POV Пьер Аронакс.
Мне было около 10 лет, когда я впервые услышал этот голос. В тот день я помогал матери наводить порядок в доме, и, как вполне ответственному ребенку, мне поручили протирать коллекцию старинных ваз. Отец мой от природы да и, собственно, по долгу службы страстно увлекался историей и культурой, почти всегда привозя из заграничных поездок ту или иную редкую вещицу; особенное же место в его коллекциях неизменно занимали расписные сосуды, античные амфоры и вазы разных исторических эпох, с которых, в общем-то, и начинается эта странная история.
Итак, я смахивал пыль с ваз, напевая себе под нос и не упуская возможности рассмотреть ближе причудливые орнаменты на их боках. Но едва я добрался до конца полки, как внезапно услышал громкий и раздражённый мальчишеский голос. Он прозвучал столь неожиданно, что я, вскрикнув от испуга, оступился на узкой табуретке, подставленной к шкафу, и рухнул на пол, увлекая за собой крайнюю вазу.
Раздался жалобный звон стекла. С трудом приоткрыв глаза, потирая пораненной ладонью затылок, я увидел, что лежу в куче осколков. В следующую секунду в комнату вбежали родители.
Конечно, отец изрядно выбранил меня за разбитый экспонат и запретил отныне заходить в его кабинет в одиночку, а матушку гораздо более заботила моя пострадавшая рука, поэтому сомневаюсь, что они восприняли мой рассказ всерьёз, решив, что их сына напугали крики с улицы (стояла поздняя осень, мостовые, не успевая подсыхать, покрывались наледью, и в редкий день под окнами не переворачивались экипажи).
В тот вечер под глухие завывания ветра матушка читала мне волшебную сказку и вновь раззадорила моё любопытство.
- "...И вот, когда поверженный дракон пал на землю, испустив дух, принц спустился в подземелья замка и вызволил прекрасную принцессу из темницы, после чего они..."
- Маменька, - прежде я никогда не позволял себе перебивать её, но на этот раз вправду не понял: - А как принц не заблудился? Отец рассказывал, что в старых замках бывают очень большие и запутанные подвалы.
- Здесь нет ничего удивительного, сынок. Принцесса сама указала ему путь.
- Но разве такое возможно?
- Пьер, дорогой, она была его суженой, понимаешь? Его родственной половинкой. А такие люди всегда могут услышать мысли друг друга в своей голове.
- И вы с папой тоже?
- Разумеется. Поверь мне, милый, это очень удобно. Особенно когда твой отец забывает, за чем пошёл на рынок.
Я задумался.
- А вдруг сегодня я тоже слышал свою родственную душу?
- Но, Пьер, ты говорил, тебя напугал голос мальчика. Ведь так не бывает. К тому же, ты больно ударился головой и тебе могло показаться. Успокойся и спи, - матушка поцеловала меня в лоб и закрыла книгу.
***
Минуло семь лет с того случая. Я с головой погрузился в учёбу и думать забыл о непонятном происшествии, будучи совершенно очарован науками. Правду говоря, где-то в глубине души копошилась лёгкая зависть к моим сверстникам, многие из которых уже познакомились со своими соулмейтками и могли целыми вечерами перебрасываться с ними милыми фразочками тайком от родителей этих девиц и своих родственников. Но я не расстраивался. В одном из учебников я прочёл, что мысленная связь соулмейтов слаба на больших расстояниях и утешал себя тем, что моя истинная судьба, должно быть, ждёт меня на другом конце земли. И в отличие от совершенно обыкновенных красавиц, в изобилии прогуливавшихся по улицам Парижа, я мог представлять её сколь угодно таинственной и прекрасной особой, надеясь однажды встретить во время своих странствий по свету, в будущности коих, к слову сказать, ничуть не сомневался.
Стоял воскресный погожий вечер - идеальная пора, чтобы провести время с семьёй за чаем, отдыхая от занятий. Но не успела чашка опустеть, как неизвестный голос, теперь уже значительно повзрослевший, вновь дал о себе знать. Родители мои были весьма удивлены, стоило мне резко вскочить, зажимая ладонями уши, ибо с непривычки казалось, что они не выдержат такого напора и непременно лопнут. Отец, на сей раз верно истолковавший мои ощущения, поднялся следом, положив руку на плечо.
- Расслабься и подумай о чём-нибудь лёгком. Не концентрируйся на постороннем звуке. Тебе кажется, что сейчас ты сойдёшь с ума от чужих мыслей, но это не так. Поверь мне, довольно скоро ты привыкнешь и почти перестанешь обращать на них внимание.
Понемногу неприятное ощущение проходило, превращая навязчивые звуки в негромкое жужжание где-то на периферии сознания, и я решился опустить руки.
- Тебе удалось что-нибудь разобрать, Пьер? Что было в тех мыслях?
Признаться в таком очень не хотелось, более того, эта истина меня пугала, но...
- Я не понял языка. Кажется, он думал не по-французски...
Отец пристально вгляделся мне в лицо.
- Он?
Наверное, означенный факт беспокоил меня в разы сильнее, нежели незнакомое наречие. Однако к неполным восемнадцати годам я имел уже достаточное представление о нормах приличия в обществе и не решился подводить себя и свою семью под удар, всё ещё убеждённый в ошибочности происходящего. Вероятно, только это толкнуло меня в тот день на сокрытие правды.
- Голос. Её голос звучал не на нашем языке.
- Что ж, надеюсь, не на английском?
- Нет, определённо нет. Я бы узнал.
Без сомнения, мой последний ответ вполне удовлетворил их, ибо люди, выросшие и проведшие свои лучшие годы на идеалах первой французской империи, в ореоле сияния Наполеона Бонапарта, могли бы принять в семью кого угодно, только не представительницу нации заклятых врагов. К счастью, обошлось.
С тех самых пор странный соулмейт в моей голове напоминал о себе вполне регулярно. Я действительно привык к шумовым помехам в своём сознании, тем легче, что смысла чужой речи уловить был не в силах. Вообразите же, какое удивление я испытал в тот день, когда впервые услышал в голове фразы по-французски! В знакомых словах и выражениях прослеживался лёгкий акцент, географию которого определить всё никак не получалось. И всё же, у столь неожиданного события могло быть всего одно объяснение: мой таинственный суженый учил французский язык!
Мне доставляло удовольствие следить за его занятиями и после каждого пройденного им раздела поражаться тому, насколько мой соулмейт способный юноша. И вот, спустя полгода, когда тот уже вполне овладел основами, я решился заговорить с ним... По опыту, мне удалось выяснить, что незнакомец редко ложится спать до полуночи, поэтому, улучив момент в одну из ночей, я мысленно произнёс:
"Добрый вечер тебе".
Голос в голове прервал привычное течение непонятных фраз. На несколько секунд в сознании установилась тишина, от которой, наверное, мы оба успели отвыкнуть. Затем до меня настороженно донеслось:
"Кто ты?"
"Полагаю, я - твоя родственная душа", - проговорил я как можно чётче и внятнее. Всё же лингвистические упражнения это одно, а живое общение на чужом языке - совершенно другое.
"Глупо отрицать это, - так же неопределённо заметил тот. - Но всё же, кто ты?"
"Меня зовут Пьер. И я... пока что учусь, ведь ты тоже?"
"Разумеется, да".
"А кем ты хочешь стать?" - я не терял надежды разговорить моего замкнутого собеседника.
"Кем стану - давно решено за меня, - он помолчал и добавил: - А ты колеблешься между врачом и учёным".
Ах, ну, конечно! За время его обучения французскому, он наверняка не один раз перехватывал мои размышления о собственном будущем. А ведь сам я не мог вызнать о нём ни малейшей детали из-за языкового барьера!
"Может, это и к лучшему. Я всё равно не хотел с тобой знакомиться".
В этот момент я пожалел, что думаю вслух. И ещё сильнее удивился.
"Но почему? Мы ведь соул..."
"А в чём смысл? - недовольно перебил голос в голове. - За какой надобностью мне сдался француз, ещё и мужского пола! Я вернусь домой, женюсь, исполню свой долг перед Родиной и проведу остаток жизни в счастье и гармонии. Ты в мои планы однозначно не входишь, поэтому и знакомиться незачем", - последнюю фразу он бросил уж совсем равнодушно.
Затем, не позволив мне ничего возразить, он вновь перешёл на своё невообразимое наречие, сделавшись недоступным, а вскоре и вовсе заснул, оставляя меня в тишине.
Тогда мне показалось, что мой загадочный юноша просто оказался в дурном настроении или же устал за день, не желая беседовать. Однако убедить его познакомиться ближе не удалось ни в тот раз, ни в следующий, ни через месяц, ни через год с лишним. Он по-прежнему наблюдал за мной, изредка интересуясь моими занятиями, коротко отвечал на мои вопросы, но не более. В особенности расстраивало меня его инкогнито, ибо имя своё, по какой-то причине, он назвать мне не хотел. Вероятно, он произносил его в бессознательных монологах, часто мелькавших в нашем общем котле мыслей, но - увы и ах - для меня оно было лишь одним из многих певучих и непонятных слов, сказанных им самому себе. Иногда казалось, что его голос становится громче и отчётливее - должно быть мы находились совсем недалеко друг от друга. В подобные моменты, забывая обо всём на свете, я озирался по сторонам, безуспешно пытаясь угадать в толпе людей вокруг нужного мне. Неизвестно, что в те годы поддерживало внутри ростки надежды, но на задворках мозга вертелось предчувствие, что стоит нам познакомиться лично, и стена, тщательно возведённая между нами моей родственной душой, рассыплется в мгновение ока. Сам странный соулмейт не разделял этого энтузиазма.
"Право же, - сказал он однажды в ответ на мои упрёки. - Знакомство порождает между людьми отношения, а в случае родственных душ это, как правило, заканчивается влюблённостью. Поймите, Пьер, - с течением времени мы всё чаще переходили на "Вы" в совместных беседах, - Если эта встреча произойдёт, может случиться непоправимое. И никому из нас оно не принесёт счастья, Вы прекрасно знаете, почему. Живите так, как пожелаете. Для остального мира, ни у Вас, ни у меня нет родственной души".
Незаметно подкрался 1848 год, охвативший страну очередным пожаром революции. Клянусь, никогда прежде мне не хотелось так сильно покинуть свою Родину, как в это беспокойное время. Однако я продолжал учиться, упорно не влезая ни в какие сомнительные организации, на которые обыкновенно бывают падки молодые, бунтарской души люди, и, верно, потому сумел остаться непричастным к творившейся кругом сумятице. Зато я узнал кое-что новое: мой инкогнито-собеседник явно не отличался равнодушием к подобным событиям. Его мысли лихорадочно носились между нашими сознаниями, эмоционально перебивали друг друга, практически ощутимо сворачивались в спирали, кажется, намереваясь, скрутить таким же образом содержимое всего моего черепа, из-за чего меня часто мучали мигрени. Раз или два пришлось даже прикрикнуть на их надоедливый источник, что, несмотря на извинения, мало помогло на деле. Иными словами, когда мятежные дни подошли к концу и на другом конце "телеграфа" наконец-то утихомирились, я готов был благодарить небеса за поистине блаженное состояние покоя.
А потом он сообщил, что уезжает домой.
В тот день я вдруг осознал: мне будет не хватать его - таинственного человека, не назвавшего даже собственное имя, чтобы не быть узнанным; его голоса, вопреки всем причинённым неудобствам, звучного и приятного. Поэтому, когда впервые за последние годы я проснулся с абсолютной тишиной в голове, то едва не пустил слезу от осознания своего одиночества.
"Прощайте, - прошептали губы в пустоту комнаты. - Похоже, нам всё-таки не суждено увидеться..."
***
С той поры минуло около десятка лет. Я научился жить один во всех смыслах этого слова, заново привык засыпать без иностранного бормотания на заднем плане и прочих ранее естественных вещей. В каком-то смысле я даже радовался своей профессии - не только значимой и уважаемой, но также весьма хлопотной и не осёдлой, позволявшей избежать вопросов, почему я не завожу семью. Многие знакомые были убеждены, что Пьер Аронакс попросту "пытается забыться работой, потеряв свою суженую", которой приписывали то переезд в неизвестном направлении, а то и вовсе печальную кончину в пламени переворота 48-го года. Я не подтверждал и не развеивал догадки молвы, продолжая ездить по свету в поисках научных материалов, в глубине души слабо надеясь снова услышать в голове мягкий баритон, столь затронувший меня в юности. Увы - расстояние, разделявшее нас, не позволяло получить хотя бы весточку о том, что он жив.
Но однажды чудо произошло!
Лето 1857 года выдалось необычайно жарким, по несчастью совпав с моей командировкой в Индокитай. Местные джунгли не останавливали солнечный жар, наоборот, наполняли воздух влажными испарениями, делая его совсем тяжёлым и удушливым. Любому неопытному туристу в такой ситуации пришлось бы нелегко, но мы с Конселем, тогда уже сопровождавшим меня повсюду, были матёрыми путешественниками и без особых усилий могли переносить всяческие дорожные тяготы. В одну из особенно душных ночей, покуда мне совершенно не удавалось отдаться сну, спокойствие в усталом сознании внезапно нарушилось оглушительным криком!
Повалившись на землю, с трудом понимая что происходит, я лишь обхватил ладонями голову, тщетно пытаясь приглушить посторонние звуки, будто возможно было изгнать их оттуда. Дрёма окончательно испарилась; пульсирующая боль от громкости била в виски. Подбежавший через пару секунд Консель, помочь, увы, был бессилен. Бесконечных две минуты спустя крик внутри сознания стал утихать, переходя в отчётливые рыдания на самой границе мыслей. Только тогда мне удалось прийти в себя и осознать происходящее.
- Что случилось? - встревоженно спросил мой друг, невольно повторяя мой собственный вопрос. - Господину профессору стало плохо?
- Плохо стало. Но, кажется, не столько мне, сколько... Я не знаю, я много лет уже не слышал этого голоса.
Помощник удивлённо наклонил голову:
- Разве же родственная душа Их чести не погибла в Июльской революции девять лет назад? Прошу простить, коли ошибаюсь, но именно это мнение бытует среди наших коллег из музея и большинства знакомых.
Сказать ему правду? Безусловно, я доверял Конселю, однако стоило ли делиться секретом, который может стоить мне очень дорого, ежели будет раскрыт?
Помассировав лоб, всё ещё напоминавший о случившемся гудящим напряжением, я решился:
- Консель, моя родственная душа не принадлежит прекрасному полу. Я не знаю, отчего судьба так распределила, и всё же это факт.
На мгновение на лице моего друга отразилось удивление, но он тут же взял себя в руки и вновь спокойно смотрел на меня.
- Господин профессор всегда может быть со мной откровенен. Он знает, что я не выдам его тайн, даже если они выходят за рамки общественного мнения.
- Это очень... странная тайна. Я и сам знаю о ней чрезвычайно мало.
Некоторое время мы пребывали в молчании, не решаясь прервать затянувшуюся паузу. Ночь давно перевалила за половину и близилась к своему завершению. Далеко-далеко, у самого края горизонта небо начинало светлеть, но воздух вокруг по-прежнему парил и давил на лёгкие, заставляя желать хотя бы мимолётного дождя.
- Грозу бы сейчас... - откидываясь на ближайшее дерево, потянулся Консель. - Жаль, сезон не тот, но как знать.
- Как знать... - эхом отозвался я, не вполне понимая, что имею в виду.
Голова всё ещё болела, в висках неприятно пульсировало. Вдобавок я постоянно различал где-то в глубинах мозга непонятные фразы, от которых успел отвыкнуть; и этот шум с непривычки ужасно утомлял. Но я слышал его, и это означало лишь одно:
- Он жив и недалеко от нас. Мой соулмейт.
Помощник поднялся, начиная сворачивать наш маленький лагерь.
- Что Их честь собирается теперь делать?
В самом деле - как мне следовало поступить? Я не знал у этого человека ни имени, ни адреса, ни языка. Кроме того, что когда-то он учился во Франции, где равнодушно отверг мои попытки познакомиться с ним, мне не было известно ничего. Немного поколебавшись, я сообщил это Конселю. Тот неопределённо повёл плечами, аккуратно застегнул последний из наших чемоданов и снова спросил:
- Тогда для чего господин профессор хотел вновь его услышать?
- Возможно, хотел убедиться, что он действительно счастлив, даже без родственной души, как убеждал меня когда-то. И сегодня я окончательно уверился в том, что это не так. Во мне дело или нет, но вряд ли он был счастлив, когда едва не оглушил меня четверть часа назад.
Помощник с вниманием выслушал меня, потом вздохнул и рассудительно произнёс:
- Мне искренне жаль, что этот человек отказался познакомиться с господином профессором тогда и расстроил его сейчас. Однако это его выбор, и, если он не склонен ценить свой подарок судьбы, во встрече с ним я не вижу для Их чести ни капли смысла или пользы.
Хотя слова Конселя отдавали явной горечью, постепенно они вернули мне мою обычную собранность. Теперь, по прошествии стольких лет, мне действительно незачем было искать таинственного соулмейта.
Мы продирались через джунгли, стремясь побыстрее выйти на дорогу до ближайшего селения, откуда нам предстояло добраться до порта и возвратиться в Европу. Конечно, не было особой нужды торопиться, так как дорога занимала, по меньшей мере, двое суток пути, а наш пароход и вовсе уходил только через неделю, однако после случившегося мне хотелось как можно скорее возвратиться в сколько-нибудь обитаемую местность. Консель уверенно шагал чуть впереди меня, освещая путь фонарём, и по большей части молчал, не нарушая течения моих мыслей. Впрочем, мог ли я снова считать их только своими? Несмотря на позднее (или же чересчур раннее) время, когда всем приличным людям полагается спать без сновидений, я явственно ощущал чьё-то отдалённое присутствие. Оно не было таким однозначным, как в юности, когда сознание без труда улавливало чужую речь - непонятную, но хорошо различимую. То, что я слышал сейчас, напоминало гул совершенно одинаковых голосов, отделённый плотной завесой воды и потому приглушённый. Очевидно, я слишком поспешил утверждать, что мы находимся неподалёку, но всё-таки.
"Где же Вы? - вновь и вновь спрашивал я неведомого адресата: - Что Вас расстроило, друг мой?"
Ответа не приходило. Сомневаюсь, что он вообще меня слышал, а если и слышал, то, верно, как и прежде, предпочёл уединение моему обществу. Временами мне казалось, что связь снова оборвалась, но проходило минут десять, и сбивчивые помехи окутывали сознание с новой силой.
С тёмного неба упали первые тяжёлые капли. Гроза в тропическом лесу - вещь опасная и неприятная. К счастью, довольно быстро нам удалось отыскать невысокое, но развесистое дерево с полуобнажёнными корнями, куда после незначительного подкопа смогли поместиться двое взрослых людей.
- Будем надеяться, молния нас минует, - проворчал Консель, убирая походную лопатку в рюкзак. - Отчего это погоде вздумалось так разбушеваться? Ведь господин профессор знает, что сейчас не тот сезон.
- Понятия не имею, дружище. Сегодня всё с ног на голову - видно до конца ливня нам не продолжить путь.
Помощник ещё раз глянул наружу и только махнул.
- Если господин профессор желает знать моё мнение, советую ему поспать. По крайней мере, за час-полтора такого водопада ручаться можно. Только бы эту нору не залило вместе с нами и нашими коллекциями.
Да, записи и коллекции были, пожалуй, самым ценным нашим грузом, не сравнимым ни с одеждой, ни с вещами для бивака. Результат почти месяца исследований речной флоры и фауны Индокитая сейчас был укутан в непромокаемую палатку и хорошенько запрятан на дно чемоданов. Но не он занимал моё пристальное внимание. Я смотрел на завесу воды, смешавшую землю, джунгли и тёмное небо в одну бесформенную массу; на друга и коллегу, уже мирно посапывающего под боком, и в сотый, в тысячный раз пытался вслушаться в отдалённые обрывки слов, больше не решаясь заговорить с ним. Но время текло, усталость от безумной ночи брала своё, и вскоре сон подарил мне забвение и от монотонного перестука капель, и от тихих рыданий другой души где-то там, за пределами доступного.
***
Я отложил перо, задумчиво оглядывая то, что успел записать. Необычайные происшествия в детстве и молодости, без сомнения, были у каждого человека. Так отчего же спустя столько лет появилась потребность их припомнить и перенести на бумагу? В других обстоятельствах сама мысль об этом показалась бы мне нелепой, но сейчас судьба не оставляет мне альтернативы, ибо пришло время осмыслить, что на свете существуют вещи, непредсказуемые для научного понимания. И разве не лучшим примером этого станет моё попадание на подводный корабль, существующий вне законов и человеческого общества. Я живу здесь почти неделю, но мало что успел разузнать о его экипаже и капитане. Хотя нет. Одна тайна мне волей-неволей открылась...
***
В памяти и теперь легко восстановить тот переломный день, когда мне пришло письмо с предложением принять участие в экспедиции на "Аврааме Линкольне". Но кто бы мог подумать, что пройдёт три бесплодных месяца, за которые мы так и не найдём ни следа таинственного морского существа, обеспокоившего весь мир своим присутствием. В последнюю неделю поисков я уже окончательно разочаровался в потерянном времени и своей поспешной сговорчивости, как вдруг неожиданные события не преминули напомнить о себе.
Потому что однажды поутру я вновь услышал его...
Голос всё так же шёл издалека, с трудом угадываясь за чередой своих собственных размышлений, но не было никаких сомнений, что это он. Да и кто ещё, кроме него, смог бы пробраться в мою голову! Как и много лет назад, я старался не обращать внимания на эти посторонние звуки, ожидая их скорое исчезновение, но вот загадка - чем дальше шёл "Авраам Линкольн" к своей неуловимой цели, тем чётче я стал различать чужую речь. Певучую и незнакомую, как и всегда. В тот день, когда разрозненные слоги слились-таки в цельные фразы, я услышал окрик Неда Ленда:
-Ого-го! Наша-то штука под ветром, перед самым носом!
До темноты фрегат и нарвал соревновались в манёвренности и скорости с перевесом явно не в нашу пользу. Голос в голове то приближался, то отдалялся, то умолкал, то вновь начинал говорить. Иногда мне казалось, от его интонаций веет иронией, временами даже цинизмом, но точно определить не удавалось - языковой барьер всё ещё лежал между нами непреодолимой стеной. И самая таинственная загадка никак не находила ответ: как моя родственная душа смогла незаметно затеряться на корабле, среди матросов и офицеров, которых за три месяца я выучил в лицо, и объявиться именно сейчас, в момент долгожданной схватки? Краем глаза я следил за гарпунёром, подкрадывающимся в шлюпке к уснувшему в ночи силуэту кита, и отчаянно искал ответ. Рука канадца метнулась, остриё гарпуна на миг блеснуло в лунном луче, и почти сразу раздался звон. Металлический звон. В одно мгновение меня озарила догадка, безумная и страшная одновременно!
"Ведь если только этот огромный нарвал на самом деле... если только он..."
Я ринулся к поручням палубы, забыв все меры безопасности - какое значение это имело сейчас, когда я, наконец, осознал: мы преследуем вовсе не гигантское электрическое существо, а творение рук человеческих! Боже правый, подводный корабль!
Тут таинственное судно резко выпустило фонтан воды, я зажмурился, секунда, кувырок в воздухе и...
Дальнейшее я помню помню как в тумане. Должно быть, память, оберегая моё душевное спокойствие, предпочла стереть многие детали той тягостной ночи. В неверных, обрывочных воспоминаниях сохранилась лишь вода, с непривычки казавшаяся холодной и неуютной; мой верный друг, последовавший за мной навстречу смерти, и я - упрямо желающий выжить, плывущий на знакомый голос, как на свет маяка. Сейчас, сидя в удобном кресле, в библиотеке "Наутилуса", нетрудно возразить, что добраться до подводной лодки возможно было и без подсказок внутреннего проводника, однако в те долгие часы на грани жизни и смерти он заменил мне карту и компас, позволяя ухватиться за единственную тонкую соломинку, которая, подобно нити Ариадны, вела меня к спасению.
Какое потрясение следовало бы испытывать любому на моём месте впервые очутившись на палубе этого странного судна, а затем и в его чреве! И наверное, я бы и сам потерял дар речи, если б до самого конца был уверен, что нарвал неизвестного вида не является замечательно сконструированной машиной. Но теперь, когда правда неумолимо открылась, я чувствовал крайнее любопытство вперемешку с предвкушением наконец увидеть человека, определённого мне самой судьбой.
Теперь я слышал всё: бурный поток его мысленных рассуждений, эмоциональные перепады, малейшие оттенки настроения... Связь между нами действительно была чудом, и я искренне не понимал, как могло прийти в голову отказаться от этого чуда, если даже будучи запертым в изолированном от остальной субмарины отсеке, я чувствовал вокруг себя (а может, и внутри, кто знает) неосязаемый ореол чьего-то присутствия. Вскоре зажёгся свет, а входная дверь отворилась, пропуская двух человек.
Признаться, я чувствовал себя глупо, рассказывая о себе и своих спутниках. В моменты, когда людям следует представиться со всеми общественными церемониями, мне всегда бывало неуютно, а уж без уверенности, что тебя хоть сколько-нибудь понимают, и подавно. Но всё же я справился, вздохнув чуть спокойнее, как только к рассказу приступил Нед. Мысли мои, вновь не занятые ничем, возвратились к таинственному соулмейту. Я ощущал его присутствие так явно, что невольно задавался вопросом, не стоит ли этот человек сейчас за дверью, подслушивая нас. Ведь он вне всякого сомнения владеет французским!
"Где же Вы в конце концов?" - как и много лет назад вопрошал я, не надеясь, однако, на его снисхождение.
"Я ближе, чем Вы думаете".
Внезапно пришедший ответ буквально поразил меня. Я застыл на месте, не веря в реальность происходящего, забыв на несколько секунд как дышать. Впервые за долгие десятилетия он ответил мне... Ошеломление оказалось совершенно внезапным - настолько, что я благополучно упустил момент, когда двое незнакомцев покинули комнату.
Следующие часы прошли для меня в смутном состоянии духа. С одной стороны мы не могли утверждать, что наше разноязычное повествование поняли и неопределённость дальнейшей участи вселяла липкий и холодный страх. С другой - правда среди нас троих это знал лишь я - вмешательство моей родственной души успокаивало и дарило надежду на счастливое завершение этих натянутых переговоров.
Новые впечатления столь увлекли мои мысли, что очередной приступ ярости Неда Ленда застал меня врасплох и я не успел что-либо предпринять, когда он бросился на вошедшего в карцер стюарда. Казус уже готов был принять опасный оборот, мы с Конселем бросились разнять двоих, но тут...
- Успокойтесь, мистер Ленд! И Вы, господин профессор - извольте выслушать меня.
В секунду моё тело сковало оцепенением. Голос... Голос, который я столько раз за последнее время различал в голове - и впервые услышал в реальности.
"Это Вы, - не веря самому себе, шептал я, глядя на незнакомца с горделивой, благородной осанкой, тонкими чертами лица и невообразимо притягательными тёмными глазами, - Подумать только, сколько воды утекло с нашего прошлого разговора!"
Незнакомец молчал, пережидая порыв моей нежданной радости; потом заговорил спокойно и равнодушно, точно бы нас с ним ничто не связывало. Становилось понятно, что он не собирается касаться скользкой темы соулмейтов, даже намёком не обозначив, что мы двое, пусть не лично, но были когда-то знакомы. Лишь один раз с его губ сорвалось:
- ...Я стал в тупик, узнав, кто Вы, сударь...
"Даже помыслить не мог, что Вы сможете однажды отыскать меня".
Вслух он продолжал расписывать неприятные обстоятельства нашего положения, не преминув напомнить, что ничем не связан с тремя случайными пассажирами "Наутилуса", будто нарочно подчёркивая, что связь между нами - чистейшее недоразумение. А я, слушая в пол уха, гадал, отчего мой суженый так нетерпимо относится к человеческому обществу и при этом готов оставить на борту людей, спасённых им. Уж не был ли я сам причиной этой двойственности?
"У меня свои причины, господин Аронакс", - недовольно заявил голос, очевидно, раздражённый моим настойчивым любопытством.
Я понял, что покамест лучше не думать ни о чём провокационном и общаться с этой причудливой личностью традиционным способом. Оставалось задать всего один, годами интересовавший меня вопрос:
- Как прикажете именовать Вас?
Он усмехнулся уголками губ и ответил:
- Я для вас капитан Немо. А вы для меня - только пассажиры "Наутилуса".
"В самом деле - капитан "Никто"? Это шутка?"
"Ничуть", - лаконично возразил тот, выпуская нас из темницы.
Итак, он не доверил мне даже такой малости как собственное имя! И ясно дал понять, что не желает знакомиться ближе, чем сейчас - неважно, из упрямства или из принципа. Но я не отчаивался, следуя за ним в столовую субмарины: если мне действительно суждено окончить свои дни на "Наутилусе", впереди у меня была целая вечность, чтобы доказать его ошибку.