Вторая половина дня прошла спокойно. Я написала сирень у себя во дворе, занималась готовкой и уборкой по мелочи, а затем раскладывала на полу в гостиной все свои этюды и зарисовки, которые успела сделать за эти два дня. Смотря на них, я вдруг подумала, что мне следовало бы порисовать старинный дуб с другого ракурса, чтобы вид позади него открывался не на деревню внизу, а наоборот, на самый верх того холма, где он рос, и было бы видно Лебединую усадьбу. Никто еще при мне не упоминал, есть ли у этого имения название и кто его владелец, но руководствуясь логикой, я решила, что раз главное здание окрашено в белый цвет и увенчано мраморными лебедями, значит, называться эта усадьба должна не иначе как Лебединой.
Ночью я наконец смогла выспаться как следует в своей, теперь уже заправленной как полагается, постели. Как же приятно было укрыться тяжелым прохладным одеялом, прижимая к своей груди любимого медвежонка и Беатриче, и думать только о том, как завтра я начну распутывать загадочную историю с часами, которые Сесиль подарил юному Дику, как пойду искать новые виды на холме и скольких еще фей повстречаю. Пожалуй, все мои новые знакомства шли мне на пользу, поскольку я могла бы в очередной раз перед сном вспоминать все то, что происходило между мной и моим несостоявшимся женихом, но теперь в моей голове были картинки из сада Оливии, в котором на ярко оранжевом ирисе сидела крошечная фея, машущая мне ручкой. В эту ночь мне привиделось сновидение о мерцающих огоньках: будто бы я стояла возле старинного фонтана под небом цвета индиго, усеянным звездами, а вокруг меня кружили феи со светящимися крыльями. Феи в моем сне были самых разных размеров, некоторые были не больше бабочки, а другие – совсем высокими, ростом с меня. Одна из таких больших фей, одетая в белое платье, скрывающее ее лазурную кожу, подхватила меня под руки и закружила с собой в танце, заливаясь смехом и взмахивая искрящимися крыльями, от чего мне и самой захотелось смеяться, а в моем сердце расцвело приятное теплое чувство.
На утро в моем теле не осталось ни капли вчерашней слабости, зато сохранилось то приятное чувство, которое пробудилось во мне во время сна. Будучи в прекрасном расположении духа, я собрала с собой не только этюдник с красками, но еще и коробку пастели, которую я использовала для своих персональных рисунков, не выставляющихся в салонах. Последние майские дни радовали своей приятной погодой, и я наслаждалась своей дорогой к холму, пребывая в хорошем настроении и вбирая в себя нежные солнечные лучи и запахи приближающегося лета. В любом шорохе, в каждом солнечном проблеске, что светил сквозь густую листву деревьев, мне теперь мерещилась фея, и я присматривалась ко всякой детали окружающего меня пейзажа с особой внимательностью. Не доходя до конца плотной древесной аллеи, я засмотрелась на тропинку, обрамленную маленькими белыми цветами, и мне вдруг так захотелось ее нарисовать! Поставив на землю этюдник, я достала из сумки папку бумаги и пастель, вытащила из коробки пару ярких мелков и принялась набрасывать увиденное. Не жалея цвета, я добавляла и фиолетовые, и розовые, и голубые оттенки в каждый уголок моего листа, стараясь отобразить на бумаге свои ощущения от начала сегодняшнего дня. Жизнь внутри меня всегда бурлила красками, теплыми и холодными, от чего порою пробирало нестерпимое желание излить душу на бумаге, прямо как сейчас. Я не позволяла себе слишком уж своевольничать, когда писала маслом, ведь полотна на продажу предполагали максимальную простоту и доступность для зрителя, без экспериментальных художественных излишеств. А вот в рисунках, что предназначались лишь для меня одной, я могла делать все, что было душе угодно, и дышать полной грудью, наслаждаясь своим творчеством. Я критиковала в пух и прах все, что было связано с моей работой, но такие рисунки для души этой критике не поддавались. Неказистые и глупые? Пожалуй, так и есть, но таков мой внутренний мир, такой же странный и бушующий цветом, с яркими снами и фантазиями. С моей пастельной зарисовки уже крошилась пыль, и на листе бумаги вырисовывалась картина с сиреневатой листвой и цветами всех оттенков радуги, что конечно же было далеко от действительности, однако совпадало с моим мироощущением в то утро. Удовлетворенная проделанной работой, я сдула все лишнее с бумаги, а затем убрала готовый рисунок назад в папку и продолжила свой путь.
Дойдя до холма, я направилась по тому же пути, по какому проходила в первый раз, оказавшись у его подножия: прошла до поваленных ворот, и оказавшись во владениях усадьбы, сразу же пошла в ту часть парка, где ограда была полностью сломлена – там меня и ждало заветное дерево. Подойдя к нему, я замерла на пару мгновений, смотря снизу вверх на массивную крону, не думая ни о чем, как вдруг мной овладело желание прикоснуться к многовековому стволу. Сколько секретов этого имения может знать старый дуб? Как оказалось, как минимум один из них он действительно хранил в себе. Я поставила этюдник в траву у корней и положила ладонь на ствол, обходя его по кругу, приближаясь к заветному ракурсу, откуда мне хотелось бы написать этюд. Руку я прижимала не сильно, чтобы не поцарапать кожу о шершавую поверхность, однако вдруг мои пальцы почувствовали под собой на удивление гладкую поверхность. Я отвела взгляд от пейзажа чтобы сосредоточиться на том, чего касалась моя рука, и обнаружила вырезанный на коре рисунок. “Ах, ну конечно, влюбленные парочки ведь часто занимаются подобными глупостями” – подумала я, ожидая увидеть под своими пальцами коряво начертанные инициалы, какие можно было встретить в любом городском парке. Однако, увиденное меня поразило. Рисунок на стволе был не просто грубо прорезан подручным ножом, а был аккуратно исполнен плотницкими инструментами – поверхность была гладко выпилена и отшлифована под форму сердца, обрамленного изящными, почти что кружевными узорами, а в центре были вырезаны тонкими линиями инициалы А и В, соединенные между собой элегантным штрихом, напоминающим ленту. Работа эта, очевидно, была проделана давно, кора уже потемнела и огрубела в местах среза, и все же, до сих пор поражала своей красотой. Я подошла еще ближе, и достала пастель, чтобы запечатлеть этот орнамент, так сильно он меня поразил. Насколько же уверенными в своих чувствах должны были быть эти некие А и В, чтобы увековечить свою любовь подобным образом… Ведь подобная работа явно не была спонтанным решением с целью впечатлить возлюбленную, кто-то заранее придумал рисунок и провел много времени, отсекая все лишнее и шлифуя древесину. Наверное, я могла бы сотворить нечто подобное. Несмотря на то, что моя помолвка оборвалась, в своих собственных чувствах я не сомневалась ни на секунду, и если бы мне за день до новости о разрыве вручили необходимые инструменты, я бы пошла и сделала то же самое, а не окажись рядом такого же дерева, вырезала бы наши инициалы на своем собственном сердце! Под влиянием этих тяжелых мыслей, мой рисунок становился все интенсивнее и темнее, я уже вот-вот готова была достать черный мелок, чтобы сгустить контраст в прорехах дуба до предела. Может быть, это и хорошо, что мне не выдалась возможность наделать глупостей и испортить какое-нибудь древо нашими именами, которым никогда не суждено быть вместе. Поймав себя на дурных мыслях, я поспешно закончила экспрессивный рисунок, который имел невероятный эмоциональный контраст с той зарисовкой, что я сделала по дороге сюда, и спрятала его, решив приняться наконец за живопись и запечатлеть то, ради чего я пришла – мне нужна была Лебединая усадьба. Если стоять позади дуба, то можно рассмотреть парадный вход, те самые мраморные статуи на крыше и огромные витражные окна. Не смотря на мою уверенность в том, что усадьба была заброшена, я пока что не решалась заходить на территорию сада и подходить ближе, мне было достаточно и такого расстояния, чтобы рассмотреть все интересное для меня. Я клала широкие зеленые мазки на свой картон, пытаясь передать мистическое и одинокое настроение, которое окутывало этот холм. Светлым пятном на моем этюде был дом на возвышении, залитый солнечными лучами. Стеклянный рисунок розовых цветов на витражных окнах на мгновение отразил солнце оранжевым светом, и я непременно поставила яркий мазок на своей живописи. К моему невезению, тот яркий луч был последним перед тем, как солнце сменило свое положение, и теперь усадьба потухла, весь контраст в пейзаже пропал и писать его дальше с такой резкой сменой освещения стало бессмысленно. Однако, все основные соотношения уже были заложены, оставалось лишь прописать более мелкие детали, поэтому я не видела толку задерживаться на одном месте, ведь этюд можно будет дописать и в другой раз, или же вовсе сделать это дома. Я сложила кисти и краски, решив отправиться на поиски Сесиля, ведь вчера мы договорились о встрече у беседки и большого стола, и если судить по нашей первой встрече на холме, в это время он уже должен быть где-то поблизости.
Обойдя холм полукругом, я наконец увидела ту самую беседку, о которой мы говорили вчера; она стояла на краю и возвышалась над уровнем горизонта. Белая краска на деревянных балках давно облезла и потемнела, а на светло-голубой крыше зияла дыра от прогнившей и обвалившейся балки, а значит если дождь настигнет во время прогулки, от него под такой крышей точно не спрятатся. Как я и предположила, Сесиль уже был на месте. Он стоял ко мне спиной, оперевшись на перекладину внутри беседки, и разглядывал вид, открывающийся внизу. Сегодня на нем не было ни жилета, ни какой-либо другой верхней одежды, только белоснежная рубашка с закатанными по локоть рукавами, и узкие черные брюки. Я впервые обратила внимание на то, какой тонкой была его талия на фоне в меру широких плечей, сложен он был так изящно, словно сказочный эльф. На мгновение я задумалась о том, как славно было бы нарядить его в тонкую струящуюся ткань голубого цвета и написать акварелью, подрисовав за спиной большие полупрозрачные крылья и окружив по сторонам маленькими феями-подданными. А ведь с такой моделью могла бы получиться отличная иллюстрация к старинным преданиям, если бы я конечно занималась иллюстрацией и если бы Сесиль мне позировал… Совсем замечтавшись, я пропустила под ногами камень и запнувшись, запуталась в траве, чуть было не упав. Хотя мне и удалось сохранить равновесие, шум от моей возни привлек внимание Сесиля и он обернулся.
– Кара, доброе утро! Иди скорее сюда, посмотри какой здесь вид.
Прежде чем подойти к беседке, я остановилась у старого стола, обрамленного двумя скамьями, на котором уже были разложены остро заточенные карандаши и папка с бумагами, часть из которых была выложена на стол. Я бросила взгляд в сторону бумаг, в надежде увидеть там новые рисунки моего друга, но к моему сожалению, пока что там было пусто. Положив свой этюдник и сумку на скамейку, я подошла к Сесилю, который терпеливо меня поджидал.
– Видишь озеро внизу? Раньше здесь водились белые лебеди, и беседку поставили в этом месте, чтобы можно было за ними наблюдать во время прогулки. Птиц давно не осталось, а вот озеро до сих пор так же прекрасно, как и раньше…
Он вновь повернулся в сторону вида, что открывался в низине. Я подошла поближе к краю беседки, чтобы рассмотреть водоем, однако в первую очередь посмотрела на лицо Сесиля, которое омрачилось некой ноткой меланхолии после того, как он сказал про птиц. Должно быть, предается воспоминаниям? Его слова о красоте озера оказались правдивы: с высоты холма оно выглядело как серебряное блюдце, отражающее в себе ясное синее небо. Водная гладь казалась кристально чистой, я с легкостью смогла представить, как по этой воде некогда плавали большие грациозные птицы.
– Думаю, у меня не остается иного выбора, кроме как написать этот вид, озеро и впрямь выглядит прекрасно.
– Тогда тебе непременно придется сделать это дважды. Ближе к августу зацветет дербенник, и все прибрежье будет усеяно ярко-розовыми и фиолетовыми цветами. Представляешь, насколько больше красок здесь появится?
– Вот уж действительно. Подумать только, и ведь некто здесь жил и ежедневно мог приходить сюда, наблюдать за такой красотой с высоты своего имения, а теперь… – я так и не закончила предложение, ведь ответ был ясен и без лишних слов – теперь здесь никого нет.
– Мы с тобой можем любоваться этой красотой каждый день, впрочем, как и любой житель деревни, ведь ограда повалена – гуляй не хочу. Вот только большинство предпочитает обходить это место стороной, поддавшись слухам о призраках.
– О призраках? – я насторожилась и сразу же вспомнила инициалы на дереве.
Подумав о людях, которые жили здесь раньше, я поспешила к столу, где оставила свои вещи и позвала за собой Сесиля, чтобы показать ему из своей папки два пастельных рисунка – яркий и светлый, нарисованный в аллее по пути от моего дома, и мрачный и тяжелый, на котором была изображена кора дерева с вырезанными инициалами (разумеется, показать я хотела второй, но раз уж первый был прямо под ним, то и его я выложила)
– Сесиль, ты знаешь, кто эти А и В?
– Знаю. Ты верно полагаешь, что эти люди жили в этом имении, и будешь права. Имя на букву В – это Виктор, он был владельцем усадьбы и недавно скончался, – разглядывая мой рисунок, он снова сделался таким же печальным, как во время рассказа об озере.
– И теперь говорят, что в усадьбе живет его призрак? Должно быть, этот Виктор и его возлюбленная друг друга очень сильно любили, работа по дереву проделана крайне искусная, я никогда прежде подобного не видела.
– То, что для тебя со стороны выглядит как жест любви и преданности, на самом деле может иметь вовсе иной смысл. Любой предмет искусства никогда не поведает зрителю свое истинное предназначение, ту задумку, что вложил в него автор, каждый волен придумывать для себя собственное истолкование, какое будет ему ближе всего. Не все то, чем кажется, Кара. Вот например… – он отвлекся от своей мысли и серьезно сдвинул брови к носу, разглядывая мою шею, где висел кулон на темной бархатной ленте, – Ты знаешь, из чего сделана твоя камея?
– Камея? – я опустила взгляд на свой кулон черного цвета, на котором выступал цветочный орнамент более светлого оттенка, – Из оникса. Мне ее подарил мой жених, как подарок перед помолвкой. Вот только свадьбы не состоится, ведь я оказалась не так уж и любима, в отличие от другой женщины. Но просто так избавиться от дорогого подарка я не могу, даже если он висит на моей шее как тяжелый груз воспоминаний.
– Кара, да разве тебя достоин человек, дарящий безделушки на помолвку? Твою ленту украшает никакой не оникс, а ракушка, покрытая лаком. Позволишь?
Его слова меня сильно удивили. Сесиль протянул руку, чтобы я развязала бант и вручила ему украшение; взяв кулон, он достал из кармана нож и с моего позволения всковырнул черную поверхность у самого края украшения, сделав совсем небольшой скол. В самом деле, когда густой слой краски отошел, под ним показалась поверхность молочного кораллового цвета, и Сесиль вернул мне кулон, чтобы я могла разглядеть получше.
– Как это возможно! – я ахнула и от негодования и опустилась на скамейку, – Сесиль, я же видела у него на столе баночку с черным лаком, но так и не спросила, для чего он был ему нужен! И черт бы с ним, если бы его провел ювелир-шарлатан, но ведь выходит он сам меня обманул, пока тратил деньги на другую женщину, а я была достойна только ракушки, измазанной краской…
– Потому я и прошу тебя не обманываться инициалами на старом дубе, никогда не знаешь, что прячется за красивым фасадом. Мне жаль… Мне искренне жаль что с тобой так обошлись. Однако, сужу по своим наблюдениям, брак ни к чему хорошему не приводит, будто бы нет в нем никакого счастья, так что, полагаю, тебе повезло, что все окончилось именно так?..
Сесиль обошел стол и сел на скамью напротив меня.
– Да как же! – в расстроенных чувствах, я ударила кулаком по столу, чем напугала своего товарища, – Если бы только рядом со мной был человек, способный любить так же горячо, как это способна делать я, я была самой счастливой женой на свете, для меня нет ничего желаннее чем любить и быть любимой. Может быть, мне и не суждено испытать то счастье, которого я так страстно желаю, может моя судьба это получать в подарок поддельную бижутерию, пока Он развлекается с другой, однако я все еще верю, что счастливые браки существуют. Сесиль, ты не женат? Неужели ты бы не хотел найти себе партнера на всю жизнь, ты веришь, что это невозможно?
– Я верю лишь в то, что ни одна женщина со мной счастлива не будет, потому как сердце мое занято только работой и ничем более. По моему скромному мнению, лучше взвесить все риски и осознанно избегать брака, чем поддаться мимолетному порыву и переломать душу другому человеку.
Некоторое время после мы сидели молча, я держала в руках камею, все еще пребывая в полном негодовании, а мой друг, судя по всему, не знал чем разбавить повисшую тишину, и начал раскладывать бумагу для того, чтобы начать рисовать. Наконец, я тяжело вздохнула, и повязав кулон обратно на шею, собралась сложить свои пастели обратно в папку. Обратив на это внимание, молодой человек нашел новую тему для разговора.
– Ты хотела использовать рисунок на дубе для своей картины?
– Может быть, а может и нет, я еще не решила… Не все мои рисунки нужны для работы над полотнами.
– А для чего же тогда, если не для полотен?
– Как для чего? – я искренне удивилась, – Для души конечно же, не все рисование должно иметь практическую пользу. У тебя не бывает настроения сделать украшения забавы ради?
– Для души и забавы? – Сесиль покачал головой, – Боюсь, первого у меня вовсе нет. Все мои мысли заняты лишь тем, какую бы новую коллекцию придумать, чтобы мои украшения продавались еще успешнее и получили бы больше признания. Последний раз я рисовал забавы ради будучи еще школьником, и тогда моя дорогая мама насмешливо раскритиковала мои неумелые почеркушки со сказочными существами, сказав, что мне стоит больше времени посвящать академическим наброскам, а не подобной ерунде.
– Мои сестры так же отзывались о моих внеурочных рисунках, и на долгое время я оставила любые попытки рисовать те сюжеты, что таились в моей голове, но фантазия и чувства оказались сильнее меня, поэтому я вновь стала делать такие зарисовки, только никому больше не показываю.
– Однако, ты показала свою пастель мне. Как я удостоился такой чести?
– У меня было смутное ощущение, что ты меня поймешь, но, кажется, я ошиблась. Ты до сих пор считаешь, что твоя мать была права, обозвав твои рисунки ерундой?
Мой собеседник сделал паузу, опустив взгляд на пустой лист бумаги перед собой. В его глазах читалась нерешительность, будто бы прежде он и не задумывался о том, каково его мнение на этот счет.
– В ее словах, несомненно, была правда. Попрошу заметить, что это относилось лишь ко мне, и я, наверное, в самом деле не должен растрачивать свой талант на рисунки или украшения, что не принесут мне никакой карьерной пользы и одобрения публики. Я считаю, что твои пастели смотрятся крайне хорошо, даже если ты делала их по зову сердца, а не с расчетом на получение признания.
– Я благодарю тебя за комплимент, но как же глупо твое суждение! – я возмутилась, – Неужто у тебя совсем нет жизни помимо работы, почему ты ставишь чужое признание выше тех интимных чувств, которые можно отобразить на бумаге лишь для себя одного?
– Как я уже и сказал, во мне просто нет души. Разве так не бывает? Во мне нет чувств и желаний, которые нуждались бы в изображении, я не обременен любовными страданиями, так зачем мне отвлекаться от более важных вещей и тратить на это время?
– Ты сам себя обманываешь, в каждом живом существе есть душа, и ты должен прекрасно это понимать. Да как же творец может быть совсем без души, без чувств?
Сесиль в ответ лишь грустно вздохнул, начав что-то набрасывать на бумаге, видимо, не горя желанием продолжать этот разговор. Что ж, пускай. Я подобрала свой этюдник и пошла в сторону беседки, чтобы написать озеро. Так прошло около получаса; я занималась живописью, пытаясь успокоить свою израненную душу, слушая звуки природы и шелест карандаша по бумаге, что доносился у меня из-за спины. Во мне до сих пор горела ядовитая обида на своего жениха, и вместе с ней закралось до страшного глупое разочарование в Сесиле. Вернее сказать, разочарована я была из-за своих собственных представлений о нем, ведь вчера мне казалось, будто бы он меня понимает, осознает всю важность чувств в работе творца и очерчивает такую же грань между работой и отдыхом, как делаю я, однако его сегодняшняя речь о собственной бездушности меня буквально разозлила. Работа то, работа это, да что же тогда есть жизнь, если в ней нет любви, нет того спектра чувств, которым бы хотелось поделиться если не со всем миром, то хотя бы с одним-единственным листом бумаги? Я обязательно должна найти способ, как его переубедить, такой образ мышления для художника никуда не годится, и я ему это докажу!
Вдруг поток моих собственных мыслей был прерван тихим звоном подле моего левого уха, и повернув голову, я обнаружила маленькую фею, которая стояла на моем плече, наклонившись вперед, сложив ладошки на коленях. Ее кожа переливалась голубыми оттенками, почти как у феи из сегодняшнего сна, а волосы были нежного персикового цвета. Она рассматривала, судя по всему, мой рисунок, некоторое время, после чего неожиданно спрыгнула прямо в палитру, приземлившись вниз головой, пачкая руки и волосы в зеленой краске.
– Что же ты делаешь, вся перепачкалась! Давай я тебя скорее вытру, – я уж было достала тряпку из кармана фартука, чтобы ее обтереть, но фея лишь сказала мне “Чшш”, тихонечко поднялась, набрав еще больше зеленой краски в свои руки, и полетела в сторону Сесиля.
Сесиль, похоже, был крайне увлечен своим рисунком, поэтому не сразу обратил внимание на то, что произошло за его спиной. Он продолжал сидеть на скамье, занятый своим делом, даже не обернувшись в мою сторону, а я наблюдала за тем, как фея, вся измазанная масляной краской, плавно подлетела молодому человеку к плечу, а затем, как только он повернулся на звон с ее стороны, резко прыгнула на лист бумаги: точно так же, как она прыгнула ко мне в палитру. Сесиль моментально вскочил со своего места.
– За что же ты так со мной! – воскликнул он в полной растерянности, – Это уже не игра, это самое настоящее шкодничество.
Огорченный художник вышел из-за стола, посмотрев в мою сторону.
– Удивительные вещи происходят, со мной феи уже давно знают границы, что на нее нашло? Кара, это ты ее подговорила? – он отошел от стола и указал рукой в сторону своего рабочего места, чтобы я могла посмотреть, как маленькая хулиганка сидит на его рисунке, хлопая крылышками.
– Да как же я могла, она сама спархнула в мои краски, а потом…
– А потом я сказала тебе помолчать и ты меня не остановила, – громко заявила фея, показав мне язык и рассмеявшись.
Сесиль шумно выдохнул и недовольно прикрыл глаза, поправляя спадающие на лоб волосы. Я ощутила вину за то, чего не совершала, ведь откуда мне было знать, что в голове у этого сказочного создания? Желая хотя бы оценить нанесенный ущерб, я подошла к столу и заглянула в лист бумаги, на котором восседала фея. На рисунке было изображено колье, состоящее из полукруглых форм, напоминающих перегибы ленты. По краю этих форм плотным рядом были выстроены круги, которые, как я решила, должны были изображать драгоценные камни, и хотя времени прошло не так много, и рисунок еще не был окончен, я уже могла сказать, что работа была сделана мастерски и не выглядела как набросок даже на этом промежуточном этапе. Впрочем, законченной работой этому рисунку стать было не суждено, ведь теперь бумага испорчена жирными пятнами зеленой краски. Поглощенная чувством вины и одновременно негодованием из-за испорченной работы, не церемонясь, я обхватила фею за туловище, словно она была куколкой, подняла ее со стола и поднесла к ней тряпку, чтобы не позволить ей натворить еще больше хаоса. Ее тельце на ощупь было ни мягким ни твердым, ни теплым ни холодным, и казалось, совсем не имело веса, будто бы я держала в своей ладони целое ничего.
– Пусти, пусти! Я все маме расскажу!
Фея отчаянно крутилась и махала своими маленькими ручками и ножками, однако ей не удалось выбраться из моей хватки; я вытерла остатки краски с ее крошечных пальчиков и локонов (насколько это оказалось возможным), пока мой друг наблюдал за этой картиной в немом удивлении.
– Ты совсем не боишься, что она и впрямь пожалуется королеве? Ведь если ей не понравится твой поступок, это можешь повлечь за собой беду.
– Пусть делает что хочет, пусть жалуется, но не смеет портить твои рисунки!
Фея продолжала ныть и брыкаться, и я наконец поставила ее обратно на стол.
– Ничего я не испортила, а сделала только лучше. Вы оба слишком глупы, чтобы это признать, – она горделиво фыркнула, отряхиваясь и расправляя свои крылышки, а затем вновь показала мне язык и бесследно улетела.
Я вновь посмотрела на лист. На нем остались отпечатки маленьких ладошек и тонкие линии от волос, будто бы это был рисунок кистью. Задумавшись, я наклонила голову, взглянув на рисунок под другим углом.
– Мне и не представляется, что на нее сегодня нашло. Изо дня в день феи играют в сторонке, сильно не вмешиваясь в мои занятия, наслаждаясь лишь моим присутствием в качестве наблюдателя за их играми, а тут вдруг… Жаль, рисунок выходил неплохим, но ничего не поделать, придется начать сначала, – Сесиль обреченно покачал головой.
– Погоди-ка, – я должна была пролить свет на открытие, которое сделала только что, – Посмотри вот так.
Я повернула лист под углом, демонстрируя то, что мне удалось разглядеть с этой стороны.
– У нее было сложено два пальца по серединке и еще два широко расставлены, да и краски она прихватила с лихвой, от чего смазанный отпечаток напоминает маленький листик плюща. А след от волос, как я представляю, выглядит как его стебель. Скажи, ты ведь тоже видишь это?
Ювелир вдумчиво посмотрел на бумагу, затем его удивленный взгляд пал на меня.
– Невероятно, это и в самом деле два маленьких листика плюща и стебель. Но что же мне с этим делать?
– Дорисовать, полагаю. Я могу дать тебе кисть и краски, и…
– Благодарю тебя за радушие, однако мой вопрос был скорее риторическим, – Сесиль неловко улыбнулся, – Пожалуй, я просто сохраню этот предмет искусства народа фей, а дорисовывать его самому… Нет, у меня нет времени заниматься подобными вещами, нужно готовить новую коллекцию украшений, поэтому этот рисунок я обведу дома через стекло.
– Разве нельзя сделать колье с плющом? А может и целую коллекцию, перстни в виде цветов, серьги в виде пчел… – я попыталась растормошить Сесиля и его фантазию.
– Это же никто не купит, Кара, – он издал тихий смешок, – Я прекрасно разбираюсь в желаниях своих покупателей, никто не станет такое носить.
– Значит, плохо разбираешься, я хочу колье с плющом!
Взяв лист с рисунком в руки, я вытянула его перед собой, словно демонстрировала плакат. Сесиль посмотрел на меня, смутившись и приподняв брови. Разумеется, я лишь дурачилась, однако он был так удивлен, словно воспринял мои слова всерьез и пытался переварить осознание того, что найдутся желающие носить нечто подобное.
– Что ж, ты не моя покупательница, что позволяет мне с уверенностью сказать, что конкретно в твоих желаниях я не разбираюсь, поскольку с тобой не работал, – он попытался соскочить с моей шутки.
– Так начни же разбираться, Сесиль, – я игриво сощурилась, строя из себя капризную заказчицу, – Раз плющ зеленый, пускай здесь будут изумруды, и обязательно золото, а еще придумай как бы добавить сюда розовый, ведь это мой любимый цвет.
– Боюсь, мадмуазель, вашей просьбе мне придется отказать, – наконец Сесиль сдался и попытался подыграть, сделав легкий извиняющийся поклон, – Сейчас слишком много заказов, ваши пожелания трудновыполнимы и не смогут быть исполнены в срок.
– Так сделай же его к концу лета, не было и речи о том, что заказ мой срочный, ну же! – я улыбнулась и положила рисунок к Сесилю в папку.
Похоже, Сесиль уже был не так сильно расстроен испорченной работой и мы вместе посмеялись над этим чудным инцидентом с феей. Затем я перенесла свой этюдник к столу, чтобы заняться живописью поближе к ювелиру и задать ему вопрос, который меня волновал еще со вчерашнего дня. Я обратилась к нему, когда мы оба уже начали рисовать: мой друг выводил тонкими линиями очертания броши на бумаге, а я писала усадьбу с нового ракурса. Поведав о вчерашнем знакомстве с пастухом, я наблюдала за тем, как лицо Сесиля вновь скрывается под пеленой меланхолии.
– И правда, моему сердцу дорого то обещание, что было дано еще в детстве, по этой причине я сдержал слово и подарил Дику часы. Я обречен испытывать вину перед этим мальчиком, и буду нести это бремя до конца жизни, даже если ошибаюсь в некоторых своих догадках насчет того, что произошло между нашими родами. Мое рождение повлекло за собой большую беду для его семьи, и я стыдливо пытаюсь ее загладить, делая небольшие подарки.
Яркие малахитовые глаза молодого человека потухли и скрылись под мраком грусти. Он задумчиво покрутил пальцами бусины на своей серьге и отложил карандаш в сторону, опустив тяжелый взгляд на свой рисунок.
– Сесиль, я совсем не понимаю твоих слов… Ты ведь старше Дика на 11 лет, как твое рождение могло помешать его семье? Я не верю, что ты мог в чем-либо оказаться провинным перед этим семейством.
– Даже если мои догадки окажутся неверны, а это возможно будет узнать лишь тогда, когда отец Дика, Ричард старший, поправится, и мне выдастся возможность с ним повидаться, это не изменит прошлого, – он покачал головой.
– Ты говоришь загадками, и я путаюсь все сильнее. Неужели ты не поведаешь мне правду, почему же ты так печален?
– Вся моя жизнь – одна сплошная загадочная история, с совсем несчастливым концом. Однако, принесет ли эта история удовольствие, если ты получишь все ответы на блюдце с голубой каемочкой?
– С золотой. Говорят «на блюдце с золотой каемочкой», ты же сказал голубой… – я поправила его лишь потому, что мне эта ошибка показалась забавной, – Выходит, блюдечко со всеми ответами это ты сам, ведь у тебя голубая прядь в волосах!
Я засмотрелась на его каштановые волосы с мерцающей зелено-голубой прядью, и сама того не заметив, протянула руку вперед, собираясь ее потрогать. Благо, стол был достаточно широким, и даже вытянув бы руку во всю длину, мне не удалось бы коснуться Сесиля, и я вовремя опомнилась, остановив себя. Юноша наконец поднял на меня взгляд и удивленно похлопал ресницами, уловив краем глаза движение моей руки, которую я конечно же поспешно прижала назад к себе.
– Скорее, я бы назвал себя ложкой, – потихоньку грусть в его взгляде стала отступать.
– Изящная ложка с голубой окантовкой, с самой загадочной историей в буфете, я полагаю? Все-таки, что бы ты ни говорил ранее, ты совсем не бездушный. Твое сердце полно тоски и сожалений, что не присуще людям без души, но ты также способен на юмор и привязанность к феям, что говорит о светлых сторонах твоего характера. По какой-то причине, ты не даешь этим чувствам разгореться и вылиться через край, а зря.
– Вот поэтому я и говорю, что в столовой я был бы ложкой, – Сесиль усмехнулся, – Чувства людей украшают, либо же уродуют, словно роспись на посуде. Выбирая блюдо, ты посмотришь на его форму, цвет и рисунок, думая о том, какие цветочные мотивы или их отсутствие сегодня соответствуют твоему настроению. Выбирая ложку, ты обратишь внимание лишь на ее размер, то есть на то, как много еды одна поможет тебе взять, не более. К чему мне разжигать свои чувства и переживания, если никому до них нет дела, если они будут лишь отвлекать меня от самого важного?
– Мне есть дело! – я возмущенно топнула ногой, – Мне интересно, какие мысли тебя посещают, какие переживания копятся внутри, и я хочу видеть, как ты выражаешь их на бумаге, или быть может, в скульптуре, что окажется тебе ближе, это уже не столь важно. Мы договорились быть друзьями, а раз мы друзья, значит я буду интересоваться всем, что тебя касается, и тебе от этого никуда не деться.
Это был уже второй раз, когда я не могла сдержать своих эмоций и начинала распаляться перед новым знакомым. Да что со мной такое? По обыкновению я была тихой и застенчивой подле новых для меня людей, но сейчас я чувствовала как горят мои щеки, чувствовала, как мне хотелось накричать на Сесиля и донести до него все те мысли, которые я считала крайне важными. Сесиль порозовел.
– А если… если я все же нарисую нечто, что не пригодится мне для работы, и мой рисунок окажется совсем никудышным? – он звучал крайне неуверенно.
– Да и пускай, пусть это будет худший рисунок на свете, но зато полный твоих чувств, в этом же заложен весь смысл. Впрочем, я бы поспорила на счет никудышности, ведь те часы, которые ты сделал для Дика, просто очаровательные! Уж я не знаю, какие секреты ты хранишь, что между вами произошло, но раз ты об этом переживаешь, почему бы тебе снова не сделать украшение для мальчишки? А может и вовсе не для него, но с мыслями о пастухе и его отце, и о своих терзаниях…
Сесиль робко согласился попробовать заняться творчеством для души. Все внутри меня ликовало. Довольная своим успехом, я даже позабыла о том гнусном обмане, связанным с моей камеей, что вскрылся чуть ранее и раздосадовал меня. Теперь я думала лишь о том, что мне мне удалось вдохновить Сесиля испытать нечто новое для себя и предвкушение чего-то хорошего разлилось по моему телу новой волной хорошего настроения. После этого разговора мы продолжили рисование и наша беседа перешла в более нейтральное русло. Мой друг с большей охотой слушал о том, как нелегко мне жилось в окружении сестер, нежели делился подробностями своего собственного детства. Как мне уже было сказано, произошло нечто нехорошее между двумя семьями, и вину за это Сесиль перенес на себя. Но что же случилось, как мне докопаться до истины? Я постеснялась поднимать эту тему второй раз за день, но мне так хотелось узнать, что же связывает всех людей, с которыми я познакомилась в эти дни, что между ними происходило раньше?
Наше совместное рисование продлилось до обеда. Несмотря на то, что мы отвлекались на разговоры, я посчитала сегодняшнюю вылазку на холм крайне продуктивной, а потому мы вновь договорились о встрече в этом же месте, и пожелав друг другу хорошего дня, разошлись. Я же решила, что после обеда мне просто необходимо наведаться к Оливии и разузнать у нее подробности раздора семей Сесиля и Дика.