотится на заборчик и сползти на траву, держа в руках свою стопку рисунков. Как раз к этому моменту Дик уже собирался уводить стадо домой, и мною было принято решение последовать его примеру и вернутся к себе, но прежде чем сделать это, я разузнала, где бы мне добыть чистые деревянные рейки, чтобы по возвращению исполнить задуманное – собрать подрамник и натянуть первый холст.
Вечер был спокойным. Принеся домой рейки, я собрала свои зарисовки в кабинете на втором этаже и села за стол, принявшись рисовать эскиз. Сначала это были совсем уж черновые карандашные варианты, на которых я прикидывала общую композицию и пробовала разные ее варианты. Совместив свой сегодняшний портретный этюд и пастельные наброски с пастуха, я отрисовывала силуэт паренька, думая, какая поза будет смотреться наиболее удачно в моей задумке, чем больше вариантов я рисовала, тем ярче в моих мыслях всплывали все те истории, которые я успела услышать. Перед моими глазами проплывали картины о сбежавших овцах и горестях семьи Уилберт, о тяжкой работе Оливии, о двух возлюбленных из Лебединой усадьбы, о Сесиле… На мыслях о нем я задержалась дольше всего, и в миг ко мне пришло озарение: я побежала наполнять стеклянную баночку водой, чтобы поскорее развести акварель и начать красить один из эскизов для будущей картины. Не смотря на то, что погода была солнечной и теплой, вся жизнь моих новых знакомых была пропитана тяжелой нотой меланхолии, отчего мне хотелось погрузить полотно в холодные голубые тона, такие же лазурно-голубые, как прядь в волосах Сесиля. Я увлеченно смешивала краски, добиваясь нужного оттенка, а затем залила получившимся цветом весь эскиз целиком. После того, как бумага просохла, я начала увлеченно набирать оттенки поверх нее: согласно изначальной задумке, овцы на картине все еще были быть залиты ярким солнечным светом, однако теперь предполагаемый свет был прохладным, тоскливым, совсем не похожим на то, каким я его видела во время прогулок. На контрасте со столь ледяной палитрой, лучиком надежды стало бы лучезарное лицо пастуха, смотрящего вдаль, в теплое светлое будущее…
Я отвлеклась от эскизов лишь к тому времени, как начало темнеть – мне необходимо было успеть отмерить и распилить рейки, а затем сколотить их в подрамник, делать это я планировала на улице, чтобы не мусорить стружкой в гостиной. Одновременно с этим я поставила заготавливаться желатин, которым всегда промазывала холсты перед работой, для того чтобы грубая ткань не вбирала в себя краску, делая цвета тусклыми и безжизненными. Сколотив подрамник нужного размера и закончив с работой на улице, я вернулась в спальню, где в моих дорожных сумках покоились куски холстины, которые я планировала сейчас пустить в дело. Зачастую я не могла себе позволить покупать новый холст каждый раз, когда планировала новую живопись, по этой причине я срезала более ненужные полотна и использовала их повторно, записывая поверх, особенно полезным такое занятие было во времена учебы, когда ежемесячно весь ученический состав должен был начинать новое полотно, а работы с прошлых лет обучения уже не имели совершенно никакой ценности ни академической, ни денежной – кто купит сырую студенческую мазню? Разворачивая сверток льна, среди которого была как совсем чистая ткань, так уже и неоднократно записанная различными натюрмортами и моделями, я вдруг встретилась взглядом с портретом, о котором совсем позабыла.
Эдвард.
В последний месяц я старалась даже не вспоминать его имя, но теперь, когда на меня с холста смотрела пара некогда обожаемых смолянисто-черных глаз, обрамленных густыми темными бровями, я не могла больше делать вид, будто душа моя обрела гармонию и я совсем ничего не чувствую. Раньше я смотрела в эти глаза, когда мы лежали рядом так близко, что в глубоких черных зрачках я видела свое отражение; в те моменты мне казалось, будто весь мир существует только в этих очах, и я улыбалась так сильно, с такой бесконечной любовью, что щеки горели от боли. Распрямив холст, я села напротив него, схватившись за свой кулон, который сейчас будто душил меня. За что ты так со мной, Эдвард? Я провела ногтем по той части украшения, на которой Сесиль срезал небольшой кусочек лака, на месте которого теперь отчетливо виднелась текстура ракушки. Зачем ты так жестоко обманул меня, зачем ты согласился на помолвку со мной, зачем придумал этот кулон? Если бы ты честно подарил мне сувенир из ракушки, разве я бы его не приняла, разве я бы не согласилась стать твоей женой? За что же ты так со мной обошелся, зачем ты обманывал меня? Зачем, зачем, зачем все это было? Я нервозно ковыряла поверхность украшения, мысленно пытаясь получить ответ на вопросы, ответ на которые мне уже никогда не узнать, пока не встал ком в горле, и прежде чем слезы успели покатиться с моих щек, я подошла к стулу, на котором стояла сумка с холстиной, и поспешно отбросила портрет в сторону, не в силах больше смотреть на своего жениха.
Придя в себя, с записыванием портрета Эдварда я решила повременить, и холст так и остался валяться на полу под стулом, пока я натягивала на подрамник еще не использованную ранее ткань. Пока моя заготовка для картины просыхала от желатина, что длилось бы до самого утра, я решила отвлечься от дурных мыслей с помощью рисования акварелью, раз уж я еще не убрала краски после расписывания эскизов и все было готово для ночного рисования. При свете лампы я выводила на бумаге крупные пятна, ведя руку так, как душа подскажет, не готовя никакого карандашного контура заранее. Постепенно очертания моих клякс стали похожи на фей, они кружились в сверкающем танце на моем рисунке, пока я постепенно подбирала кисти все меньше и меньше, а краску все плотнее, чтобы точнее передать маленькие детали. Я вырисовывала черные глазки-бусинки и больше не думала о глазах Эдварда, я думала о том, как маленькие феи едят апельсины, заботливо очищенные Сесилем, как хлопают пушистыми ресницами и болтают ножками, как они пристают к своим старшим сестрам, что одеты в цветочные лепестки. Я все рисовала и рисовала, пошел уже четвертый лист со сказочным сюжетом, а я все не чувствовала усталости, мне становилось так легко и радостно на душе, когда я не думала ни о чем, кроме маленьких крылатых девушек, что гуляли по окрестностям деревни и докучали мне и Сесилю своими играми. Вдруг я вспомнила сегодняшнее происшествие, как одна из озорниц испортила работу Сесиля, оставив на ней отпечатки, похожие на листья плюща, и вот уже на своем рисунке я выводила акварелью тот самый плющ, который теперь служил накидкой фантастическому принцу эльфов, одетому в сине-розовые лепестки пенстемона. Я нарисовала ему длинные волосы цвета индиго, струящиеся до самого низа рисунка, не знающие конца и края, а на лице его я использовала ту же холодную зеленую краску, которой писала детали растения, и вот уже сказочный эльф смотрел на меня с бумаги печальным холодным взглядом зеленого цвета, будто бы он, как и я, был готов заплакать в любую минуту. “Отчего же ты грустишь?” – подумала я. Разве феям и эльфам есть о чем грустить, разве вам тоже разбивают сердца? Мой сказочный принц лишь продолжал молча смотреть на меня своими грустными глазами, пока феи на соседних рисунках по-прежнему наслаждались танцами и фруктами, беззаботно кружась вокруг него. Я тяжело вздохнула, решив, что рисования на сегодня будет достаточно, и мне, и феям с грустным эльфом пора бы отдохнуть от танцев и печальных взглядов и отправиться в царство сновидений.